Неточные совпадения
Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он
ходит себе целый день
по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих
волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Никогда плуг не
проходил по неизмеримым
волнам диких растений.
По длинному телу его от плеч до колен
волной прошла дрожь.
Она вырвалась; Клим, покачнувшись, сел к роялю, согнулся над клавиатурой, в нем
ходили волны сотрясающей дрожи, он ждал, что упадет в обморок. Лидия была где-то далеко сзади его, он слышал ее возмущенный голос, стук руки
по столу.
Полосы дождя, точно
волны, двигались
по воздуху и
проходили сквозь лес.
Я отвернулся и быстрыми шагами стал спускаться с холма, на котором лежит Колотовка. У подошвы этого холма расстилается широкая равнина; затопленная мглистыми
волнами вечернего тумана, она казалась еще необъятней и как будто сливалась с потемневшим небом. Я
сходил большими шагами
по дороге вдоль оврага, как вдруг где-то далеко в равнине раздался звонкий голос мальчика. «Антропка! Антропка-а-а!..» — кричал он с упорным и слезливым отчаянием, долго, долго вытягивая последний слог.
Гул от множества голосов
волнами ходил по обширной зале, тот смутный гул, в котором ни одного членораздельного звука различить нельзя.
В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно
ходить в лесу:
по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом
по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских
волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
Я вскочил на печь, забился в угол, а в доме снова началась суетня, как на пожаре;
волною бился в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и дядя, кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их в печь, наливал воду в чугуны и
ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.
Черные волосы красивою
волной склонялись над выпуклым лбом,
по которому
прошли ранние морщинки.
Мальчик, несколько избалованный всеобщею уступчивостью, не привык к таким настойчивым возражениям. Вспышка гнева
прошла по его лицу нервною
волной; он приподнялся и заговорил быстро и возбужденно...
А Петр все молчал, приподняв кверху слепые глаза, и все будто прислушивался к чему-то. В его душе подымались, как расколыхавшиеся
волны, самые разнообразные ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его, как подхватывает
волна на морском берегу долго и мирно стоявшую на песке лодку… На лице виднелось удивление, вопрос, и еще какое-то особенное возбуждение
проходило по нем быстрыми тенями. Слепые глаза казались глубокими и темными.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся
волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор.
По берегу
ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Дул жестокий ветер, мутные валы
ходили по всему пруду, так что напомнили мне Волгу; мутное небо отражалось в них; камыши высохли, пожелтели,
волны и ветер трепали их во все стороны, и они глухо и грустно шумели.
Верная служанка, видимо, была недовольна своей работой и сердито приводила в порядок рассыпавшуюся
по плечам Луши
волну русых волос; гребень
ходил у ней в руках неровно и заставил девушку несколько раз сморщиться от боли.
Гул толпы
ходит волнами по площади, принимая то веселые и беззаботные, то жалобные и молящие, то трезвые и суровые тоны.
Набежавшая
волна с моря разлилась
по правой стороне моста и замочила ноги Володе; два солдата, шлепая ногами
по воде,
прошли мимо него.
Он осмотрел отцветавшую рожь, которая, в человека вышиною, стояла, как стена; дул легкий ветерок, и сине-лиловые
волны ходили по ней, то светлее, то темнее отражаясь на солнце.
Волна прошла, ушла, и больше другой такой
волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких картах не значился;
по пути «Фосса» не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
«Бегущая
по волнам» шла на резком попутном ветре со скоростью — как я взглянул на лаг [Лаг — прибор для определения скорости хода судна.] — пятнадцати морских миль. В серых пеленах неба таилось неопределенное обещание солнечного луча. У компаса
ходил Гез. Увидев меня, он сделал вид, что не заметил, и отвернулся, говоря с рулевым.
Я вижу, как он мучается, что «Бегущая
по волнам»
ходит туда-сюда с мешками, затасканная воровской рукой.
Прежде всего мне пришлось, разумеется, поблагоговеть пред Петербургом; город узнать нельзя: похорошел, обстроился, провел рельсы
по улицам, а либерализм так и
ходит волнами, как море; страшно даже, как бы он всего не захлестнул, как бы им люди не захлебнулись!
Кроме хищных и нехищных рыб, немало также поедает икру птица; самые главные истребительницы — утки, чайки и вороны: утки и чайки хватают ее, плавающую в воде, даже ныряют за ней, а вороны достают ее сухопутно,
ходя по берегам и
по мелкой воде, преимущественно около трав, куда икру прибивает ветром и где она, прилипнув к осоке или камышу, на которые всплескивается
волнами, часто обсыхает и пропадает даром.
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный морем; он и женщин любил, точно сквозь сон, недолго и молча, умея говорить с ними лишь о том, что знал, — о рыбе и кораллах, об игре
волн, капризах ветра и больших кораблях, которые уходят в неведомые моря; был он кроток на земле,
ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в изменчивые глубины и не верить им, а в море он становился тихо весел, внимателен к товарищам и ловок, точно дельфин.
По заливу
ходят стада белых
волн, сквозь их певучий плеск издали доносятся смягченные вздохи взрывов ракет; всё еще гудит орган и смеются дети, но — вот неожиданно и торжественно колокол башенных часов бьет четыре и двенадцать раз.
Евсей верил словам, но не верил людям. Пугливый зритель, он
ходил по берегу потока, не имея желания броситься в его освежающие
волны.
Дым синими
волнами ходит по комнате, так что, несмотря на зажженный газ, почти ничего не видно.
А река, как вот и теперь же, приплескивает сильно, играет, да еще ветер
по реке
ходит,
волну раскачал.
Мутные и огромные
волны хлестали через нас и окачивали с головой;
по несчастью, Борисов, идя впереди, сбился с того броду,
по которому
прошел два раза, и попал на более глубокое место; вдруг он нырнул в воду, лошадь моя поплыла, и Евсеич отстал от меня; тут-то я почувствовал такой страх близкой смерти, которого я не забыл до сих пор; каждую минуту я готов был лишиться чувств и едва не захлебнулся;
по счастью, глубина продолжалась не более двух или трех сажен.
Вот поваленное дерево с высохшими иглами, вот черное пятно от костра. Припомнился пикник со всеми его подробностями, огонь, пение абхазцев, сладкие мечты об архиерействе и крестном ходе… Черная речка от дождя стала чернее и шире. Дьякон осторожно
прошел по жидкому мостику, до которого уже дохватывали грязные
волны своими гривами, и взобрался
по лесенке в сушильню.
На крыше «Рабочей газеты» на экране грудой до самого неба лежали куры и зеленоватые пожарные, дробясь и искрясь, из шлангов поливали их керосином. Затем красные
волны ходили по экрану, неживой дым распухал и мотался клочьями, полз струей, выскакивала огненная надпись...
Волны пролива всю ночь щедро осыпали нас брызгами, на рассвете мы вылезли из-под мостков мокрые и иззябшие. Целый день
ходили мы
по берегу, и всё, что удалось заработать, — это гривенник, полученный мною с какой-то попадьи, которой я отнёс мешок дынь с базара.
Тут я вышел из оцепенения и взялся за ее пульс. В холодной руке его не было. Лишь после нескольких секунд нашел я чуть заметную редкую
волну. Она
прошла… потом была пауза, во время которой я успел глянуть на синеющие крылья носа и белые губы… Хотел уже сказать: конец…
по счастью, удержался… Опять
прошла ниточкой
волна.
— Н-да-а?.. — вопросительно протянул Гаврила. — Кабы мне так-то вот! — вздохнул он, сразу вспомнив деревню, убогое хозяйство, свою мать и все то далекое, родное, ради чего он
ходил на работу, ради чего так измучился в эту ночь. Его охватила
волна воспоминаний о своей деревеньке, сбегавшей
по крутой горе вниз, к речке, скрытой в роще берез, ветел, рябин, черемухи… — Эх, важно бы!.. — грустно вздохнул он.
Вечерами на закате и
по ночам он любил сидеть на холме около большой дороги. Сидел, обняв колена длинными руками, и, немотствуя, чутко слушал, как мимо него спокойно и неустанно течет широкая певучая
волна жизни: стрекочут хлопотливые кузнечики, суетятся, бегают мыши-полевки, птицы летят ко гнездам,
ходят тени между холмов, шепчут травы, сладко пахнет одонцем, мелиссой и бодягой, а в зеленовато-голубом небе разгораются звезды.
Наконец всем уже невтерпеж стало, и стали ребята говорить: ночью как-никак едем! Днем невозможно, потому что кордонные могут увидеть, ну а ночью-то от людей безопасно, а бог авось помилует, не потопит. А ветер-то все гуляет
по проливу,
волна так и
ходит; белые зайцы
по гребню играют, старички (птица такая вроде чайки) над морем летают, криком кричат, ровно черти. Каменный берег весь стоном стонет, море на берег лезет.
Марфа вздохнула свободно. Видя ужасный мятеж народа (который, подобно бурным
волнам, стремился
по стогнам и беспрестанно восклицал: «Новгород — государь наш! Смерть врагам его!»), внимая грозному набату, который гремел во всех пяти концах города (в знак объявления войны), сия величавая жена подъемлет руки к небу, и слезы текут из глаз ее. «О тень моего супруга! — тихо вещает она с умилением. — Я исполнила клятву свою! Жребий брошен: да будет, что угодно судьбе!..» Она
сходит с Вадимова места.
Вот середь круга выходит девица. Рдеют пышные ланиты, высокой
волной поднимается грудь, застенчиво поникли темные очи, робеет чернобровая красавица, первая
по Миршени невеста Марфуша, богатого скупщика Семена Парамонова дочь. Тихо двинулся хоровод, громкую песню запел он, и пошла Марфуша павой
ходить, сама беленьким платочком помахивает. А молодцы и девицы дружно поют...
Мрачно
ходил Марко Данилыч
по комнате, долго о чем-то раздумывал… Дуня вошла. Думчивая такая, цвет с лица будто сбежал. Каждый день подолгу видается она с Аграфеной Петровной, но нет того, о ком юные думы, неясные, не понятые еще ею вполне тревожные помышленья. Ровно
волной его смыло, ровно ветром снесло. «Вот уж неделя, как нет», — думает Дуня… Думает, передумывает и совсем теряется в напрасных догадках.
После знойной июльской ночи, студеная вода реки словно обжигает юношу. Но это только в первый момент. Не
проходит и пяти минут, как её колючие
волны, плавно расступающиеся под ударами его рук, перестают источать этот холод. Юноша плывет легко и свободно,
по направлению к черному чудовищу, которое еще час тому назад, как бы шутя и издеваясь над небольшой частью защитников побережья, слала к ним гибель и смерть из своих гаубиц.
Ночной бульварный Париж тоже не отличался чистотой нравов, но при Второй империи женщины сидели
по кафе, а те, которые
ходили вверх и вниз
по бульвару, находились все-таки под полицейским наблюдением, и до очень поздних часов ночи вы если и делались предметом приставаний и зазываний, то все-таки не так открыто и назойливо, как на Regent Street или Piccadilly-Circus Лондона, где вас сразу поражали с 9 часов вечера до часу ночи (когда разом все кабаки, пивные и кафе запираются) эти
волны женщин, густо запружающих тротуары и стоящих на перекрестках целыми кучками, точно на какой-то бирже.
На лекции разговорился и познакомился со студентом однокурсником. Нарыжный-Приходько, Павел Тимофеевич. Украинец, из новгород-северской гимназии. Кудлатая голова, очки, крупные губы, на плечах плед,
ходит вразвалку — самый настоящий студент. Мне приятно было
ходить с ним
по улицам: вот если бы Конопацкие или сестры увидели, с какими настоящими студентами я вожу компанию. Я и сам перестал стричь волосы и с нетерпением ждал, когда они
волной лягут мне на плечи.
Помню: сидим мы все в тесной избе; папиросы мои давно вышли, курим мы махорку из трубок,
волнами ходит синий, едкий дым, керосинка на столе коптит и чадит. Мы еще и еще выпиваем и поем песни.
По соломенной крыше шуршит дождь, за лесом вспыхивают синие молнии, в оконце тянет влажностью. На печи сидит лесникова старуха и усталыми глазами смотрит Мимо нас.
Когда он проснулся, ощущения масла на шее и мятного холодка около губ уж не было, но радость по-вчерашнему
волной ходила в груди. Он с восторгом поглядел на оконные рамы, позолоченные восходящим солнцем, и прислушался к движению, происходившему на улице. У самых окон громко разговаривали. Батарейный командир Рябовича, Лебедецкий, только что догнавший бригаду, очень громко, от непривычки говорить тихо, беседовал со своим фельдфебелем.
В ином месте беззубые, дряхлые ведьмы верхом на метлах, лопатах и ухватах чинно и важно, как знатные паньи, танцевали польской с седыми, безобразными колдунами, из которых иной от старости гнулся в дугу, у другого нос перегибался через губы и цеплялся за подбородок, у третьего
по краям рта торчали остальные два клыка, у четвертого на лбу столько было морщин, сколько
волн ходит по Днепру в бурную погоду.
Мы переступили порог гостиной. Табачный дым и чад
ходили по комнате
волнами. Я увидала прежде всего фигуру совершенно растерзанной женщины… Она плясала и что-то такое рычала. Пением нельзя назвать таких звуков. Распущенные волосы падали на сухие плечи; платье совсем свалилось. Кругом несколько таких же фигур, два солдата, пьяный мастеровой, а в углу, направо от двери, ободранный старик с гитарой.
Дикое, но прекрасное очарование положительно сковывает тебя: высокие развесы елей, пышными шатрами нависшие и шумно раскачивающиеся над головой, а под ногами мрачное море,
по которому
ходят бурливые
волны, глаз обнимает бесконечную сизую пелену, кипящую сверкающими алмазами при свете дня.
Широко расстилались
по нему песчаные, голые отмели, на которых
волны оставили свои следы грядами; слышен был грустный, однообразный плеск речного прибоя;
по реке не
ходили валы, но как-то порывисто, страшно бежали густые, как массы растопленного стекла, воды, мутные от вчерашнего дождя, и, казалось, готовы были захлебнуть все, что преграждало им ход.
Дикое, но прекрасное очарование положительно сковывает тебя: высокие развесы елей, пышными шатрами нависшие и шумно раскачивающиеся над головой, а под ногами мрачное море,
по которому
ходят бурливые
волны, глаз обнимает бесконечную сизую пелену, кипящую сверкающими алмазами при светиле дня.
Она смеялась от пошлых острот и кривляний актеров, вызывала бестактно и бесцеремонно, после каждого ухода, своих любимцев; в антрактах шаталась
по фойе, поглощала водку, курила так, что из буфета дым проникал в коридоры и
ходил густыми
волнами.