Неточные совпадения
— Хвастал мудростью
отца, который писал против общины, за фермерское — хуторское — хозяйство, и называл его поклонником Иммануила Канта, а папаша-то Огюсту Конту поклонялся и даже сочиненьишко написал о естественно-научных законах в области социальной. Я, знаете, генеалогией дворянских
фамилий занимался, меня интересовала роль иностранцев в строительстве российской империи…
Юноша носил
фамилию Властов и на вопрос Варвары — кто его
отец? — ответил...
— Любимова, это
фамилия по
отцу? — спросил он, когда Долганов задохнулся.
— По мужу. Истомина — по
отцу. Да, — сказал Долганов, отбрасывая пальцем вправо-влево мокрые жгутики усов. — Темная фигура. Хотя — кто знает? Савелий Любимов, приятель мой, — не верил, пожалел ее, обвенчался. Вероятно, она хотела переменить
фамилию. Чтоб забыли о ней. Нох эйн маль [Еще одну (нем.).], — скомандовал он кельнеру, проходившему мимо.
— Стрешнева — почему? Так это моя девичья
фамилия,
отец — Павел Стрешнев, театральный плотник. С благоверным супругом моим — разошлась. Это — не человек, а какой-то вероучитель и не адвокат, а — лекарь, все — о здоровье, даже по ночам — о здоровье, тоска! Я чудесно могу жить своим горлом…
Фамилия моя Долгорукий, а юридический
отец мой — Макар Иванов Долгорукий, бывший дворовый господ Версиловых.
Недаром
отец так привязан к этой
фамилии…
— Именно? — повторила Надежда Васильевна вопрос Лоскутова. — А это вот что значит: что бы Привалов ни сделал,
отец всегда простит ему все, и не только простит, но последнюю рубашку с себя снимет, чтобы поднять его. Это слепая привязанность к
фамилии, какое-то благоговение перед именем… Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно. Дети так же делают…
— Вы сами задерживаете меня. Я хотела сказать, что даже она, — понимаете ли, даже она! — умела понять и оценить мои чувства, даже она, узнавши от матери о вашем предложении, прислала своего
отца сказать мне, что не восстанет против моей воли и не обесчестит нашей
фамилии своим замаранным именем.
Отец мой не любил вообще моих знакомых, называл наизнанку их
фамилии, ошибаясь постоянно одинаким образом, так Сатина он безошибочно называл Сакеным, а Сазонова — Сназиным.
После святок мать отвела меня и Сашу, сына дяди Михаила, в школу.
Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию бабушки, дед взял Сашу к себе. В школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что на вопрос: «Как твоя
фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя
фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не кричи, я тебя не боюсь…»
Четвертая строка: имя, отчество и
фамилия. Насчет имен могу только вспомнить, что я, кажется, не записал правильно ни одного женского татарского имени. В татарской семье, где много девочек, а
отец и мать едва понимают по-русски, трудно добиться толку и приходится записывать наугад. И в казенных бумагах татарские имена пишутся тоже неправильно.
На днях у меня был Оболенский, он сын того, что был в Лицее инспектором. Вышел в 841-м году. Служит при Гасфорте, приезжал в Ялуторовск по какому-то поручению и, услышав мою
фамилию, зашел навестить меня. С ним я потолковал о старине. Он нашел, что я еще мало стар; забросал я его вопросами местными, напомнил ему, что он жил с
отцом во флигеле в соседстве с Ротастом. Тогда этот Оболенский несознательно бегал — ему теперь только 32 года. — Только странный какой-то человек, должно быть вроде своего
отца.
Нельзя пропустить, для характеристики лица, что главным поводом к его отставке послужила столь долго и мучительно преследовавшая его мысль о сраме
фамилии, после обиды, нанесенной
отцу его, в клубе, четыре года тому назад, Николаем Ставрогиным.
— Как я вам благодарен, что вы познакомили меня с прекрасным произведением
отца Василия, тем более, что он, как узнаю я по его
фамилии, товарищ мне по академии.
Впрочем, весь сердечный переполох, произведенный Савоськиным, выразился единственно в том, что княжна очень осторожно узнала имя и
фамилию землемера и нежнее, нежели обыкновенно, поцеловала в этот день старика
отца.
За ужином Термосесов, оставив дам, подступил поближе к мужчинам и выпил со всеми. И выпил как должно, изрядно, но не охмелел, и тут же внезапно сблизился с Ахиллой, с Дарьяновым и с
отцом Захарией. Он заговаривал не раз и с Туберозовым, но старик не очень поддавался на сближение. Зато Ахилла после часовой или получасовой беседы, ко всеобщему для присутствующих удивлению, неожиданно перешел с Термосесовым на «ты», жал ему руку, целовал его толстую губу и даже сделал из его
фамилии кличку.
— Я согласен, что
фамилия твоя отчасти странная, — продолжал я в совершенном недоумении, — но ведь что ж теперь делать? Ведь и у
отца твоего была такая ж
фамилия?
А потом, что за
фамилия их —
отец выслужился из повытчиков казенной палаты.
Здесь их крестили, давали имя и
фамилию, какая на ум придет, но, впрочем, не мудрствовали, а более называли по имени крестного
отца.
Родился я в глухих Сямских лесах Вологодской губернии, где
отец после окончания курса семинарии был помощником управляющего лесным имением графа Олсуфьева, а управляющим был черноморский казак Петро Иванович Усатый, в 40-х годах променявший кубанские плавни на леса севера и одновременно
фамилию Усатый на Мусатов, так, по крайней мере, адресовали ему письма из барской конторы, между тем как на письмах с Кубани значилось Усатому.
— Ну да… Какие у простолюдинов смешные птичьи
фамилии: Грачёв, Лунёв, Петухов, Скворцов. В нашем кругу и
фамилии лучше, красивее: Автономов! Корсаков! Мой
отец — Флорианов! А когда я была девушкой, за мной ухаживал кандидат на судебные должности Глориантов… Однажды, на катке, он снял с ноги у меня подвязку и пригрозил, что устроит мне скандал, если я сама не приду к нему за ней…
Васе я назвал свою настоящую
фамилию, родину, сказал, что был в гимназии и увлекся цирком, а о других похождениях ни слова. Я был совершенно спокоен, что, если буду в театре, мой
отец паспорт пришлет. А Вася дал мне слово, что своего
отца он уговорит принять меня.
Отец… (Нежно.) Твой
отец не стоит того, чтоб его искать. Но я бы желала, чтоб он посмотрел на нас. Только бы посмотрел; а нашим счастием мы с ним не поделимся. Зачем тебе
отец? Ты будешь хорошим актером, у нас есть состояние… А
фамилия… Ты возьмешь мою
фамилию и можешь носить ее с гордостью; она нисколько не хуже всякой другой.
Бабушка Варвара Никаноровна происходила из самого незнатного рода: она была «мелкая дворянка», по
фамилии Честунова. Бабушка отнюдь не скрывала своего скромного происхождения, напротив, даже любила говорить, что она у своего
отца с матерью в детстве индюшек стерегла, но при этом всегда объясняла, что «скромный род ее был хоть тихенький, но честный и
фамилия Честуновы им не даром досталась, а приросла от народного прозвания».
— При
отце не надо упоминать
фамилии профессора N и особенно его жены; на этот раз папа не расслышал. Не удивляйтесь, господа… У меня есть свои, очень уважительные причины…
— Извините, что мне приходится вывести вас из вашей задумчивости… — сказала она с веселой иронической ноткой в голосе. — Мой
отец очень интересуется знать… Ваша
фамилия не Федотов?
Васса. Ну ладно, ладно! Дай бог нашему теляти волка поймати. (Людмиле неожиданно и громко.)
Отца полюбила я, когда мне еще не минуло пятнадцати лет. В шестнадцать — обвенчались. Да. А в семнадцать, когда была беременна Федором, за чаем в Троицын день — девичий праздник — облила мужу сапог сливками. Он заставил меня сливки языком слизать с сапога. Слизала. При чужих людях. А нашу
фамилию Храповых — люди не любили.
Дескать, так и так; в ваши руки судьбу свою предаю, в руки начальства; дескать, ваше превосходительство, защитите и облагодетельствуйте человека; так и так, дескать, вот то-то и то-то, противозаконный поступок; не погубите, принимаю вас за
отца, не оставьте… амбицию, честь, имя и
фамилию спасите… и от злодея, развращенного человека, спасите…
Простите за тривиальное словцо, но мне было не до высокого слога… потому что ведь все, что только ни было в Петербурге, или переехало, или переезжало на дачу; потому что каждый почтенный господин солидной наружности, нанимавший извозчика, на глазах моих тотчас же обращался в почтенного
отца семейства, который после обыденных должностных занятий отправляется налегке в недра своей
фамилии, на дачу; потому что у каждого прохожего был теперь уже совершенно особый вид, который чуть-чуть не говорил всякому встречному: «Мы, господа, здесь только так, мимоходом, а вот через два часа мы уедем на дачу».
Но однажды
отец без дальнейших объяснений написал мне, что отныне я должен носить
фамилию Фет, причем самое письмо ко мне было адресовано: Аф.
Нельзя сказать, чтобы мальчик этот был особенно интересен; но нельзя было не остановиться на нем, так как он представлял теперь единственную мужскую отрасль
фамилии графов Листомировых и, как справедливо иногда замечал его
отец, задумчиво глядя вдаль и меланхолически свешивая голову набок: «Мог, — кто знает? — мог играть в будущем видную роль в отечестве?!»
Пришел батюшка. В обоих отделениях первого класса учил не свой, гимназический священник, а из посторонней церкви, по
фамилии Пещерский. А настоятелем гимназической церкви был
отец Михаил, маленький, седенький, голубоглазый старичок, похожий на Николая-угодника, человек отменной доброты и душевной нежности, заступник и ходатай перед директором за провинившихся почти единственное лицо, о котором Буланин вынес из стен корпуса светлое воспоминание.
И все это, заметьте, говорилось с умной, доброю улыбкой. Он раз двадцать повторил: «мы, дворяне», «я как дворянин»; очевидно, уже не помнил, что дед наш был мужик, а
отец — солдат. Даже наша
фамилия Чимша-Гималайский, в сущности несообразная, казалась ему теперь звучной, знатной и очень приятной.
— Как, однако, давно! Вот дядя и
отец знали всех служащих, а я почти никого не знаю. Я вас видела и раньше, но не знала, что ваша
фамилия Пименов.
Ее
отец —
фамилия его была Ладанов — лет пятнадцать прожил в Италии.
Весь город знал скромного и робкого Архипа с детства, все помнили его псаломщиком у Николая Чудотворца, называли его Хипой и в свое время много смеялись шутке преосвященного Агафангела, изменившего
фамилию его
отца, милейшего дьячка Василия Никитича Коренева, в смешное прозвище Вопияльского, потому что Коренев в каком-то прошении, поданном владыке, несколько раз употребил слово «вопию».
— Да, да, братец, действительно это твоя
фамилия, только я что-то помню… как будто был еще кто-то Лапутин. Может быть, это твой
отец был Лапутин?
Дело произошло так, что Аллилуй, не желая более видеть неловких деревенских баб, пошел исполнять другую работу и хотел очистить засиженные птицами колокола; он делал это, держась за веревочки и стоя сапогами на перилах, с которых он покачнулся, упал и разбился до смерти. Пришел священник,
отец Ипполит, по
фамилии Мирдаров, — дал Аллилую так называемую «глухую исповедь», а потом положил ему в рот причастие и тут же сразу прочел ему и отходную.
Зовут его — по
фамилии Хвалынцев, по имени Константин, по
отцу — Семенов.
— Моего названного
отца и дядю звали так, и на Кавказе все меня знали под этой
фамилией. Мои предки…
— Это гадость! Да, гадость, — быстро и горячо заговорила Рамзай. — Пуд — лентяйка! Пуд — последняя ученица, это знает каждый. Но все-таки вы напрасно задеваете ее
фамилию, ее честное доброе имя, имя ее
отца. Вы должны говорить нам о Сицилии и Сардинии, а не изощряться в дешевом остроумии на наш счет. Пуд не виновата, что она — Пуд, а не Иванова или Петрова, и забавляться на этот счет дешевыми каламбурами, по меньшей мере, неостроумно и гадко. Да, гадко!
Почему она получила
фамилию Таракановой, сказать трудно, но во всяком случае не потому, что
отец ее, граф Разумовский, родился в слободе Таракановке, как рассказывал покойный граф Д. Н. Блудов [«Русский архив» 1865 г., книжка 1, статья М. Н. Лонгинова «Заметка о княжне Таракановой», стр. 94.].
В Твери штат наш должен был уменьшиться. Здесь нам надлежало высадить одного товарища по
фамилии Волосатина,
отец которого служил председателем какой-то из тверских палат.
Другой дядя по
отцу, чиновник казенной палаты, человек молчаливый, недалекий и ревматический, молчит или же говорит только о том, что в случае возникновения процесса
фамилия Усковых попадет в газеты; по его мнению, дело следует потушить в самом начале и не предавать его огласке, но, кроме ссылок на газеты, он ничем другим не поясняет этого своего мнения.
—
Отец предводителем был, — вздохнул Павел Иваныч. — Матушка в уважении… И
фамилия знатная, столбовая… А-а-ах! Измельчал народ!
Двое судей в верблюжьих кафтанах. Оба — пьянчуги, из самых отчаянных горлопанов, на
отца его науськивали мир; десятки раз дело доходило до драки; один — черный, высокий, худой; другой — с брюшком, в «гречюшнике»: так называют по-ихнему высокую крестьянскую шляпу.
Фамилии их и имена всегда ему памятны; разбуди его ночью и спроси: как звали судей, когда его привели наказывать? — он выговорит духом: Павел Рассукин и Поликарп Стежкин.
Ей ее
фамилия кажется смешной и совсем уже не барской: Черносошная. А тетка Павла и
отец гордятся ею. Почему?.. «Черносошные» — она знала, что это такое. Так звали в старину мужиков, крепостных. И это ей объяснил учитель истории, когда раз заболтался с нею около доски. В классе дразнили ее тем, что она обожает его, а это была неправда. Она обожала батюшку — законоучителя, и на исповеди чуть-чуть было не призналась ему.
На вопрос казначея Теркин не сразу ответил. Он не хотел скрывать дольше, что он здешний, кладенецкий, приемыш Ивана Прокофьича Теркина. Ему показалось, что настоятель раза два взглянул на него так, как будто ему
фамилия его была известна, может, и все его прошедшее, вместе с историей его
отца.
— Так, значит, я не ошибся! — возбужденно сказал настоятель. — Ваша
фамилия сейчас мне напомнила… Вот
отец казначей здесь внове, а я больше пятнадцати лет живу в обители. Прежде здешние дела и междоусобия чаще до меня доходили. Да и до сих пор я имею сношения с местными властями и крестьянскими н/абольшими… Так вы будете Теркина… как бишь его звали… Иван Прокофьич, никак… если не ошибаюсь?..