Неточные совпадения
И пробились
было уже козаки, и, может
быть, еще раз послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг
среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: «Стой! выпала люлька с табаком; не
хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную сопутницу на морях, и на суше, и в походах, и дома.
В эту минуту прибыли вы (по моему зову) — и все время у меня пребывали потом в чрезвычайном смущении, так что даже три раза,
среди разговора, вставали и спешили почему-то уйти,
хотя разговор наш еще не
был окончен.
Вот у нас обвиняли
было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась, то написала матери и отцу, что не
хочет жить
среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это
было слишком грубо, с отцами-то, что можно
было бы их пощадить, написать мягче.
Люди,
среди которых он стоял, отодвинули его на Невский, они тоже кричали, ругались, грозили кулаками,
хотя им уже не видно
было солдат.
Среди русских нередко встречались сухощавые бородачи, неприятно напоминавшие Дьякона, и тогда Самгин ненадолго, на минуты, но тревожно вспоминал, что такую могучую страну
хотят перестроить на свой лад люди о трех пальцах, расстриженные дьякона, истерические пьяницы, веселые студенты, каков Маракуев и прочие; Поярков, которого Клим считал бесцветным, изящный, солидненький Прейс, который, наверно,
будет профессором, — эти двое не беспокоили Клима.
— История жизни великих людей мира сего — вот подлинная история, которую необходимо знать всем, кто не
хочет обольщаться иллюзиями, мечтами о возможности счастья всего человечества. Знаем ли мы
среди величайших людей земли хоть одного, который
был бы счастлив? Нет, не знаем… Я утверждаю: не знаем и не можем знать, потому что даже при наших очень скромных представлениях о счастье — оно не
было испытано никем из великих.
Он и
среди увлечения чувствовал землю под ногой и довольно силы в себе, чтоб в случае крайности рвануться и
быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства мужчины, не
был рабом, «не лежал у ног» красавиц,
хотя не испытывал огненных радостей.
А сам Обломов? Сам Обломов
был полным и естественным отражением и выражением того покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он, наконец, решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществился,
хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни в родной деревне,
среди крестьян, дворни.
Она
была отличнейшая женщина по сердцу, но далее своего уголка ничего знать не
хотела, и там в тиши,
среди садов и рощ,
среди семейных и хозяйственных хлопот маленького размера, провел Райский несколько лет, а чуть подрос, опекун поместил его в гимназию, где окончательно изгладились из памяти мальчика все родовые предания фамилии о прежнем богатстве и родстве с другими старыми домами.
За ширмами, на постели,
среди подушек, лежала, освещаемая темным светом маленького ночника, как восковая, молодая белокурая женщина. Взгляд
был горяч, но сух, губы тоже жаркие и сухие. Она
хотела повернуться, увидев его, сделала живое движение и схватилась рукой за грудь.
Разумеется, он врал и бредил, трепеща, чтобы я не убежал от него; но я вдруг бросил его
среди улицы, и когда он
хотел было за мной следовать, то я остановился и погрозил ему кулаком.
Не скрою от вас, что сам Васильев твердо заключает и свидетельствует, что вы должны
были выбежать из двери,
хотя, конечно, он своими глазами и не видал, как вы выбегали, заприметив вас в первый момент уже в некотором от себя отдалении,
среди сада, убегающего к стороне забора…
Я чрезвычайно обрадовался, когда услышал, что он
хочет идти со мной на север. Это
было вдвойне выгодно. Во-первых, потому, что он хорошо знал географию прибрежного района; во-вторых, его авторитет
среди китайцев и влияние на туземцев значительно способствовали выполнению моих заданий.
Я
хотел было идти к убитым животным, но Дерсу не пустил меня, сказав, что это очень опасно, потому что
среди них могли
быть раненые.
У меня всегда
было поклонение великим людям,
хотя я выбирал их не
среди завоевателей и государственных деятелей.
Едва ли где-нибудь в столице
был еще такой тихий и уютный уголок на чистом воздухе,
среди зелени и благоухающих цветов,
хотя тишина и благоухание иногда нарушались беспокойным соседом — двором и зданиями Тверской полицейской части, отделенной от садика низенькой стеной.
В этом старце, давно пережившем свое время,
было что-то детски тихое, трогательно — печальное. Нельзя сказать того же о других представителях nobilitatis harnolusiensis,
хотя и
среди них попадались фигуры в своем роде довольно яркие.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек.
Среди евреев
есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не
хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не
хотите. И средства
есть и энергия, а только не
хотите.
Все встретили князя криками и пожеланиями, окружили его. Иные
были очень шумны, другие гораздо спокойнее, но все торопились поздравить, прослышав о дне рождения, и всякий ждал своей очереди. Присутствие некоторых лиц заинтересовало князя, например Бурдовского; но всего удивительнее
было, что
среди этой компании очутился вдруг и Евгений Павлович; князь почти верить себе не
хотел и чуть не испугался, увидев его.
Сергей не
хотел будить дедушку, но это сделал за него Арто. Он в одно мгновение отыскал старика
среди груды валявшихся на полу тел и, прежде чем тот успел опомниться, облизал ему с радостным визгом щеки, глаза, нос и рот. Дедушка проснулся, увидел на шее пуделя веревку, увидел лежащего рядом с собой, покрытого пылью мальчика и понял все. Он обратился
было к Сергею за разъяснениями, но не мог ничего добиться. Мальчик уже спал, разметав в стороны руки и широко раскрыв рот.
В западной стороне, на горе,
среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная униатская часовня. Это
была родная дочь расстилавшегося в долине собственно обывательского города. Некогда в ней собирались, по звону колокола, горожане в чистых,
хотя и не роскошных кунтушах, с палками в руках вместо сабель, которыми гремела мелкая шляхта, тоже являвшаяся на зов звонкого униатского колокола из окрестных деревень и хуторов.
Все, что не находило себе места в городе, всякое выскочившее из колеи существование, потерявшее, по той или другой причине, возможность платить
хотя бы и жалкие гроши за кров и угол на ночь и в непогоду, — все это тянулось на остров и там,
среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском
быть погребенными под грудами старого мусора.
Батюшку поминутно бранила: говорила, что лучше других
хотел быть, да худо и вышло; дескать, жену с дочерью пустил по миру, и что не нашлось бы родственницы благодетельной, христианской души, сострадательной, так еще бог знает пришлось бы, может
быть,
среди улицы с голоду сгнить.
Первый случай
был в Черноборском уезде. В селе Березине произошел пожар; причина пожара заключалась в поджоге, признаки которого
были слишком очевидны, чтобы дать место
хотя малейшему сомнению. Оставалось раскрыть, кто
был виновником поджога, и
был ли он умышленный или неумышленный.
Среди разысканий моих по этому предмету являются ко мне мужик и баба, оба очень молодые, и обвиняют себя в поджоге избы. При этом рассказывают мне и все малейшие подробности поджога с изумительною ясностию и полнотою.
Разумеется, всем это
среди скуки степной, зимней, ужасть как интересно, и все мы
хотя немножко этой ужасти боимся, а рады посмотреть: что такое от этого индийского бога
будет; чем он, каким чудом проявится?
— Он оскорбил общество!.. Верховенского! — заревели неистовые.
Хотели даже броситься за ним в погоню. Унять
было невозможно, по крайней мере в ту минуту, и — вдруг окончательная катастрофа как бомба разразилась над собранием и треснула
среди его: третий чтец, тот маньяк, который всё махал кулаком за кулисами, вдруг выбежал на сцену.
Увидав, что они не могут догнать казака, Ханефи с Хан-Магомой вернулись к своим. Гамзало, добив кинжалом Игнатова, прирезал и Назарова, свалив его с лошади. Хан-Магома снимал с убитых сумки с патронами. Ханефи
хотел взять лошадь Назарова, но Хаджи-Мурат крикнул ему, что не надо, и пустился вперед по дороге. Мюриды его поскакали за ним, отгоняя от себя бежавшую за ними лошадь Петракова. Они
были уже версты за три от Нухи
среди рисовых полей, когда раздался выстрел с башни, означавший тревогу.
И
хотя и
есть среди богатых живые люди, каких я, к счастью, встречаю всё чаще и чаще, особенно из молодых и женщин, которые при напоминании о том, как и чем покупаются их удовольствия, не стараясь скрыть истину, схватываются за голову и говорят: «Ах, не говорите об этом.
«
Хотя и справедливо то, что
среди так называемых еретиков
были грехи и заблуждения, но не менее справедливо и очевидно из бесчисленных приводимых здесь примеров (т. е. в истории церкви и ереси) и то, говорит он далее, что нет и не
было ни одного искреннего и совестливого человека с некоторым значением, который бы из зависти или других причин не
был бы погублен церковниками».
«Напрасно я заходил к нему, — думал Кожемякин, идя домой по улице,
среди лунных теней. — Я старик, мне полсотни лет, к чему мне это всё? Я покою
хочу. Маялся, маялся,
хотел приспособиться как-нибудь —
будет уж! Имеючи веру, конечно, и смоковницу можно словом иссушить, а — когда у тебя нет точной веры — какие
хочешь строй корпуса, всё равно покоя не найдёшь!»
Я выругал себя грубым животным и,
хотя это
было несправедливо, пробирался
среди толпы с бесполезным раскаянием, тягостно упрекая себя.
Главной моей заботой
было теперь, чтобы Синкрайт не заметил, куда я смотрю. Узнав девушку, я тотчас опустил взгляд, продолжая видеть портрет
среди меридианов и параллелей, и перестал понимать слова штурмана. Соединить мысли с мыслями Синкрайта
хотя бы мгновением на этом портрете — казалось мне нестерпимо.
Я понял. Должно
быть, это понял и Бутлер, видевший у Геза ее совершенно схожий портрет, так как испуганно взглянул на меня. Итак, поразившись, мы продолжали ее не знать. Она этого
хотела, стало
быть, имела к тому причины. Пока,
среди шума и восклицаний, которыми еще более ужасали себя все эти ворвавшиеся и содрогнувшиеся люди, я спросил Биче взглядом. «Нет», — сказали ее ясные, строго покойные глаза, и я понял, что мой вопрос просто нелеп.
Хотя я видел девушку всего раз, на расстоянии, и не говорил с ней, — это воспоминание стояло в особом порядке. Увидеть ее портрет
среди вещей Геза
было для меня словно живая встреча. Впечатление повторилось, но — теперь — резко и тяжело; оно неестественно соединялось с личностью Геза. В это время Синкрайт сказал...
Мне
было ясно, что она дрожит и от дрожи не может говорить и развернуть тетрадку, и что ей вовсе не до роли, и я уже
хотел пойти к ней и сказать ей что-нибудь, как она вдруг опустилась на колени
среди сцены и громко зарыдала.
— Нет, послушайте, Потапов. Вы ошибаетесь, — сказал он. — Она не просто генеральская дочка… Ее история — особенная… Только, пожалуйста, пусть это останется между нами. Я слышал все это от жены профессора N и не
хотел бы, чтобы это распространилось
среди студентов. Она действительно дочь Ферапонтьева… То
есть, собственно, он не Ферапонтьев, а Салманов… Но она — американка…
Они летят и
будут лететь, какие бы философы ни завелись
среди них; и пускай философствуют, как
хотят, лишь бы летели…
Старуха вскочила,
хотела бежать, но вдруг крепко закружилась голова, и она упала. Ледяная дорожка обмокла,
была скользкая, и старуха никак не могла подняться: вертелась, приподнималась на локтях и коленях и снова валилась на бок. Черный платок сполз с головы, открыв на затылке лысинку
среди грязно-седых волос; и почему-то чудилось ей, что она пирует на свадьбе: женят сына, и она
выпила вина и захмелела сильно.
Сам Яков всё яснее видел, что он лишний
среди родных, в доме, где единственно приятным человеком
был чужой — Митя Лонгинов. Митя не казался ему ни глупым, ни умным, он выскальзывал из этих оценок, оставаясь отличным от всех. Его значительность подтверждалась и отношением к нему Мирона; чёрствый, властный, всеми командующий Мирон жил с Митей дружно и
хотя часто спорил, но никогда не ссорился, да и спорил осторожно. В доме с утра до вечера звучал разноголосый зов...
Я очень хорошо понимаю, что волна жизни должна идти мимо вымирающих людей старокультурного закала. Я знаю, что жизнь сосредоточивается теперь в окрестностях питейного дома, в области объегоривания,
среди Осьмушниковых, Колупаевых и прочих столпов; я знаю, что на них покоятся все упования, что с ними дружит все, что не
хочет знать иной почвы, кроме непосредственно деловой. Я знаю все это и не протестую. Я недостоин жить и — умираю. Но я еще не умер — как же с этим
быть?
Раздаются замедленные, ленивые шаги ночного сторожа, и я различаю не только каждый удар его кованых, тяжелых рыбачьих сапогов о камни тротуара, но слышу также, как между двумя шагами он чиркает каблуками. Так ясны эти звуки
среди ночной тиши, что мне кажется, будто я иду вместе с ним,
хотя до него — я знаю наверное — более целой версты. Но вот он завернул куда-то вбок, в мощеный переулок, или, может
быть, присел на скамейку: шаги его смолкли. Тишина. Мрак.
Я
было даже заплакал,
хотя совершенно точно знал в это же самое мгновение, что все это из Сильвио и из «Маскарада» Лермонтова. И вдруг мне стало ужасно стыдно, до того стыдно, что я остановил лошадь, вылез из саней и стал в снег
среди улицы. Ванька с изумлением и вздыхая смотрел на меня.
— Eh bien, que feras-tu, si je te prends avec? Во-первых, je veux cinquante mille francs. [Что же ты
будешь делать, если я возьму тебя с собой?.. я
хочу пятьдесят тысяч франков (фр.).] Ты мне их отдашь во Франкфурте. Nous allorts а Paris; там мы живем вместе et je te ferais voir des etoiles en plein jour. [Мы поедем в Париж… и я тебе покажу звезды
среди ясного дня (фр.).] Ты увидишь таких женщин, каких ты никогда не видывал. Слушай…
Но Афанасий Иванович еще сверх того, чтобы
было теплее, спал на лежанке,
хотя сильный жар часто заставлял его несколько раз вставать
среди ночи и прохаживаться по комнате.
И вот — углубился я в чтение; целыми днями читал. Трудно мне и досадно: книги со мной не спорят, они просто знать меня не
хотят. Одна книга — замучила: говорилось в ней о развитии мира и человеческой жизни, — против библии
было написано. Всё очень просто, понятно и необходимо, но нет мне места в этой простоте, встаёт вокруг меня ряд разных сил, а я
среди них — как мышь в западне. Читал я её раза два; читаю и молчу, желая сам найти в ней прореху, через которую мог бы я вылезти на свободу. Но не нахожу.
— Ах, как вы ошибаетесь, Сергей Петрович! Как мало нужно для моего великого ума и для моего возвышенного сердца — одна любовь и больше ничего… Любовь, если
хотите,
среди бедности, но живая, страстная любовь; чтобы человек понимал меня, чувствовал каждое биение моего сердца, чтобы он, из симпатии, скучал, когда мне скучно, чтобы он
был весел моим весельем. Вот что бы надобно
было, и я сочла бы себя счастливейшей в мире женщиной.
Среди этой артистической, свободной и избалованной судьбою компании, правда деликатной и скромной, но вспоминавшей о существовании каких-то докторов только во время болезни и для которой имя Дымов звучало так же безразлично, как Сидоров или Тарасов, —
среди этой компании Дымов казался чужим, лишним и маленьким,
хотя был высок ростом и широк в плечах.
В устах культурного человека такие речи не удивили бы меня, ибо еще нет такой болячки, которую нельзя
было бы найти в сложном и спутанном психическом организме, именуемом «интеллигент». Но в устах босяка, —
хотя он тоже интеллигент
среди обиженных судьбой, голых, голодных и злых полулюдей, полузверей, наполняющих грязные трущобы городов, — из уст босяка странно
было слышать эти речи. Приходилось заключить, что Коновалов действительно — особая статья, но я не
хотел этого.
«Эх, господин, — сказал он мне сурово, когда
среди ямщиков начался тот говор, которым открывается обыкновенно обсуждение мирского дела на сходе. — Совесть у тебя
есть, а ума мало… Без денег-то бы, пожалуй, лучше
было… Я уж
хотел объявить наряд… Теперь пойдет „склёка“.
В это время на селе крикнул тот же петух, и
хотя крик
был такой же сонный и на него опять никто нигде не откликнулся
среди молчаливой ночи, но Хапун встрепенулся.