«Убьют!» — подумал губернатор, складывая письмо. Вспомнился на миг рабочий Егор с его сизыми завитками и утонул в чем-то бесформенном и огромном, как ночь. Мыслей не было, ни возражений, ни согласия. Он стоял у
холодной печки — горела лампа на столе за зеленым матерчатым зонтиком — где-то далеко играла дочь Зизи на рояле — лаял губернаторшин мопс, которого, очевидно, дразнили — лампа горела. Лампа горела.
Неточные совпадения
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать комнату. В кухне на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно взяла ее в руки и хотела сунуть под
печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку переломила о колено и бросила на шесток. Потом вымыла окна и пол
холодной водой, поставила самовар, оделась. Села в кухне у окна, и снова перед нею встал вопрос...
Потужил Иудушка, помахал руками и, как добрый сын, прежде чем войти к матери, погрелся в девичьей у
печки, чтоб не охватило больную
холодным воздухом.
«Я люблю вас, потому что вы —
холодная и далекая. Варвара потеет, с нею жарко спать, несет, как из
печки. Я хочу иметь любовницу
холодную и далекую. Приезжайте и соответствуйте».
Тем более,
печки теперь не имеется…» Что-то
холодное, проницающее насквозь, затхлое, склизкое и гадкое составляло атмосферу этой могилы…
— Вздор, вздор! — говорил он своим гулким командующим басом и прижимался спиной к
холодной, негреющей
печке. — Пойди, пойди, да уйми своего мопса, только и слышно в доме, что его лай.
И только холодно становилось и хотелось согреться, но нечем было: чай был
холодный — теперь всегда почему-то ему подавался
холодный чай, и холодна была высокая, казенная кафельная
печка.
Гигиена рекомендует не ставить в спальне кровати между окном и
печкою: спящий человек будет в таком случае находиться в токе воздуха, идущем от
холодных стекол окна к нагретой
печке, а это может повести к простуде.
И той корочкой люди Божьи Тимофей да Арина с нищим убогим человеком поделились, на
печке его спать положили, а сами в
холодную клеть ночевать пошли.
От постели до двери, выходившей в
холодные сени, тянулась темная
печка с горшками и висящими тряпками.
Вдруг я заметил, что я давно уже без варежек, вспомнил, что уж полчаса назад скинул пальто. Изнутри тела шла крепкая, защищающая теплота. Было странно и непонятно, — как я мог зябнуть на этом мягком, ласкающем воздухе. Вспомнилась противная, внешняя теплота, которую я вбирал в себя из
печки, и как это чужая теплота сейчас же выходила из меня, и становилось еще
холоднее. А Алешка, дурень, лежит там, кутается, придвинув кровать к
печке…
Холодно, холодно в нашем домишке. Я после обеда читал у стола, кутаясь в пальто. Ноги стыли, холод вздрагивающим трепетом проносился по коже, глубоко внутри все захолодело. Я подходил к теплой
печке, грелся, жар шел через спину внутрь. Садился к столу, — и холод охватывал нагретую спину. Вялая теплота бессильно уходила из тела, и становилось еще
холоднее.
Этот старик сидит теперь в своей пустой избе. В ней пахнет
холодною сажею. За нетопленою
печкою ежится в темноте затравленный, одичавший дух дома. А с улицы на развалюшку-избу холодно и враждебно смотрят избы, крепкие сознанием своего права на жизнь.
До шести утра мы ждали на станции: поезд маневрировал, для нас прицепили вагон-теплушку. Вошли мы в нее, — холод невообразимый, в одном из окон нет рамы. Чугунная
печка холодная. Некоторые из офицеров ехали с денщиками, — денщики ухитрились чем-то заделать выбитое окно, сбегали за истопником.