Неточные совпадения
Так,
схоронив покойника,
Родные и знакомые
О нем лишь говорят,
Покамест не управятся
С хозяйским угощением
И не начнут зевать, —
Так и галденье долгое
За чарочкой, под ивою,
Все, почитай, сложилося
В поминки по подрезанным
Помещичьим «крепям».
Голубушки-девицы,
Пришел красы девичьей погубитель,
С подружками, с
родными разлучитель.
Не выдайте подружку,
схороните!
А выдайте, так за великий выкуп!
Старик прослыл у духоборцев святым; со всех концов России ходили духоборцы на поклонение к нему, ценою золота покупали они к нему доступ. Старик сидел в своей келье, одетый весь в белом, — его друзья обили полотном стены и потолок. После его смерти они выпросили дозволение
схоронить его тело с
родными и торжественно пронесли его на руках от Владимира до Новгородской губернии. Одни духоборцы знают, где он схоронен; они уверены, что он при жизни имел уже дар делать чудеса и что его тело нетленно.
Но главное, тем отличалась, что некогда имела многочисленнейшее семейство и
родных; но одни в течение жизни перемерли, другие разъехались, третьи о старухе позабыли, а мужа своего лет сорок пять тому назад
схоронила.
— Батюшка,
родной ты наш, думали мы, что ты и кости наши
похоронишь, — голосили старухи. — Ох, тяжко, батюшка… Молодые-то жить едут в орду, а мы помирать. Не для себя едем.
Родные пишут, что вы
схоронили дочь, мать семейства.
Утром Машеньку с Петей переводят к Басаргину: он с женой переезжает сюда. Пишет в Тобольск, чтоб я скорее приехал; пишет к
родным Ивашева через одного их приятеля, который должен их приготовить к этой ужасной вести. Одним словом, 30 декабря вместо поминок Камиллы Петровны в тот самый час, как она скончалась,
хоронят Ивашева, который сам для себя заказал обедню. [К. П. Ивашева умерла 30 декабря 1839 г. В. П. Ивашев умер 28 декабря 1840 г.]
Наконец, с год тому назад вернулся к нам в
родное гнездо и поселился со старухой теткой, которую и
схоронил через месяц.
Он был когда-то в дружбе с ее родителями, да и теперь навещал ее и любил как
родную. Елена его почитала как бы отца и поверяла ему все свои мысли; одной лишь не поверила; одну лишь
схоронила от боярина;
схоронила себе на горе, ему на погибель!
— Никитушка, останься, я тебя
схороню. Никто тебя не сыщет, холопи мои тебя не выдадут, ты будешь у меня в доме как сын
родной!
А тут с первого дня, как я завел кости, моя собственная
родная мать пошла ко мне приставать: «Дай, дитя мое, Варнаша, я его лучше
схороню».
Как он это решил, так и сделал, и в нашей местной гимназии и теперь на этот капитал содержатся три ученика, а к самой старушке Яков Львович пребыл с истинно сыновним почтением до самой ее смерти: он ездил ее поздравлять с праздниками, навещал больную и
схоронил ее, как будто она и в самом деле была его
родная мать, а он ее настоящий сын.
Глафира. Но вот однажды, когда ваша нежность уж не знает пределов, я говорю вам со слезами: «Милый папаша, мне стыдно своих
родных, своих знакомых, мне стыдно людям в глаза глядеть. Я должна прятаться от всех, заживо
похоронить себя, а я еще молода, мне жить хочется…»
Хороните меня тогда здесь на свой счет у Ивана Крестителя, и пусть над моим гробом вспомнят, что твой Мишка своего дядю
родного в своем отечественном городе без родственной услуги оставил и один раз в жизни проводить не пошел…
От родины далеко,
Без помощи, среди чужих людей
Я встречу смерть. Прощайте, золотые
Мечты мои! Хотелось бы пожить
И выслужить себе и честь и место
Почетное. Обзавестись хозяйкой
Любимою, любить ее, как душу,
Семью завесть и вынянчить детей.
Да не дал Бог — судьба не то судила,
Судила мне лежать в земле сырой,
Похоронить и молодость и силу
Вдали от стен
родного пепелища!
В глазах темно, то ночь ли наступает,
Иль смерть идет, не знаю.
Лежал он, сударь, передо мной, кончался. Я сидел на окне, работу в руках держал. Старушоночка печку топила. Все молчим. У меня, сударь, сердце по нем, забулдыге, разрывается; точно это я сына
родного хороню. Знаю, что Емеля теперь на меня смотрит, еще с утра видел, что крепится человек, сказать что-то хочет, да, как видно, не смеет. Наконец взглянул на него; вижу: тоска такая в глазах у бедняги, с меня глаз не сводит; а увидал, что я гляжу на него, тотчас потупился.
Вот за гробом Насти, вслед за
родными, идут с поникшими головами семь женщин. Все в синих крашенинных сарафанах с черными рукавами и белыми платками на головах… Впереди выступает главная «плачея» Устинья Клещиха.
Хоронят девушку, оттого в руках у ней зеленая ветка, обернутая в красный платок.
— Рыбку-то я тебе,
родной, к ужину
схороню, — сказала она потом, ставя тюрю в стряпной поставéц.
Родных у Федора не было — он был дальний. На другой день его
похоронили на новом кладбище, за рощей, и Настасья несколько дней рассказывала всем про сон, который она видела, и про то, что она первая хватилась дяди Федора.
— Да, в это время не являлся. После они очень бедно где-то жили в Москве, в холодном доме. Однажды, оставив сына с нянькой в комнате потеплее, Спиридонов сам лег в зале на стульях. Утром пришли, а там лежит один труп: вид покойный, и пальцы правой руки сложены в крест. Женины
родные хотели его
схоронить с парадом, но Испанский Дворянин этого не позволил.
Похоронили его, значит, с попами, честь честью, музыка играла, и положили под церковью, потому покойный генерал эту церковь на свои деньги выстроил, и вся его там
родня похоронена.
Односельчане покойного с сельским старостой во главе, который оказался его
родным племянником, выхлопотали у начальства дозволение перевезти гроб с его останками в село и
похоронить на сельском кладбище. Могилу они выкопали перед кладбищем, почти около тракта, оградили ее решеткой и поставили громадный деревянный крест.
— Честь тебе и слава! — отвечала Марфа. — Все равно умереть: со стены ли
родной скатится голова твоя и отлетит рука, поднимающая меч на врага, или смерть застанет притаившегося… Имя твое останется незапятнанным черным пятном позора на скрижалях вечности… А посадники наши, уж я вижу, робко озираются, как будто бы ищут безопасного места, где бы скрыть себя и
похоронить свою честь…
«Ходатайство тетки не увенчалось успехом… Винкель перед отъездом из
родного города должен был неминуемо пережить позорный столб, но гордая тетка настояла на своем: накануне гражданской казни Винкель отравился. Его
похоронили за кладбищем, в том месте, где
хоронили самоубийц»…
Быть может, они слышали запах, но не верили ему; быть может, они его не слыхали и думали и верили, что
хоронят живого — как думают все люди, когда одного из них, такого близкого, такого
родного, такого неотделимого берет неожиданная и быстрая смерть.