Неточные совпадения
Остановившись и взглянув на колебавшиеся от
ветра вершины осины с обмытыми, ярко блистающими на
холодном солнце листьями, она поняла, что они не простят, что всё и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта зелень.
Ветер как будто только ждал ее, радостно засвистал и хотел подхватить и унести ее, но она рукой взялась за
холодный столбик и, придерживая платье, спустилась на платформу и зашла за вагон.
Тяжелые,
холодные тучи лежали на вершинах окрестных гор: лишь изредка умирающий
ветер шумел вершинами тополей, окружающих ресторацию; у окон ее толпился народ.
Верста с цифрой летит тебе в очи; занимается утро; на побелевшем
холодном небосклоне золотая бледная полоса; свежее и жестче становится
ветер: покрепче в теплую шинель!.. какой славный холод! какой чудный, вновь обнимающий тебя сон!
Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит.
Но поздно.
Ветер встал
холодный.
Темно в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
Луна сокрылась за горою,
И пилигримке молодой
Пора, давно пора домой.
И Таня, скрыв свое волненье,
Не без того, чтоб не вздохнуть,
Пускается в обратный путь.
Но прежде просит позволенья
Пустынный замок навещать,
Чтоб книжки здесь одной читать.
В этот вечер была
холодная, ветреная погода; рассказчица напрасно уговаривала молодую женщину не ходить в Лисс к ночи. «Ты промокнешь, Мери, накрапывает дождь, а
ветер, того и гляди, принесет ливень».
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю, как поют под шарманку в
холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без
ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома,
холодной воды, сквозного
ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
Сереньким днем он шел из окружного суда;
ветер бестолково и сердито кружил по улице, точно он искал места — где спрятаться, дул в лицо, в ухо, в затылок, обрывал последние листья с деревьев, гонял их по улице вместе с
холодной пылью, прятал под ворота. Эта бессмысленная игра вызывала неприятные сравнения, и Самгин, наклонив голову, шел быстро.
Дул
ветер, окутывая вокзал
холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево, в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов. Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса, с удивлением сказал...
Но когда в коридоре зашуршало, точно
ветер пролетел, и вбежала Дуняша, схватила его
холодными лапками за щеки, поцеловала в лоб, — Самгин почувствовал маленькую радость.
Наконец он ушел, оставив Самгина утомленным и настроенным сердито. Он перешел в кабинет, сел писать апелляцию по делу, проигранному им в окружном суде, но не работалось. За окном посвистывал
ветер, он все гуще сорил снегом, снег шаркал по стеклам, как бы нашептывая
холодные, тревожные думы.
За кучера сидел на козлах бородатый, страховидный дворник Марины и почти непрерывно беседовал с лошадьми, — голос у него был горловой, в словах звучало что-то похожее на
холодный, сухой свист осеннего
ветра.
Самгин, поеживаясь от
ветра и глядя, как дворник Николай раскручивает голыми руками телеграфную проволоку, должно быть, жгуче
холодную, соображал...
Он почти неделю не посещал Дронова и не знал, что Юрин помер, он встретил процессию на улице. Зимою похороны особенно грустны, а тут еще вспомнились похороны Варвары: день такой же враждебно
холодный, шипел
ветер, сеялся мелкий, колючий снег, точно так же навстречу катафалку и обгоняя его, но как бы не замечая, поспешно шагали равнодушные люди, явилась та же унылая мысль...
На Неве было
холоднее, чем на улицах, бестолково метался
ветер, сдирал снег, обнажая синеватые лысины льда, окутывал ноги белым дымом. Шли быстро, почти бегом, один из рабочих невнятно ворчал, коротконогий, оглянувшись на него раза два, произнес строго, храбрым голосом...
Но вдруг все это кончилось совершенно удивительно.
Холодным днем апреля, возвратясь из университета, обиженный скучной лекцией, дождем и
ветром, Самгин, раздеваясь, услышал в столовой гулкий бас Дьякона...
Над городом, среди мелко разорванных облаков, сияло бледно-голубое небо, по мерзлой земле скользили
холодные лучи солнца, гулял
ветер, срывая последние листья с деревьев, — все давно знакомо.
Был один из тех сказочных вечеров, когда русская зима с покоряющей, вельможной щедростью развертывает все свои
холодные красоты. Иней на деревьях сверкал розоватым хрусталем, снег искрился радужной пылью самоцветов, за лиловыми лысинами речки, оголенной
ветром, на лугах лежал пышный парчовый покров, а над ним — синяя тишина, которую, казалось, ничто и никогда не поколеблет. Эта чуткая тишина обнимала все видимое, как бы ожидая, даже требуя, чтоб сказано было нечто особенно значительное.
Ехали долго, по темным улицам, где
ветер был сильнее и мешал говорить, врываясь в рот. Черные трубы фабрик упирались в небо, оно имело вид застывшей тучи грязно-рыжего дыма, а дым этот рождался за дверями и окнами трактиров, наполненных желтым огнем. В
холодной темноте двигались человекоподобные фигуры, покрикивали пьяные, визгливо пела женщина, и чем дальше, тем более мрачными казались улицы.
Поехали. Стало
холоднее.
Ветер с Невы гнал поземок, в сером воздухе птичьим пухом кружились снежинки. Людей в город шло немного, и шли они не спеша, нерешительно.
Солнце закатывалось такое красное, небо было такое
холодное, и острый
ветер, точь-в-точь как сегодня, подымал песок.
Качка была, да не сильная, хотя вчера дул свежий
ветер, ровный, резкий и
холодный.
Я писал тогда, как неблагоприятно было наше плавание по Балтийскому морю в октябрьскую
холодную погоду, при противных
ветрах и туманах.
А в стихах: «Гнетет ли меня палящее северное солнце, или леденит мою кровь
холодное, суровое дуновение южного
ветра, я терпеливо вынесу все, но не вынесу ни палящей ласки, ни
холодного взора моей милой».
Что за плавание в этих печальных местах! что за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на место, где стоит фрегат.
Ветра большею частию свежие,
холодные, тишины почти не бывает, а половина июля!
В следующую минуту Хионию Алексеевну выкинуло из приваловского кабинета, точно
ветром, и она опомнилась только на улице, где стояло мглистое,
холодное сентябрьское утро, дул пронизывающий насквозь
ветер и везде по колено стояла вязкая глубокая грязь.
Я счел необходимым адресоваться к инструментам: барометр показывал 759, температура воздуха — 3°С, анемометр — полный штиль. Это интересное явление продолжалось до рассвета. Когда мгла исчезла, снова подул
холодный северо-западный
ветер.
С закатом солнца должен опять подуть
холодный северо-западный
ветер.
Действительно, на одной из елей сидела ворона головой к северо-востоку. Это было самое выгодное для нее положение, при котором
ветер скользил по перу. Наоборот, если бы она села боком или задом к
ветру, то
холодный воздух проникал бы под перо и она стала бы зябнуть.
Холодный, пронзительный
ветер не позволял нам долго любоваться красивой картиной и принуждал к спуску в долину. С каждым шагом снегу становилось все меньше и меньше. Теперь мы шли по мерзлому мху. Он хрустел под ногами и оставался примятым к земле.
С каждым днем становилось все
холоднее и
холоднее. Средняя суточная температура понизилась до 6,3°С, и дни заметно сократились. На ночь для защиты от
ветра нужно было забираться в самую чащу леса. Для того чтобы заготовить дрова, приходилось рано становиться на биваки. Поэтому за день удавалось пройти мало, и на маршрут, который летом можно было сделать в сутки, теперь приходилось тратить времени вдвое больше.
А осенний, ясный, немножко
холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, когда низкое солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять голой, изморозь еще белеет на дне долин, а свежий
ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие волны, мерно вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Бивак наш был не из числа удачных:
холодный резкий
ветер всю ночь дул с запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке было дымно, а снаружи холодно. После ужина все поспешили лечь спать, но я не мог уснуть — все прислушивался к шуму прибоя и думал о судьбе, забросившей меня на берег Великого океана.
Погода нам благоприятствовала. Был один из тех теплых осенних дней, которые так часто бывают в ЮжноУссурийском крае в октябре. Небо было совершенно безоблачное, ясное; легкий ветерок тянул с запада. Такая погода часто обманчива, и нередко после нее начинают дуть
холодные северо-западные
ветры, и чем дольше стоит такая тишь, тем резче будет перемена.
Теперь перед нами расстилалась равнина, покрытая сухой буро-желтой травой и занесенная снегом.
Ветер гулял по ней, трепал сухие былинки. За туманными горами на западе догорала вечерняя заря, а со стороны востока уже надвигалась
холодная темная ночь. На станции зажглись белые, красные и зеленые огоньки.
По его словам, птицы любят двигаться против
ветра. При полном штиле и во время теплой погоды они сидят на болотах. Если
ветер дует им вслед, они зябнут, потому что
холодный воздух проникает под перья. Тогда птицы прячутся в траве. Только неожиданный снегопад может принудить пернатых лететь дальше, невзирая на
ветер и стужу.
«Приятный город», — подумал я, оставляя испуганного чиновника… Рыхлый снег валил хлопьями, мокро-холодный
ветер пронимал до костей, рвал шляпу и шинель. Кучер, едва видя на шаг перед собой, щурясь от снегу и наклоняя голову, кричал: «Гись, гись!» Я вспомнил совет моего отца, вспомнил родственника, чиновника и того воробья-путешественника в сказке Ж. Санда, который спрашивал полузамерзнувшего волка в Литве, зачем он живет в таком скверном климате? «Свобода, — отвечал волк, — заставляет забыть климат».
Наступила уже вторая половина апреля, а реки все еще не прошли. Наступавшая ростепель была задержана
холодным северным
ветром. Галактиону казалось, что лед никогда не пройдет, и он с немым отчаянием глядел в окно на скованную реку.
Потом, как-то не памятно, я очутился в Сормове, в доме, где всё было новое, стены без обоев, с пенькой в пазах между бревнами и со множеством тараканов в пеньке. Мать и вотчим жили в двух комнатах на улицу окнами, а я с бабушкой — в кухне, с одним окном на крышу. Из-за крыш черными кукишами торчали в небо трубы завода и густо, кудряво дымили, зимний
ветер раздувал дым по всему селу, всегда у нас, в
холодных комнатах, стоял жирный запах гари. Рано утром волком выл гудок...
Утром было холодно и в постели, и в комнате, и на дворе. Когда я вышел наружу, шел
холодный дождь и сильный
ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли при особенно жестоких порывах
ветра били в лицо и стучали по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал», в самом деле, не совладали со штормом, вернулись и теперь стояли на рейде, и их покрывала мгла. Я прогулялся по улицам, по берегу около пристани; трава была мокрая, с деревьев текло.
Иногда ручей бежит по открытому месту, по песку и мелкой гальке, извиваясь по ровному лугу или долочку. Он уже не так чист и прозрачен —
ветер наносит пыль и всякий сор на его поверхность; не так и холоден — солнечные лучи прогревают сквозь его мелкую воду. Но случается, что такой ручей поникает, то есть уходит в землю, и, пробежав полверсты или версту, иногда гораздо более, появляется снова на поверхность, и струя его, процеженная и охлажденная землей, катится опять, хотя и ненадолго, чистою и
холодною.
Было ли это следствием простуды, или разрешением долгого душевного кризиса, или, наконец, то и другое соединилось вместе, но только на другой день Петр лежал в своей комнате в нервной горячке. Он метался в постели с искаженным лицом, по временам к чему-то прислушиваясь, и куда-то порывался бежать. Старый доктор из местечка щупал пульс и говорил о
холодном весеннем
ветре; Максим хмурил брови и не глядел на сестру.
День был
холодный, нищие сидели здесь с утра, открытые свежему
ветру, налетавшему с поля.
Ветер хлестнул по лицу
холодной изморозью.
Над снежной равниной пробегал
холодный резкий
ветер.
Гуляет
холодный зимний
ветер по Чистому болоту, взметает снег, с визгом и стоном катится по открытым местам, а в кустах да в сухой болотной траве долго шелестит и шепчется, точно чего ищет и не находит.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая
холодная вода била пенившеюся волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный
ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Ветер расхаживался с каждой минутою и бросал в глаза что-то мелкое и
холодное, не то снег, не то ледяную мглу.
Вышед на улицу, Флегонт Михайлыч приостановился, подумал немного и потом не пошел по обыкновению домой, а поворотил в совершенно другую сторону. Ночь была осенняя, темная, хоть глаз, как говорится, выколи; порывистый
ветер опахивал
холодными волнами и воймя завывал где-то в соседней трубе. В целом городе хотя бы в одном доме промелькнул огонек: все уже мирно спали, и только в гостином дворе протявкивали изредка собаки.