Неточные совпадения
Он пошел к Неве по В—му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем
на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть
на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И
хотя он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев в тюрьме, отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал
на Урале,
на Кавказе, жил у духоборов,
хотел переселиться с ними в Канаду, но
на острове Крите заболел, и его возвратили в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Через несколько дней Клим Самгин подъезжал к Нижнему Новгороду. Версты за три до вокзала поезд, туго набитый людями, покатился медленно, как будто машинист
хотел, чтоб пассажиры лучше рассмотрели
на унылом поле, среди желтых лысин песка и грязнозеленых
островов дерна, пестрое скопление новеньких, разнообразно вычурных построек.
— Уже напились, — решила Елена. — Нет, я не могу здесь — душно! Я
хочу на воздух,
на острова, — капризно заявила она.
Третьего дня, однако ж, говоря о городах, они, не знаю как, опять проговорились, что Ясико, или Ессико, лежащий
на западном берегу
острова Нифона, один из самых богатых городов в Японии, что находящийся против него островок Садо изобилует неистощимыми минеральными богатствами. Адмирал
хочет теперь же, дорогой, заглянуть туда.
Я бы охотно променял Японию
на Манилу,
на Бразилию или
на Сандвичевы
острова —
на что
хотите.
Одну большую лодку тащили
на буксире двадцать небольших с фонарями; шествие сопровождалось неистовыми криками; лодки шли с
островов к городу; наши, К. Н. Посьет и Н. Назимов (бывший у нас), поехали
на двух шлюпках к корвету, в проход; в шлюпку Посьета пустили поленом, а в Назимова
хотели плеснуть водой, да не попали — грубая выходка простого народа!
Этим фактом некоторые из моих товарищей
хотели доказать ту теорию, что будто бы растительные семена или пыль разносятся
на огромное расстояние ветром, оттого-де такие маленькие
острова, как Бонин-Cима, и притом волканического происхождения, не имевшие первобытной растительности, и заросли, а змей-де и разных гадин занести ветром не могло, оттого их и нет.
Но довольно Ликейских
островов и о Ликейских
островах, довольно и для меня и для вас! Если
захотите знать подробнее долготу, широту места, пространство, число
островов, не поленитесь сами взглянуть
на карту, а о нравах жителей, об обычаях, о произведениях, об истории — прочтите у Бичи, у Бельчера. Помните условие: я пишу только письма к вам о том, что вижу сам и что переживаю изо дня в день.
Лопухов очень хорошо знал, что все, что думает теперь про себя он, и думает про него Рахметов (и думает Мерцалов, и думает Мерцалова, и думает тот офицер, который боролся с ним
на островах), стала бы через несколько времени думать про него и Вера Павловна,
хотя ей никто этого не скажет.
В своем предуведомлении Шишков высказывает мнение, ни
на чем не основанное, будто русские в прошедшем столетии
хотели завладеть
островом и будто основали там колонию.]
Сахалине брюшного тифа,
хотя я обошел там все избы и бывал в лазаретах; некоторые врачи уверяли меня, что этой формы
на острове нет вовсе, и она осталась у меня под большим сомнением.
По одну сторону меня сел сын хозяйский, а по другую посадил Карп Дементьич свою молодую невестку… Прервем речь, читатель. Дай мне карандаш и листочек бумашки. Я тебе во удовольствие нарисую всю честную компанию и тем тебя причастным сделаю свадебной пирушки,
хотя бы ты
на Алеутских
островах бобров ловил. Если точных не спишу портретов, то доволен буду их силуэтами. Лаватер и по них учит узнавать, кто умен и кто глуп.
Мы разошлись: он —
на знойный
остров, где
хотя раз, в минуту ужасной скорби, вспомнил, может быть, о слезах бедного мальчика, обнимавшего и простившего его в Москве; я же был отправлен в кадетский корпус, где нашел одну муштровку, грубость товарищей и…
Александр Петрович, конечно, милейший человек,
хотя у него есть особенная слабость — похвастаться своим литературным суждением именно перед теми, которые, как и сам он подозревает, понимают его насквозь. Но мне не хочется рассуждать с ним об литературе, я получаю деньги и берусь за шляпу. Александр Петрович едет
на Острова на свою дачу и, услышав, что я
на Васильевский, благодушно предлагает довезти меня в своей карете.
Все, что не находило себе места в городе, всякое выскочившее из колеи существование, потерявшее, по той или другой причине, возможность платить
хотя бы и жалкие гроши за кров и угол
на ночь и в непогоду, — все это тянулось
на остров и там, среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском быть погребенными под грудами старого мусора.
Бывало, я любил приходить
на остров и
хотя издали любоваться его серыми стенами и замшенною старою крышей.
Гляжу, а это тот самый матрос, которого наказать
хотели… Оказывается, все-таки Фофан простил его по болезни… Поцеловал я его, вышел
на палубу; ночь темная, волны гудят, свищут, море злое, да все-таки лучше расстрела… Нырнул
на счастье, да и очутился
на необитаемом
острове… Потом ушел в Японию с ихними рыбаками, а через два года
на «Палладу» попал, потом в Китай и в Россию вернулся.
Я уже подошел к тропинке и
хотел свернуть
на остров, как
на дорожке появились Урмановы. Они горячо говорили о чем-то и оба были взволнованы. Увидев меня, она как будто обрадовалась.
— Отчего? Ну, батюшка, не хитрите, мы вас не сегодня знаем! Нет, Бертинька, нет, мой друг, как ты
хочешь, а я тебя с ним
на необитаемый
остров не отпущу.
Когда, по указанию прутика
на один из
островов Ледовитого океана, никто не умел назвать
острова, Мортимер пояснил, что это _Новая Цемлия_.
Захотев во время урока пить, я молча встал и, напившись из классной кружки, снова сел
на свое место.
Видим ли
на сем бурном море
хотя единый мирный и счастливый
остров?
Твердо решившись
на этот раз пожертвовать двумя-тремя месяцами весны и лета, барин поспешил сообщить свой план молодой супруге. Та, несмотря
на трогательные филантропические цели, под предлогом которых супруг старался расположить ее к скучной поездке,
хотя несравненно более симпатизировала даче
на Каменном
острове, однако после многих толков и нежных убеждений кончила тем, что согласилась
на предложение.
Ключ и замок словам моим“; или — плюнув трижды и показав больному глазу кукиш, трижды шепчут: „Ячмень, ячмень,
на тебе кукиш; что
хочешь, то купишь; купи себе топорок, руби себя поперек!“ В заговорах от крови постоянно упоминается девица и шелк: знахарь сжимает рану и трижды говорит, не переводя духу: „
На море Океане,
на острове Буяне, девица красным толком шила; шить не стала, руда перестала“.
Лет сорок тому назад в С.-Петербурге,
на Васильевском
острову, в Первой линии, жил-был содержатель мужского пансиона, который еще и до сих пор, вероятно, у многих остался в свежей памяти,
хотя дом, где пансион тот помещался, давно уже уступил место другому, нисколько не похожему
на прежний.
Софья Исааковна Чацкина и Яков Львович Сакер, так полюбившие мои стихи, полюбившие и принявшие меня как родную, подарившие мне три тома Афанасьевских сказок и двух рыжих лисиц (одну — лежачую круговую, другую — стоячую: гонораров я не
хотела) — и духи Jasmin de Corse — почтить мою любовь к Корсиканцу, — возившие меня в Петербурге
на острова, в Москве к цыганам, все минуты нашей совместности меня праздновавшие…
Разумеется, это дядюшка-адмирал, этот старый чудак и завзятый морской волк, отчаянный деспот и крикун и в то же время безграничный добряк, живший одиноким холостяком вместе с таким же, как он, стариком Лаврентьевым, отставным матросом, в трех маленьких комнатках
на Васильевском
острове, сиявших тем блеском и той безукоризненной чистотой, какие бывают только
на военном корабле, — разумеется, это он удружил племяннику… Недаром он непременно
хотел сделать из него моряка.
«И какой! Полежи
на острове, отрезвись
на лоне природы, — думал он, гладя бороду, — а там строчи
на нас после что
хочешь!»
В старой драме Лир отказывается от власти, потому что, овдовев, он думает только о спасении души. Дочерей же он спрашивает об их любви к нему для того, чтобы посредством придуманной им хитрости удержать
на своем
острове свою любимую меньшую дочь. Старшие две сосватаны, меньшая же не
хочет выходить не любя ни за одного из ближних женихов, которых Лир предлагает ей, и он боится, чтобы она не вышла за какого-нибудь короля вдали от него.
Он махнул рукою Меншикову; этот понял его — и памятник, враждующий гению, уже не существует! Железо блещет по кустарникам и роще; со стоном падают столетние деревья, будто не
хотят расставаться с землею, столько лет их питавшею, — и через несколько часов весь Луст-Эланд обнажен.
На ближнем
острове Койво-сари возникает скромное жилище строителя, Петра Михайлова...
Вчера ложился спать полный чувства самодовольства. Что ни толкуй, а все-таки я буду в некотором роде начальник, управляющий домом и, так сказать, глава. Квартира к моим услугам —
захочу, так созову всю Александровскую линию и задам пир; по
островам захотелось прокатиться или так куда съездить — так закатил кучеру пару пива и поезжай куда
хочешь на генеральшиных лошадях.
Затем, в описываемую уже нами эпоху при Александре I, архитектор Модьи представил свои предположения об устройстве города
на Васильевском
острове и Петербургской стороне;
на этот проект государь сказал: «Проект ваш был проектом Петра Великого, он
хотел сделать из Васильевского
острова вторую Венецию, но, к несчастью, должен был прекратить работы, ибо те, коим поручено было исполнение его мысли, не поняли его: вместо каналов они сделали рвы, кои до сих пор существуют».
— Это именно и высказал государю граф,
хотя указал и
на значение нашего
острова, как пункта
на Средиземном море, лежащего между Европой и Африкой, как точки опоры в стратегическом и торговом отношении…
Казнь происходила
на Васильевском
острове, у здания Двенадцати коллегий, где теперь университет. Один из палачей нагнулся, между тем другой схватил ее руками, приподнял
на спину своего товарища, наклонив ее голову, чтобы не задеть кнутом. Свист кнута и дикие крики наказуемой разносились среди тишины, наполненной войском и народом, но казавшейся совершенно пустой площади. Никто, казалось, жестом не
хотел нарушать отправления этого жестокого правосудия. После кнута Наталье Федоровне вырезали язык.
В одном из пустынных в описываемое нами время переулков, прилегающих к Большому проспекту Васильевского
острова, ближе к местности, называемой «Гаванью», стоял довольно приличный,
хотя и не новый, одноэтажный деревянный домик, в пять окон по фасаду, окрашенный в темно-серую краску, с зелеными ставнями,
на которых были вырезаны отверстия в виде сердец.
В эту самую минуту среди замка вспыхнул огненный язык, который, казалось,
хотел слизать ходившие над ним тучи; дробный, сухой треск разорвал воздух, повторился в окрестности тысячными перекатами и наконец превратился в глухой, продолжительный стон, подобный тому, когда ураган гулит океан, качая его в своих объятиях;
остров обхватило облако густого дыма, испещренного черными пятнами, представлявшими неясные образы людей, оружий, камней; земля задрожала; воды, закипев, отхлынули от берегов
острова и, показав
на миг дно свое, обрисовали около него вспененную окрайницу; по озеру начали ходить белые косы; мост разлетелся — и вскоре, когда этот ад закрылся,
на месте, где стояли замок, кирка, дом коменданта и прочие здания, курились только груды щебня, разорванные стены и надломанные башни.
Он находил еще, что Зарудин, особенно за последнее время, стал невнимателен к его поучениям, рассеян, занят какой-то, видимо, гнетущей его мыслью,
хотя догадывался, что эта мысль витала
на Васильевском
острове, где в то время жила в глубоком уединении покинувшая мужа «соломенная вдова» — графиня Аракчеева.
Таким образом
на острове опять водворилась тишина, и Константин Пизонский, обрадованный давно небывалым стройным ходом дел, в самом приятном расположении, распочал сооружать Малвошке некую одежду из старой тальмы, подаренной ему старшей племянницей, но тут-то и стояла новая ковычка. Тальма, из которой Пизонский сел сочинять обнову своему питомцу, так прельщала его своею обширностью, что он ни за что
на свете не
хотел «сокращать ее».