Неточные совпадения
Жаль, что Иохим не дал напрокат
кареты, а хорошо бы, черт побери, приехать домой в
карете, подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с
фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею.
— Пошел, пошел! — сказал он кучеру, высунувшись в окно, и, достав из кармана трехрублевую бумажку, сунул ее оглянувшемуся кучеру. Рука извозчика ощупала что-то у
фонаря, послышался свист кнута, и
карета быстро покатилась по ровному шоссе.
Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив — давно знакомая лавочка, с
фонарем, наискось — большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы — какой-нибудь ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала
карета, и я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано, бегу встречать их в переднюю.
Был случай, когда свадебная
карета — этот стеклянный
фонарь, где сидели разодетые в пух и прах невеста с женихом, — проезжала в одном из переулков в Хапиловке.
Паншин торжественно раскланялся со всеми, а на крыльце, подсаживая Варвару Павловну в
карету, пожал ей руку и закричал вслед: «Au revoir!» [До свиданья! (фр.)] Гедеоновский сел с ней рядом; она всю дорогу забавлялась тем, что ставила будто не нарочно кончик своей ножки на его ногу; он конфузился, говорил ей комплименты; она хихикала и делала ему глазки, когда свет от уличного
фонаря западал в
карету.
На полных рысях неслась вице-губернаторская
карета по главной Никольской улице, на которой полицеймейстер распорядился, чтоб все
фонари горели светлейшим образом, но потом — чего никак не ожидал полицеймейстер — вице-губернатор вдруг повернул в Дворянскую улицу, по которой ему вовсе не следовало ехать и которая поэтому была совершенно не освещена. В улице этой чуть-чуть не попали им под дышло дрожки инспектора врачебной управы, тоже ладившие объехать лужу и державшиеся к сторонке.
И мы ждали, ни разу даже не вспомнив о происшествии, когда-то случившемся на Рогожском кладбище, где тоже приехали неизвестные мужчины, взяли кассу и уехали… Мы терпеливо просидели у меня в нумере до вечера. В восемь часов ровно, когда зажглись на улице
фонари, за нами явилась четвероместная
карета, нам завязали глаза и повезли.
Солдат молчал. Действительно, в углу
кареты, в темноте, прижималось что-то маленькое, неподвижное, но живое — при косом луче от
фонаря блеснул открытый глаз. Усаживаясь, Вернер толкнул ногою его колено.
Одна за другою мягко подкатывали темные
кареты, забирали по двое, уходили в темноту, туда, где качался под воротами
фонарь. Серыми силуэтами окружали каждый экипаж конвойные, и подковы их лошадей чокали звонко или хлябали по мокрому снегу.
— Тут местов нету, жандарм! — крикнул он утомленному, сердито глядевшему жандарму. — Ты мне давай так, чтобы свободно, а то не поеду, вешай тут на
фонаре.
Карету тоже дали, сукины дети, — разве это
карета? Чертова требуха, а не
карета!
Среди ночного безмолвия, прерываемого лишь отдаленным гулом
карет, воем ветра и скрипом
фонарей, уныло слышались хлёст и журчание воды, стекавшей со всех крыш, крылечек, желобов и карнизов на гранитный помост тротуара.
Вот подъехала
карета; из нее вышла дама: при блеске
фонарей брильянты ярко сверкали между ее локонами, за нею вылез из
кареты мужчина в медвежей шубе.
Во двор въехала
карета с двумя
фонарями, потом широкие сани тройкой. У жены, очевидно, был вечер.
— Анны Федоровны Зайцовой экипаж! — закричал он. Высокая четвероместная
карета с
фонарями сдвинулась с места и поехала к крыльцу. — Стой! — закричал он кучеру, по колено в снегу подбегая к
карете.
Упруго покачиваясь на рессорах,
карета подкатила к подъезду большого, неприветливого петербургского дома. Длинная аллея, идущая вдоль вытянутого серого фасада, освещалась лишь двумя-тремя
фонарями, горящими вполнакала. Швейцар в красной ливрее помог нам выйти из
кареты, — мне и Люде.
Лошади тронулись, а Бодростина все не отходила от окна, докуда тень
кареты не пробежала мимо светящихся на плотине
фонарей.
Карета глухо загремела по рыхлому масленичному снегу. Внутрь ее свет от
фонарей проходил двумя мерцающими полосками. Палтусов сел в угол и поглядел сбоку на Анну Серафимовну.
Он завернул работу в красный платок, оделся и вышел на улицу. Шел мелкий, жесткий снег, коловший лицо, как иголками. Было холодно, склизко, темно, газовые
фонари горели тускло, и почему-то на улице пахло керосином так, что Федор стал перхать и кашлять. По мостовой взад и вперед ездили богачи, и у каждого богача в руках был окорок и четверть водки. Из
карет и саней глядели на Федора богатые барышни, показывали ему языки и кричали со смехом...
Не понимаю, что сделалось, когда мы въехали в Газетный переулок…
Карета наша остановилась… отворяю окно… при свете
фонаря увидела я отца Леандрова… Ипполитова… и его… Он бросился к нашей
карете, но Ипполитов удержал его… я услышала ясно: «Она того не стоит!» Потом раздался ужасный голос: «Пошел мимо, домой!» В этом голосе слышала я и насмешку, и какую-то злобу, но более всего презрение!..
Горели два
фонаря у
кареты, зажгли один внутри ее, впереди ехали двое конных с
фонарями.
Пока она ехала в
карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни
фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет.