Неточные совпадения
Но только вместе с головою, своей головы он не пожалел бы для нее, точно так же не поленился бы и протянуть руку; то есть в важных случаях, в критические моменты его рука так же готова и так же надежна, как рука Кирсанова, — и он слишком хорошо
доказывал это своею женитьбою, когда пожертвовал для нее всеми любимыми тогдашними мыслями о своей
ученой карьере и не побоялся рискнуть на голод.
Были, пожалуй, и такие
ученые, которые занимались опытами, долженствовавшими
доказать превращение овса в рожь; были и критики, занимавшиеся доказыванием того, что если бы Островский такую-то сцену так-то изменил, то вышел бы Гоголь, а если бы такое-то лицо вот так отделал, то превратился бы в Шекспира…
— Да, вы одни… Вы одни. Я затем и пришла к вам: я ничего другого придумать не умела! Вы такой
ученый, такой хороший человек! Вы же за нее заступились. Вам она поверит! Она должна вам поверить — вы ведь жизнью своей рисковали! Вы ей
докажете, а я уже больше ничего не могу! Вы ей
докажете, что она и себя, и всех нас погубит. Вы спасли моего сына — спасите и дочь! Вас сам бог послал сюда… Я готова на коленях просить вас…
Выписки из комедии явятся весьма добросовестно для подтверждения наших суждений; цитаты из разных
ученых книг, начиная с Аристотеля и кончая Фишером, составляющим, как известно, последний, окончательный момент эстетической теории,
докажут вам солидность нашего образования; легкость изложения и остроумие помогут нам увлечь ваше внимание, и вы, сами не замечая, придете к полному согласию с нами.
Шкапы с книгами, ландкарты, глобусы, бюсты древних мудрецов, большой письменный стол, заваленный бумагами — все
доказывало, что я нахожусь в кабинете
ученого человека.
Довольство такими мастерами и
учеными, как Брант и Тиммерман,
доказывает, что гениальный отрок не дошел еще в это время до той точки, с которой должны были открыться ему их ограниченность и неспособность.
И если бы собрались к ней в камеру со всего света
ученые, философы и палачи, разложили перед нею книги, скальпели, топоры и петли и стали
доказывать, что смерть существует, что человек умирает и убивается, что бессмертия нет, — они только удивили бы ее. Как бессмертия нет, когда уже сейчас она бессмертна? О каком же еще бессмертии, о какой еще смерти можно говорить, когда уже сейчас она мертва и бессмертна, жива в смерти, как была жива в жизни?
Ведь если мне, например, когда-нибудь расчислят и
докажут, что если я показал такому-то кукиш, так именно потому, что не мог не показать и что непременно таким-то пальцем должен был его показать, так что же тогда во мне свободного-то останется, особенно если я
ученый и где-нибудь курс наук кончил?
Они могут — и должны быть полезнее всех Академий в мире, действуя на первые элементы народа; и смиренный учитель, который детям бедности и трудолюбия изъясняет буквы, арифметические числа и рассказывает в простых словах любопытные случаи Истории, или, развертывая нравственный катехизис,
доказывает, сколь нужно и выгодно человеку быть добрым, в глазах Философа почтен не менее Метафизика, которого глубокомыслие и тонкоумие самым
Ученым едва вразумительно; или мудрого Натуралиста, Физиолога, Астронома, занимающих своею наукою только некоторую часть людей.
Мы хотели указать на наших
ученых — на то, как г. Вельтман считал Бориса Годунова дядею Федора Ивановича; как г. Сухомлинов находил черты народности у Кирилла Туровского, потому что у него, как и в народных песнях, говорится: весна пришла красная; как г. Беляев
доказывал, что древнейший способ наследства — есть наследство по завещанию; как г. Лешков утверждал, что в древней Руси не обращались к знахарям и ворожеям, а к врачу, который пользовался особенным почтением; как г. Соловьев (в «Атенее») уличал г. Устрялова в том, что он вместо истории Петра сочинил эпическую поэму, даже с участием чудесного; как г. Вернадский сочинил историю политической экономии по диксионеру Коклена и Гильомена; как г.
Платон. Нет, вы — лишние-то, а я — нужный; я —
ученый человек, могу быть полезен обществу. Я патриот в душе и на деле могу
доказать.
Довольно убедительно, не правда ли, гг.
ученые? Но не чувствуете ли вы одной странной вещи: когда я
доказываю, что я сумасшедший, вам кажется, что я здоровый, а когда я
доказываю, что я здоровый, вы слышите сумасшедшего.
Вы,
ученые, будете спорить обо мне. Одни из вас скажут, что я сумасшедший, другие будут
доказывать, что я здоровый, и допустят только некоторые ограничения в пользу дегенерации. Но, со всею вашею ученостью, вы не
докажете так ясно ни того, что я сумасшедший, ни того, что я здоровый, как
докажу это я. Моя мысль вернулась ко мне, и, как вы убедитесь, ей нельзя отказать ни в силе, ни в остроте. Превосходная, энергичная мысль — ведь и врагам следует отдавать должное!
Недавно мы слышали, как многие голоса повторяли то же самое по поводу Грановского,
доказывая, что он был не
ученый, а артист.
Большинство людей нашего мира, хотя и не знают подробностей этих успокоительных объяснений науки, так же, как и многие прежние люди не знали в подробности теологических объяснений, оправдывающих их положение, — все все-таки знают, что объяснение это есть, что
ученые, умные люди продолжают
доказывать, что теперешний порядок вещей таков, каким он и должен быть, и что поэтому можно спокойно жить в этом порядке вещей, не стараясь изменить его.
Да, все это прекрасно; но я не могу, однако ж,
доказать ни другим, ни самой себе, что магнетизма нет. Если есть магнит в природе, должен быть в человеке и магнетизм. Да и гомеопатию объясняют как-то мудрено. Есть даже теперь аптеки и доктора
ученые. Не меньше же они меня знают.
Ученый правовед научно
доказывает, что самая священная обязанность человека есть отстаивание своего права, т. е. борьба.
Ученые историки видят это и, не имея нужды скрывать это, как скрывают это мнимоверующие, это-то лишенное всякого содержания учение Христа и подвергают глубокомысленной критике и весьма основательно опровергают и
доказывают, что в христианстве никогда ничего и не было, кроме мечтательных идей.
Это
доказывают не только богословы, но и вольнодумные
ученые историки религий — Тиле, Макс Мюллер и др.; классифицируя религии, они признают, что те из них, которые разделяют это суеверие, выше тех, которые его не разделяют.
Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый
ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самые плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах
доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.