Неточные совпадения
«Я не думаю, что Иван Акимович оставил завещание, это было бы не в его характере. Но, если б ты захотел — от своего
имени и от
имени брата — ознакомиться с имущественным положением И. А., Тимофей Степанович рекомендует тебе
хорошего адвоката». Дальше следовал адрес известного цивилиста.
Вот эссенция моих вопросов или,
лучше сказать, биений сердца моего, в те полтора часа, которые я просидел тогда в углу на кровати, локтями в колена, а ладонями подпирая голову. Но ведь я знал, я знал уже и тогда, что все эти вопросы — совершенный вздор, а что влечет меня лишь она, — она и она одна! Наконец-то выговорил это прямо и прописал пером на бумаге, ибо даже теперь, когда пишу, год спустя, не знаю еще, как назвать тогдашнее чувство мое по
имени!
Другая записка была от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение от
имени сектантов государю. Богатырев своим крупным, решительным почерком писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в руки государю, но что ему пришла мысль: не
лучше ли Нехлюдову прежде съездить к тому лицу, от которого зависит это дело, и попросить его.
— Насчет подлеца повремените-с, Григорий Васильевич, — спокойно и сдержанно отразил Смердяков, — а
лучше рассудите сами, что раз я попал к мучителям рода христианского в плен и требуют они от меня
имя Божие проклясть и от святого крещения своего отказаться, то я вполне уполномочен в том собственным рассудком, ибо никакого тут и греха не будет.
Деревеньку же и довольно
хороший городской дом, которые тоже пошли ей в приданое, он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое
имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того из одного, так сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
Обогнув гору Даютай, Алчан, как уже выше было сказано, входит в старое русло Бикина и по пути принимает в себя с правой стороны еще три обильных водой притока: Ольду (по-китайски Култухе), Таудахе [Да-ю-тай — большая старинная башня.] и Малую Лултухе. Алчан впадает в Бикин в 10 км к югу от станции железной дороги того же
имени. Долина его издавна славится как
хорошее охотничье угодье и как место женьшеневого промысла.
Полозов очень удивился, услышав, что упадок сил его дочери происходит от безнадежной любви; еще больше удивился, услышав
имя человека, в которого она влюблена, и твердо сказал: «Пусть
лучше умирает, чем выходит за него.
— И мы не ожидали, — перебил он меня, — что ж? тем
лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя… — он запнулся на мгновенье, — моя сестра. А ваше
имя позвольте узнать?
Одно
имя суслонского писаря заставило хозяина даже подпрыгнуть на месте.
Хороший мужик суслонский писарь? Да это прямой разбойник, только ему нож в руки дать… Живодер и христопродавец такой, каких белый свет не видывал. Харитон Артемьич раскраснелся, закашлялся и замахал своими запухшими красными руками.
Прибавьте к этому, что русских
имен мы найдем сколько угодно, а нам нужны работники,
хорошие, энергичные работники.
— Если бы, — говорит, — был
лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает, так вы изволили бы, — говорит, — увидать, что на каждой подковинке мастерово
имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал.
— А вот за гордость тебя господь и наказал: красотою своей гордилась и женихов гоняла… Этот не жених, тот не жених, а красота-то и довела до конца. С никонианином спуталась… […с никонианином спуталась… — С
именем московского патриарха Никона (1605–1681) связана реформа официальной церкви — исправление церковных книг по образцу греческих, изменение обрядов и т. д. Не признавшие этой реформы — раскольники — называли православных никонианами.] да еще с женатым… Нет, нет, уходи
лучше, Аграфена!
Без всякого лечения я бы очень и давно хотел бы побывать у вас, но, кажется, и самое двадцатилетнее гражданство всех возможных тюрем и изгнаний не доставит возможности повидаться с соседями. Проситься не хочу: не из гордости, а по какому-то нежеланию заставить склонять свое
имя во всех инстанциях.
Лучше всего бы вам собраться в Ялуторовск…
— Благодарю за
хороший совет; но опять прошу вас, Раиса Павловна, не повторять
имени отца; иначе я попрошу вас удалиться отсюда.
— Я полагаю, Амалия Карловна, — отчетливо и тихо заговорила Раиса Павловна, переставляя чашку с недопитым кофе, — полагаю, что monsieur Половинкину
лучше знать, что ему полезно и что нет. А затем, вместе с своей рабочей корзинкой, вы, кажется, забыли, что у monsieur Половинкина, как у всех присутствующих здесь, есть
имя и отчество…
Блинов — профессор университета, стяжал себе известное
имя, яко политико-эконом и светлая финансовая голова, затем, как я уже сказал вам,
хороший человек во всех отношениях — и вдруг этот самый генерал Блинов, со всей своей ученостью, честностью и превосходительством, сидит под башмаком какого-то урода.
Внизу, в вестибюле, за столиком, контролерша, поглядывая на часы, записывала нумера входящих. Ее
имя — Ю… впрочем,
лучше не назову ее цифр, потому что боюсь, как бы не написать о ней чего-нибудь плохого. Хотя, в сущности, это — очень почтенная пожилая женщина. Единственное, что мне в ней не нравится, — это то, что щеки у ней несколько обвисли — как рыбьи жабры (казалось бы: что тут такого?).
— Мефи? Это — древнее
имя, это — тот, который… Ты помнишь: там, на камне — изображен юноша… Или нет: я
лучше на твоем языке, так ты скорее поймешь. Вот: две силы в мире — энтропия и энергия. Одна — к блаженному покою, к счастливому равновесию; другая — к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению. Энтропии — наши или, вернее, — ваши предки, христиане, поклонялись как Богу. А мы, антихристиане, мы…
— Тыбурций не пустит, — сказал он, и, как будто это
имя напомнило ему что-то, он вдруг спохватился: — Послушай… Ты, кажется, славный хлопец, но все-таки тебе
лучше уйти. Если Тыбурций тебя застанет, будет плохо.
— Не называйте меня Шурочкой, я не хочу этого. Все другое, только не это… Кстати, — вдруг точно вспомнила она, — какое у вас славное
имя — Георгий. Гораздо
лучше, чем Юрий… Гео-ргий! — протянула она медленно, как будто вслушиваясь в звуки этого слова. — Это гордо.
Санин узнал от нее, что
имя ее — Леонора Розелли; что она осталась вдовою после мужа своего, Джиованни Баттиста Розелли, который двадцать пять лет тому назад поселился во Франкфурте в качестве кондитера; что Джиованни Баттиста был родом из Виченцы, и очень
хороший, хотя немного вспыльчивый и заносчивый человек, и к тому республиканец!
Так прошли перед выпускными юнкерами все фельдфебели, портупей-юнкера и юнкера с высокими отметками. Соблазнительные полки с
хорошими стоянками быстро разбирались. Для второразрядных оставались только далекие места в провинциальных уездных городах,
имена которых юнкера слышали первый раз в своей жизни.
— Браво! — почти заревел от восторга Кириллов. — Vive la république démocratique, sociale et universelle ou la mort!.. [Да здравствует демократическая, социальная и всемирная республика или смерть! (фр.)] Нет, нет, не так. — Liberté, égalité, fraternité ou la mort! [Свобода, равенство, братство или смерть! (фр.)] Вот это
лучше, это
лучше, — написал он с наслаждением под подписью своего
имени.
— Имя-с?.. Позвольте: Василий… или как его?.. Но вот что
лучше: со мной билет пригласительный на свадьбу!..
По временам Парамонов от
имени ее производил более или менее значительную операцию и, разумеется, подносил ей
хороший куш.
— Великий государь! — воскликнул он, — изо всех твоих милостей эта самая большая! Грех было бы мне чиниться на твоем подарке! Уж выберу в твоей оружейной что ни на есть лучшее! Только, — прибавил он, немного подумав, — коли ты, государь, не жалеешь своей сабли, то дозволь
лучше отвезти ее от твоего царского
имени Ермолаю Тимофеичу!
Это было время оживления промышленности, железнодорожная горячка,
хорошие дворянские
имена ценились и котировались бойко.
— А вы, батюшка учитель, сядьте-ка, да потолкуемте! Вы, я вижу, человек очень
хороший и покладливый, — начал, оставшись с ним наедине, Термосесов и в пять минут заставил Варнаву рассказать себе все его горестное положение и дома и на полях, причем не были позабыты ни мать, ни кости, ни Ахилла, ни Туберозов, при
имени которого Термосесов усугубил все свое внимание; потом рассказана была и недавнишняя утренняя военная история дьякона с комиссаром Данилкой.
— А! Что делать! Если бы можно, надел бы я котомку на плечи, взял бы в руки палку, и пошли бы мы с тобой назад, в свою сторону, хотя бы Христовым
именем…
Лучше бы я стал стучаться в окна на своей стороне,
лучше стал бы водить слепых,
лучше издох бы где-нибудь на своей дороге… На дороге или в поле… на своей стороне… Но теперь этого нельзя, потому что…
Имя Инсарова в первый раз в течение дня произносилось перед Еленой; она почувствовала, что покраснела; она поняла в то же время, что ей следовало выразить сожаление о внезапном отъезде такого
хорошего знакомого, но она не могла принудить себя к притворству и продолжала сидеть неподвижно и безмолвно, между тем как Анна Васильевна охала и горевала.
Страшное слово «мачеха», давно сделавшееся прилагательным
именем для выражения жестокости, шло как нельзя
лучше к Александре Петровне; но Сонечку нельзя было легко вырвать из сердца отца; девочка была неуступчивого нрава, с ней надо было бороться, и оттого злоба мачехи достигла крайних пределов; она поклялась, что дерзкая тринадцатилетняя девчонка, кумир отца и целого города, будет жить в девичьей, ходить в выбойчатом платье и выносить нечистоту из-под ее детей…
Мало того, по молчанию Бутлера относительно ее
имени, — а, как я уже говорил, портрет в каюте Геза не оставлял ему сомнений, — я думал, что хотя и не понимаю ничего, но будет
лучше, если болт исчезнет.
Окся поощрительно улыбнулась оратору и толкнула локтем другую женщину, которая была известна на приисках под
именем Лапухи, сокращенное от Олимпиады; они очень любили друг друга, за исключением тех случаев, когда козловые ботинки и кумачные платки настолько быстро охлаждали эту дружбу, что бедным женщинам ничего не оставалось, как только вцепиться друг в друга и зубами и ногтями и с визгом кататься по земле до тех пор, пока чья-нибудь благодетельная рука не отрезвляла их обеих
хорошим подзатыльником или артистической встряской за волосы.
— Простите, — извинился он, садясь за стол. — Я вижу в вас, безусловно, человека
хорошего общества, почему-то скрывающего свое
имя. И скажу вам откровенно, что вы подозреваетесь в серьезном… не скажу преступлении, но… вот у вас прокламации оказались. Вы мне очень нравитесь, но я — власть исполнительная… Конечно, вы догадались, что все будет зависеть от жандармского полковника…
— Нет,
лучше и не говорите: я вам все что угодно готова сделать, но
имени его пред княгиней я произнесть… не могу.
— Этого я не знаю!.. Вам самим
лучше это знать! — подхватила Елена. — Во всяком случае, — продолжала она настойчиво, — я желаю вот чего: напишите вы господам эмигрантам, что ежели они действительно нуждаются, так пусть напечатают в какой-нибудь честной, серьезной газете парижской о своих нуждах и назначат адрес, кому бы мы могли выдать новую помощь; а вместе с тем они пояснили бы нам, что уже получили помощь и в каком именно размере, не упоминая, разумеется, при этом наших
имен.
Я сказал это нарочно, ибо знал, что одно упоминовение
имени сестрицы Машеньки выведет сестрицу Дашеньку из себя. И действительно, Дарья Ивановна немедленно понеслась на всех парусах. Уж
лучше первого встречного наемника, чем Марью Ивановну. Разбойник с большой дороги — и у того сердце мягче, добрее, нежели у Марьи Ивановны. Марья Ивановна! да разве не ясно, как дважды два — четыре, что она способна насыпать яду, задушить подушками, зарубить топором!
— Ладно, ладно! — сказал хозяин, зевая. — Надо жить мирно и дружно. — Он погладил Каштанку и продолжал: — А ты, рыжик, не бойся… Это
хорошая публика, не обидит. Постой, как же мы тебя звать будем? Без
имени нельзя, брат.
— Не бойтесь, вы в
хороших руках, — сказал Поп. —
Имя хозяина Эверест Ганувер, я — его главный поверенный в некоторых особых делах. Вы не подозреваете, каков этот дом.
И, попрекнув меня моим
именем и чином, она наконец уходит. Так начинается мой день. Продолжается он не
лучше.
Нет надобности принимать все эти легенды и небылицы за чистую монету, по процедите их, и у вас на фильтре останется то, что нужно: наши
хорошие традиции и
имена истинных героев, признанных всеми.
— Вы можете исправить это
имя в описи по желанию, — сказал генерал, — но я тут обидного ничего не вижу, и был бы рад, если бы
хорошая лошадь называлась Фитингоф.
Приглашая офицеров от
имени предводителя на домашний праздник по случаю именин Ульяны Дм. Каневальской, Золотницкий настойчиво приглашал и меня, говоря, что
хороший его приятель и сосед Ал. Фед. Бржесский, поэт, жаждет познакомиться со мною. Такое настойчивое приглашение не могло не быть лестно для заброшенного в дальний край одинокого бедного юноши. Я дал слово приехать; но в чем? — был почти неразрешимый вопрос в моих обстоятельствах.
Только однажды, когда Иван Матвеич сказал ему, что les thèophilantropes ont eu pourtant du bon [У теофилантропов было все-таки и кое-что
хорошее (фр.).], старик взволнованным голосом воскликнул: «Monsieur de Kolontouskoi! (он в двадцать пять лет не выучился выговаривать правильно
имя своего патрона) — Monsieur de Kolontouskoi! Leur fondateur, l'instigateur de cette secte, ce La Reveillère Lepeaux, etait un bonnet rouge!» — «Non, non, — говорил Иван Матвеич, ухмыляясь и переминая щепотку табаку, — des fleurs, des jeunes vierges, le culte de la Nature!..
Разговор не замедлил склониться к литературе, или,
лучше сказать, Шатров не замедлил круто своротить его на эту дорогу, обратившись с просьбою, от
имени всех, чтобы великий Николев, бесконечно разнообразный в своих творениях, прочел что-нибудь из своих эротических и сатирических сочинений.
Это, конечно, могло служить и
хорошим комментарием к выставленным прежде
именам.
«Бедная Лиза, — думал он, — теперь отнимают у тебя и доброе
имя, бесславят тебя, взводя нелепые клеветы. Что мне делать? — спрашивал он сам себя. — Не
лучше ли передать ей об обидных сплетнях? По крайней мере она остережется; но каким образом сказать? Этот предмет так щекотлив! Она никогда не говорит со мною о Бахтиарове. Я передам ей только разговор с теткою», — решил Павел и приехал к сестре.
Да и кто купит, не зная меня по
имени? да и кому нужны рисунки с антиков из натурного класса, или моя неоконченная любовь Психеи, или перспектива моей комнаты, или портрет моего Никиты, хотя он, право,
лучше портретов какого-нибудь модного живописца?
— Ах, шельма клейменая, — ишь ты! Царским
именем прикрылся и мутит… Сколько людей погубил, пес!.. Стенька? — это, брат, другое дело. А Пугач — гнида и больше ничего. Важное кушанье! Вот вроде Стеньки нет ли книжек? Поищи… А этого телячьего Макара брось — незанимательно. Уж
лучше ты еще раз прочти, как казнили Степана…
— Гм! некролог, говорите? Двадцать строк — сорок копеек? Я
лучше сделаю: когда он умрет, я отрежу ему одну ногу и пришлю в редакцию на ваше
имя. Это для вас выгоднее, чем некролог, дня на три хватит… у него ноги толстые… Ели же вы его все там живого…