Неточные совпадения
Распорядившись утром по хозяйству,
бабушка, после кофе, стоя сводила
у бюро счеты, потом
садилась у окон и глядела
в поле, следила за работами, смотрела, что делалось на дворе, и посылала Якова или Василису, если на дворе делалось что-нибудь не так, как ей хотелось.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что
в роман: черту, сцену, лицо, записал
бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью
сел и деревень, ловил
в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал
в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел
у него нет.
— А еще — вы следите за мной исподтишка: вы раньше всех встаете и ждете моего пробуждения, когда я отдерну
у себя занавеску, открою окно. Потом, только лишь я перехожу к
бабушке, вы избираете другой пункт наблюдения и следите, куда я пойду, какую дорожку выберу
в саду, где
сяду, какую книгу читаю, знаете каждое слово, какое кому скажу… Потом встречаетесь со мною…
Потом, как-то не памятно, я очутился
в Сормове,
в доме, где всё было новое, стены без обоев, с пенькой
в пазах между бревнами и со множеством тараканов
в пеньке. Мать и вотчим жили
в двух комнатах на улицу окнами, а я с
бабушкой —
в кухне, с одним окном на крышу. Из-за крыш черными кукишами торчали
в небо трубы завода и густо, кудряво дымили, зимний ветер раздувал дым по всему
селу, всегда
у нас,
в холодных комнатах, стоял жирный запах гари. Рано утром волком выл гудок...
После обеда Порфирий Владимирыч удалился спать, услав предварительно Евпраксеюшку на
село к попу; Арина Петровна, отложив отъезд
в Погорелку, тоже ушла
в свою комнату и, усевшись
в кресло, дремала. Петенька счел это время самым благоприятным, чтоб попытать счастья
у бабушки, и отправился к ней.
Вечером, когда дед
сел читать на псалтырь, я с
бабушкой вышел за ворота,
в поле; маленькая,
в два окна, хибарка,
в которой жил дед, стояла на окраине города, «на задах» Канатной улицы, где когда-то
у деда был свой дом.
В одну минуту запрягли двое длинных дрог: на одних
сел дедушка с
бабушкой, посадив промеж себя единственного своего наследника, драгоценную отрасль древнего своего дворянского рода; на других дрогах поместились три тетки и парень Николашка Рузан, взятый для того, чтоб нарыть
в плотине червяков и насаживать ими удочки
у барышень.
Меж тем прошла
в этом неделя;
в один день Ольга Федотовна ездила
в соседнее
село к мужику крестить ребенка, а
бабушке нездоровилось, и она легла
в постель, не дождавшись своей горничной, и заснула. Только
в самый первый сон княгине показалось, что
у нее за ширмою скребется мышь…
Бабушка терпела-терпела и наконец, чтоб испугать зверька, стукнула несколько раз рукою
в стену, за которою спала Ольга Федотовна.
Неизвестно, как именно она выражала ему свои извинения, но слова ее подействовали, и Патрикей после этого разговора просиял и утешился. Но, однако, он был за свою слабость наказан: сына его с этих пор за стол не сажали, но зато сам Патрикей, подавая
бабушке ее утренний кофе, всегда получал из ее рук налитую чашку и выпивал ее сидя на стуле перед самою княгинею.
В этом случае он мог доставлять себе только одно облегчение, что
садился у самой двери.
Бабушка в этот день была, по-видимому, не
в таком покорном настроении духа: она как будто вспомнила что-то неприятное и за обедом, угощая
у себя почетного гостя, преимущественно предоставляла занимать его дяде, князю Якову Львовичу, а сама была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во все колокола, выехал из родного
села в карете, запряженной шестериком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику».
Только после обеда и приходит он к нам;
сел, долго говорил с
бабушкой, расспрашивал, что она выезжает ли куда-нибудь, есть ли знакомые — да вдруг и говорит: «А сегодня я было ложу взял
в оперу; „Севильского цирюльника“ дают; знакомые ехать хотели, да потом отказались,
у меня и остался билет на руках».
Например, когда мать Сережи упрашивала его отца сменить старосту Мироныча
в селе, принадлежащем их тетушке, за то, что он обременяет крестьян, и, между прочим, одного больного старика, и когда отец говорил ей, что этого нельзя сделать, потому что Мироныч — родня Михайлушке, а Михайлушка
в большой силе
у тетушки, то Сережа никак не мог сообразить этого и задавал себе вопросы: «За что страдает больной старичок, что такое злой Мироныч, какая это сила Михайлушка и
бабушка?