Неточные совпадения
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское
дело. И дворянское
дело наше делается не здесь,
на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю
на них другой раз: как хороший мужик, так
хватает земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как у вас вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет
на два
дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но
на целую жизнь этого не
хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
— Вот так, — сказала она, обдергивая складки своего шерстяного платья. Действительно, он заметил, что во весь этот
день больной
хватал на себе и как будто хотел сдергивать что-то.
Чичиков увидел, что старуха
хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать, в чем
дело. В немногих словах объяснил он ей, что перевод или покупка будет значиться только
на бумаге и души будут прописаны как бы живые.
Веселая ‹девица›, приготовив утром кофе, — исчезла. Он целый
день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел в кухне, был голоден и обозлен. Непривычная темнота в комнате усиливала впечатление оброшенности, темнота вздрагивала, точно пытаясь погасить огонь свечи, а ее и без того
хватит не больше, как
на четверть часа. «Черт вас возьми…»
У нас — третьего
дня бабы собрались в Александро-Невску лавру хлеба просить для ребятишек, ребятишки совсем с голода дохнут, — терпения не
хватает глядеть
на них.
Но осенние вечера в городе не походили
на длинные, светлые
дни и вечера в парке и роще. Здесь он уж не мог видеть ее по три раза в
день; здесь уж не прибежит к нему Катя и не пошлет он Захара с запиской за пять верст. И вся эта летняя, цветущая поэма любви как будто остановилась, пошла ленивее, как будто не
хватило в ней содержания.
Дело в том, что Тарантьев мастер был только говорить;
на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось других; но как только нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к
делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его не
хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое
дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется, так не дай Бог что выйдет.
— А знаете, какой совет она мне дала
на прощанье? «Вы, говорит, теперь отдохните немного и дайте отдохнуть другим. Через год конкурс должен представить отчет в опеку, тогда вы их и накроете… Наверно,
хватят большой куш с радости!» Каково сказано!.. Ха-ха… Такая политика в этой бабенке — уму помраченье! Недаром миллионными
делами орудует.
— Вот что, Алеша, — проговорил Иван твердым голосом, — если в самом
деле хватит меня
на клейкие листочки, то любить их буду, лишь тебя вспоминая.
По моим расчетам, у нас должно было
хватить продовольствия
на две трети пути. Поэтому я условился с А. И. Мерзляковым, что он командирует удэгейца Сале с двумя стрелками к скале Ван-Син-лаза, где они должны будут положить продовольствие
на видном месте.
На следующий
день, 5 октября, в 2 часа
дня с тяжелыми котомками мы выступили в дорогу.
На другой
день китайцы, уходя, сказали, что если у нас опять не
хватит продовольствия, то чтобы приходили к ним без стеснения.
На деле же оказалось, что способностей его чуть-чуть
хватало на сносные портретики.
Надо было выяснить, каковы наши продовольственные запасы. Уходя из Загорной, мы взяли с собой хлеба по расчету
на 3
дня. Значит,
на завтра продовольствия еще
хватит, но что будет, если завтра мы не выйдем к Кокшаровке?
На вечернем совещании решено было строго держаться восточного направления и не слушать более Паначева.
Он
на другой
день уж с 8 часов утра ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный магазин первый откроется, взял, что нужно, и читал больше трех суток сряду, — с 11 часов утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа; первые две ночи не спал так,
на третью выпил восемь стаканов крепчайшего кофе, до четвертой ночи не
хватило силы ни с каким кофе, он повалился и проспал
на полу часов 15.
Полозова
хватило, как обухом по лбу. Ждать смерти, хоть скоро, но неизбежно, скоро ли, да и наверное ли? и услышать: через полчаса ее не будет в живых — две вещи совершенно разные. Кирсанов смотрел
на Полозова с напряженным вниманием: он был совершенно уверен в эффекте, но все-таки
дело было возбуждающее нервы; минуты две старик молчал, ошеломленный: — «Не надо! Она умирает от моего упрямства! Я
на все согласен! Выздоровеет ли она?» — «Конечно», — сказал Кирсанов.
Докладывают, что ужин готов. Ужин представляет собой повторение обеда, за исключением пирожного, которое не подается. Анна Павловна зорко следит за каждым блюдом и замечает, сколько уцелело кусков. К великому ее удовольствию, телятины
хватит на весь завтрашний
день, щец тоже порядочно осталось, но с галантиром придется проститься. Ну, да ведь и то сказать — третий
день галантир да галантир! можно и полоточком полакомиться, покуда не испортились.
— Ну, братцы, кажется, наше
дело скоро совсем выгорит! Сам сейчас слышал, как мать приказание насчет птицы отдавала, которую
на племя оставить, которую бить. А уж если птицу велят бить, значит, конец и
делу венец.
На все лето полотков
хватит — с голоду не помрем.
У цирюльников было правило продержать десять минут банку, чтобы лучше натянуло, но выходило
на деле по-разному. В это время цирюльник уходил курить, а жертва его искусства спокойно лежала, дожидаясь дальнейших мучений. Наконец терпения не
хватало, и жертва просила окружающих позвать цирюльника.
Обедали в столовых или питались всухомятку. Вместо чая заваривали цикорий, круглая палочка которого, четверть фунта, стоила три копейки, и ее
хватало на четверых
дней на десять.
— За пароходом
дело не встанет… По другим-то местам везде пароходы, а мы все гужом волокем. Отсюда во все стороны дорога: под Семипалатинск, в степь,
на Обь к рыбным промыслам… Работы
хватит.
А между тем в тот же
день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной этой работы
хватило бы
на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за
дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи. Это усердие не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
При бережном с ними обращении их должно было
хватить дней на тридцать.
— Хорошо. Работайте…
Дня на два еще
хватит вашего золота. А ты, молодец… тебя Матвеем звать? из Фотьянки?.. ты получишь от меня кружку для золота и будешь доставлять мне ее лично вместо штейгера.
Прежде чем приступить к
делу, старички поговорили о разных посторонних предметах, как и следует серьезным людям; не прямо же броситься
на человека и
хватать его за горло.
— Эх вы, богатей! — презрительно заметил Илюшка,
хватая приятеля за вихры, и прибавил с гордостью: — Третьева
дни я бегал к тетке
на рудник…
Только по вечерам, когда после трудового
дня на покосах разливалась песня, Татьяна присаживалась к огоньку и горько плакала, — чужая радость
хватала ее за живое.
— Деньги —
дело наживное, — с грустью ответил он
на немой вопрос Петра Елисеича. —
На наш век
хватит… Для кого мне копить-то их теперь? Вместе с Анфисой Егоровной наживали, а теперь мне все равно…
Студенты, смеясь и толкаясь, обступили Ярченко, схватили его под руки, обхватили за талию. Всех их одинаково тянуло к женщинам, но ни у кого, кроме Лихонина, не
хватало смелости взять
на себя почин. Но теперь все это сложное, неприятное и лицемерное
дело счастливо свелось к простой, легкой шутке над старшим товарищем. Ярченко и упирался, и сердился, и смеялся, стараясь вырваться. Но в это время к возившимся студентам подошел рослый черноусый городовой, который уже давно глядел
на них зорко и неприязненно.
— Да, да, конечно, вы правы, мой дорогой. Но слава, знаменитость сладки лишь издали, когда о них только мечтаешь. Но когда их достиг — то чувствуешь одни их шипы. И зато как мучительно ощущаешь каждый золотник их убыли. И еще я забыла сказать. Ведь мы, артисты, несем каторжный труд. Утром упражнения,
днем репетиция, а там едва
хватит времени
на обед — и пора
на спектакль. Чудом урвешь часок, чтобы почитать или развлечься вот, как мы с вами. Да и то… развлечение совсем из средних…
Он убил ее, и когда посмотрел
на ужасное
дело своих рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнусный, подлый страх. Полуобнаженное тело Верки еще трепетало
на постели. Ноги у Дилекторского подогнулись от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мерзавца бодрствовал: у него
хватило все-таки настолько мужества, чтобы оттянуть у себя
на боку кожу над ребрами и прострелить ее. И когда он падал, неистово закричав от боли, от испуга и от грома выстрела, то по телу Верки пробежала последняя судорога.
Чего жесточе удара было для меня, когда я во
дни оны услышал, что вы, немилосердная, выходите замуж: я выдержал нервную горячку, чуть не умер, чуть в монахи не ушел, но сначала порассеял меня мой незаменимый приятель Неведомов,
хватил потом своим обаянием университет, и я поднялся
на лапки.
— Ведь вот штука! Глядишь
на них, чертей, понимаешь — зря они все это затеяли, напрасно себя губят. И вдруг начинаешь думать — а может, их правда? Вспомнишь, что
на фабрике они все растут да растут, их то и
дело хватают, а они, как ерши в реке, не переводятся, нет! Опять думаешь — а может, и сила за ними?
Она аккуратно носила
на фабрику листовки, смотрела
на это как
на свою обязанность и стала привычной для сыщиков, примелькалась им. Несколько раз ее обыскивали, но всегда —
на другой
день после того, как листки появлялись
на фабрике. Когда с нею ничего не было, она умела возбудить подозрение сыщиков и сторожей, они
хватали ее, обшаривали, она притворялась обиженной, спорила с ними и, пристыдив, уходила, гордая своей ловкостью. Ей нравилась эта игра.
Показалось: именно эти желтые зубы я уже видел однажды — неясно, как
на дне, сквозь толщу воды — и я стал искать. Проваливался в ямы, спотыкался о камни, ржавые лапы
хватали меня за юнифу, по лбу ползли вниз, в глаза, остросоленые капли пота…
— Старик этот сознался уж, что только
на днях дал это свидетельство, и, наконец, — продолжал он,
хватая себя за голову, — вы говорите, как женщина. Сделать этого нельзя, не говоря уже о том, как безнравствен будет такой поступок!
К концу 1885 года
дела А.В. Насонова пошатнулись,
на издание не стало
хватать средств, пришлось передать журнал, который и приобрел некто Щербов, человек совершенно никому не известный и чуждый литературе.
— И всплывет-с, не беспокойтесь! Кроме того-с, в общественных местах не должно говорить о
делах, а вот лучше, — визжал член, проворно
хватая со стоявшей
на столе вазы фрукты и конфеты и рассовывая их по своим карманам, — лучше теперь прокатимся и заедем к одной моей знакомой даме
на Сретенке и у ней переговорим обо всем.
Приходо-расходчик принес жалованье, но — увы! — его не
хватило бы
на три волана к платью пани Вибель, так что Аггей Никитич предпринял другое решение: он вознамерился продать свою пару лошадей. Тогда, конечно, ему не
на чем будет ездить в уезд для производства
дел. «Ну и черт их дери! — подумал почти с ожесточением Аггей Никитич. — Стану командировать
на эти
дела заседателя».
— Ты чего
на меня смотришь? — сказала Онуфревна. — Ты только безвинных губишь, а лихого человека распознать, видно, не твое
дело. Чутья-то у тебя
на это не
хватит, рыжий пес!
Хозяин выдавал мне
на хлеб пятачок в
день; этого не
хватало, я немножко голодал; видя это, рабочие приглашали меня завтракать и поужинать с ними, а иногда и подрядчики звали меня в трактир чай пить. Я охотно соглашался, мне нравилось сидеть среди них, слушая медленные речи, странные рассказы; им доставляла удовольствие моя начитанность в церковных книгах.
Изо всех книжных мужиков мне наибольше понравился Петр «Плотничьей артели»; захотелось прочитать этот рассказ моим друзьям, и я принес книгу
на ярмарку. Мне часто приходилось ночевать в той или другой артели; иногда потому, что не хотелось возвращаться в город по дождю, чаще — потому, что за
день я уставал и не
хватало сил идти домой.
— Ну,
на это у меня и денег не
хватит, — ответил Передонов, не замечая насмешки, — я не банкир. А только я на-днях во сне видел, что венчаюсь, а
на мне атласный фрак, и у нас с Варварою золотые браслеты. А сзади два директора стоят, над нами венцы держат, и аллилую поют.
Когда ему встречался Боря, целыми
днями бегавший где-то вне дома, он
хватал его
на руки, тискал, щекотал бородой лицо и жадно допытывался...
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли
на тот свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все
на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не по нем,
хватал середи бела
дня, сажал в погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом
на хлебе да
на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Однако я должен вам сказать, что совесть моя была неспокойна: она возмущалась моим образом жизни, и я решил во что бы то ни стало выбраться из этой компании;
дело стояло только за тем, как к этому приступить? Как сказать об этом голубому купидону и общим друзьям?..
На это у меня не
хватило силы, и я все откладывал свое решение
день ото
дня в сладостной надежде, что не подвернется ли какой счастливый случай и не выведет ли он меня отсюда, как привел?
— Об одном только попрошу вас, дорогой Гордей Евстратыч: согласитесь или не согласитесь — молчок… Ни единой душе, ни одно слово!.. Это
дело наше и между нами останется… Я вас не неволю, а только предлагаю войти в компанию…
Дело самое чистое, из копейки в копейку. Хотите — отлично, нет — ваше
дело. У меня у одного не
хватит силы
на такое предприятие, и я во всяком случае не останусь без компаньона.
Заводи, заливы, полои, непременно поросшие травою, — вот любимое местопребывание линей; их надобно удить непременно со
дна, если оно чисто; в противном случае надобно удить
на весу и
на несколько удочек; они берут тихо и верно: по большей части наплавок без малейшего сотрясения, неприметно для глаз, плывет с своего места в какую-нибудь сторону, даже нередко пятится к берегу — это линь; он взял в рот крючок с насадкой и тихо с ним удаляется; вы
хватаете удилище, подсекаете, и жало крючка пронзает какую-нибудь часть его мягкого, тесного, как бы распухшего внутри, рта; линь упирается головой вниз, поднимает хвост кверху и в таком положении двигается очень медленно по тинистому
дну, и то, если вы станете тащить; в противном случае он способен пролежать камнем несколько времени
на одном и том же месте.
Во всякое время года выгодны для уженья перекаты (мелкие места реки), устья впадающих речек и ручьев, ямы, выбитые падением воды под мельничными колесами и вешняками. Перекаты — проходное место рыбы, переплывающей из одного омута в другой, скатывающейся вниз, когда вода идет
на убыль, и стремящейся вверх, когда вода прибывает; перекаты всегда быстры, следовательно удить надобно со
дна и с тяжелыми грузилами. Течение воды будет тащить и шевелить насадку
на крючке, и проходящая рыба станет
хватать ее.
Восмибратов. Много вами благодарны-с. Уж у нас, сударыня, без вас
дело не обойдется. Вы у нас
на свадьбе-с — пятьдесят процентов к приданому, вот как мы вас ценим. А уж банкет я сделаю для вашей милости, так месяца
на два в городе разговору
хватит. Пущай, по крайности, знают.