Неточные совпадения
Сегодня я проехал мимо полыньи: несмотря на лютый мороз, вода не мерзнет, и облако черного пара, как дым, клубится над ней.
Лошади храпят и пятятся. Ямщик франт попался, в дохе, в шапке с кистью, и везет плохо. Лицо
у него нерусское. Вообще здесь смесь в народе. Жители по Лене состоят и из
крестьян, и из сосланных на поселение из разных наций и сословий; между ними есть и жиды, и поляки, есть и из якутов. Жидов здесь любят: они торгуют, дают движение краю.
— Можно, — ответил Ермолай с обычной своей невозмутимостью. — Вы про здешнюю деревню сказали верно; а только в этом самом месте проживал один
крестьянин. Умнеющий! богатый! Девять
лошадей имел. Сам-то он помер, и старший сын теперь всем орудует. Человек — из глупых глупый, ну, однако, отцовское добро протрясти не успел. Мы
у него
лошадьми раздобудемся. Прикажите, я его приведу. Братья
у него, слышно, ребята шустрые… а все-таки он им голова.
Лошади есть только
у 16, а коровы
у 38, причем скот держат
крестьяне и поселенцы, занимающиеся не хлебопашеством, а торговлей.
Вы встаете и садитесь около самой воды, неподалеку от группы
крестьян, к которой присоединился и ваш ямщик, и долгое время бесцельно следите мутными глазами за кружками, образующимися на поверхности воды.
Лошади от вашей повозки отложены и пущены пастись на траву; до вас долетает вздрагиванье бубенчиков, но как-то смутно и неясно, как будто уши
у вас заложило. В группе
крестьян возобновляется прерванный вашим приездом разговор.
Вскоре в Оренбурге оказался недостаток в сене.
У войска и
у жителей худые и к работе не способные
лошади были отобраны и отправлены частию к Илецкой защите и к Верхо-Яицкой крепости, частию в Уфимский уезд. Но в нескольких верстах от города
лошади были захвачены бунтующими
крестьянами и татарами, а казаки, гнавшие табун, отосланы к Пугачеву.
Она слезла и подошла к окну; отворила его: ночной ветер пахнул ей на открытую потную грудь, и она, с досадой высунув голову на улицу, повторила свои вопросы; в самом деле, буланая
лошадь в хомуте и шлее стояла
у ворот и возле нее человек, незнакомый ей, но с виду не старый и не
крестьянин.
— «Принеси фунт золота,
лошадь в лесу…» — объяснил Федя. — Золотник по-ихнему три, фунт — два, пуд — один; золото — смола, полштоф — притачка,
лошадь — заноза… Теперь ежели взять по-настоящему, какой это народ? Разве это
крестьянин, который землю пашет, али там мещанин, мастеровой…
У них
у всех одна вера: сколько украл, столько и пожил. Будто тоже золото принесли, а поглядеть, так один золотник несут в контору, а два на сторону. Волки так волки и есть, куда их ни повороти!..
Человек, владея по наследству миллионами или десятками тысяч десятин, вследствие того, что
у него большой дом,
лошади, автомобили, прислуга, считает себя особенным человеком. Вся окружающая его роскошь так опьяняет его, что он не можетперенестись в жизнь того рабочего, который устраивает стачку на его заводе, или нищего мужика, который срубает дерево в его лесу, и без укоров совести казнит, если может, и рабочего и
крестьянина.
Крестьяне, которые «нашли ряду» и успели уехать ранее, пока
лошади их езде не обессилели от изнурительной бескормицы, кое-как справлялись и на дороге, в самом пути, отъедались сами и откармливали
лошадей: эти возвращались благополучно; но которые не нашли рано работы, а тронулись тогда, когда давно уже стал санный путь и
лошади давно заморены на бескормице, —
у этих все «рушилось»:
лошади у них запрокидывались кверху ногами в первом раскате и «падали».
Так приели весь рогатый скот, и ко сретенью (2 февраля) во всем селе, о котором рассказываю, осталась только одна корова
у старосты да две
у дворовых; но
лошадей еще оставалось на сорок дворов штук восемь, и то не
у крестьян, а
у однодворцев, которые жили в одном порядке с крепостными.
Домик или, вернее, остатки домика, куда они шли, примыкал к огородному полю. Дальше, по ту сторону дороги, шло самое селение. Там хозяйничали всюду неприятельские солдаты.
У колодца поили
лошадей. Картинно-нарядные всадники то и дело пролетали с одного конца улицы на другой. Но самих
крестьян, настоящих, законных хозяев деревни, нигде не было видно. Как будто все село вымерло, или все его обыватели были перебиты, либо угнаны в плен.
— А то как же? — говорит староста, пожимая сильными плечами. — Нельзя же, не платят. Вот хоть бы Абакумов. — Он называет мне того достаточного
крестьянина,
у которого описали корову за какой-то продовольственный капитал. — Сын на бирже ездит, три
лошади. Как ему не платить? А все ужимается.
Приехавши на Валковскую станцию, вышел я из тарантаса, велел закладывать
лошадей, а сам пошел пешком вперед по дороге. За околицей,
у ветряной мельницы, сидел старик на завалинке. На солнышке лапотки плел. Я подошел к нему, завел разговор. То был
крестьянин деревни Валков, отец старого мельника, все его звали дедушкой Поликарпом.
В это время на другом конце улицы,
у Михельского въезда, показался
крестьянин на бойкой шведской
лошади; он скакал во весь опор и махал рукою. Все пришло в движение. Бургомистр, комендант, депутаты вышли из залы и расположились поперек улицы с хлебом-солью. Все глаза обратились на Михельскую дорогу в нетерпеливом ожидании.
У всех дворов были
лошади, коровы, овцы, был картофель и не было разоренных домов; так что, судя по положению Спасских
крестьян, я подумал, что не преувеличены ли толки о нужде нынешнего года.