Неточные совпадения
И в продолжение всего того райского дня моей жизни и всего того вечера я и сам в мечтаниях летучих препровождал: и, то есть, как я это все
устрою, и ребятишек одену, и ей спокой дам, и дочь мою единородную от бесчестья в лоно
семьи возвращу…
— Пронзили-с. Прослезили меня и пронзили-с. Слишком наклонен чувствовать. Позвольте же отрекомендоваться вполне: моя
семья, мои две дочери и мой сын — мой помет-с. Умру я, кто-то их возлюбит-с? А пока живу я, кто-то меня, скверненького, кроме них, возлюбит? Великое это дело
устроил Господь для каждого человека в моем роде-с. Ибо надобно, чтоб и человека в моем роде мог хоть кто-нибудь возлюбить-с…
Знакомый вам казначей [Казначей — сам Пущин, главный деятель в учрежденных декабристами артелях для помощи нуждающимся товарищам: Большой — для помощи в тюрьмах, Малой — для помощи вышедшим на поселение или
семьям умерших.] удачно все
устроил: все ахали, соберутся ли долги?
— Женщина должна, видите, создавать себе это положение! А отчего же вы не хотите ей сами
устроить это положение? Отчего женщина не видит в
семье предупредительности? Отчего желание ее не угадывается?
Прежде нежели приступить к полеводству, надо собственную обстановку
устроить так, чтоб и ему и
семье существовать было можно.
К
семи часам вечера студенты кучками неожиданно с разных сторон пришли на Страстной бульвар и
устроили грандиозный кошачий концерт перед окнами квартиры редактора М.Н. Каткова с разбитием в них стекол.
— Позовите Музу!.. Мы ее спросим! — командовал Егор Егорыч: у него образовался целый план в голове, каким образом
устроить всю эту несчастную
семью.
Но оказалось, что выход его
семьи, который, он думал, легко
устроить, был труднее, чем он думал.
И вот этот человек, нисколько не смущаясь и не сомневаясь в том, что ему поверят,
устроив земледельческую выставку, общество трезвости или разослав через жену и детей фуфайки и бульон трем старухам, смело в
семье, в гостиных, в комитетах, печати проповедует евангельскую или гуманную любовь к ближнему вообще и в особенности к тому рабочему земледельческому народу, который он, не переставая, мучит и угнетает.
— Ах, какая забавная эта одна добрая мать, — повторял Пепко, натягивая на себя одеяло. — Она все еще видит во мне ребенка… Хорош ребеночек!.. Кстати, вот что, любезный друг Василий Иваныч: с завтрашнего дня я
устраиваю революцию — пьянство прочь, шатанье всякое прочь, вообще беспорядочность. У меня уже составлена такая таблица, некоторый проспект жизни: встаем в
семь часов утра, до восьми умыванье, чай и краткая беседа, затем до двух часов лекции, вообще занятия, затем обед…
— Бились со мной, бились на всех кораблях и присудили меня послать к Фофану на усмирение. Одного имени Фофана все, и офицеры и матросы, боялись. Он и вокруг света сколько раз хаживал, и в Ледовитом океане за китом плавал. Такого зверя, как Фофан, отродясь на свете не бывало: драл собственноручно, меньше
семи зубов с маху не вышибал, да еще райские сады на своем корабле
устраивал.
Таким образом, в душе Боброва чередовалась тоска по Нине, по нервному пожатию ее всегда горячих рук, с отвращением к скуке и манерности ее
семьи. Бывали минуты, когда он уже совершенно готовился сделать ей предложение. Тогда его не остановило бы даже сознание, что она, с ее кокетством дурного тона и душевной пустотой,
устроит из семейной жизни ад, что он и она думают и говорят на разных языках. Но он не решался и молчал.
Всю дорогу он спрашивал себя с упреком: почему он
устроил себе
семью не с этою женщиной, которая его так любит и была уже на самом деле его женой и подругой?
Устроив жене пышные похороны, Игнат окрестил сына, назвал его Фомой и, скрепя сердце, отдал его в
семью крестного отца, Маякина, у которого жена незадолго пред этим тоже родила.
Минуло два, три года… прошло шесть лет,
семь лет… Жизнь уходила, утекала… а я только глядела, как утекала она. Так, бывало, в детстве,
устроишь на берегу ручья из песку сажалку, и плотину выведешь, и всячески стараешься, чтобы вода не просочилась, не прорвалась… Но вот она прорвалась наконец, и бросишь ты все свои хлопоты, и весело тебе станет смотреть, как все накопленное тобою убегает до капли…
Отдохнув немного после свадебного шуму, новые мои родители начали предлагать мне, чтобы я переехал с женою в свою деревню, потому что им-де накладно целую нас
семью содержать на своем иждивении. Я поспешил отправиться, чтобы
устроить все к нашей жизни — и, признаться, сильное имел желание дать свадебный бал для всех соседей и для тех гордых некогда девушек, кои за меня не хотели первоначально выйти. Каково им будет глядеть на меня, что. я без них женился! Пусть мучатся!
Я тридцать лет для
семьи бобылем жил, до кровавого поту работал, да тогда только жениться-то задумал, когда весь дом
устроил.
Месяцев
семь я у него
устраивал библиотеку, а как вздумал он однажды ее проверить, — так и ахнул, бедняга.
Ксения. Что же это началось у нас? Светопреставление какое-то! Зятек у себя, наверху, трактир
устроил, с утра до ночи люди толкутся, заседают чего-то; вчера
семь бутылок красного выпили да водки сколько… Дворник Измаил жалуется — полиция одолела его, все спрашивает: кто к нам ходит? А они там всё про царя да министров. И каждый день — трактир. Ты что голову повесил?
— Вот, брат Иван, — говорит, — видишь, как я себя
устроил. Кажется, все недурно, и как рассчитываю, по теперешним моим средствам, так хоть
семь человек детей будет, всех смогу поднять и воспитать не хуже себя.
— Это никуда не годится. Я вас иначе
устрою. Вы будете жить с одним из моих officiers d’ordonnances [Адъютантов (франц.)], бароном де Неверле… У нас здесь пока гостиниц порядочных нет… Конечно, скоро будут, но пока… A la guerre comme a la guerre… [Непереводимая пословица: «На войне, как на войне», т.е., применяйся к обстоятельствам.] За обедом мы порешим это дело с Неверле… Вы сегодня у меня обедаете… Ровно в
семь и, пожалуйста, в сюртуке, а не в мундире… До свидания.
— Верно, — подтвердил Василий Фадеев. — По нонешним ценам у Макарья, пожалуй, и больше четырех-то целковых пришлось бы. Плотники ноне по рублю да рублю двадцати на серебро брали, крючники по полтине да по шести гривен, солоносы по
семи… Вот каки нонешним годом Господь цены
устроил… Да!
Километрах в
семи от реки Гинугу на самом берегу моря стоит коническая сопка, своим внешним видом напоминающая сахарную голову. С правой стороны ее есть небольшой красивый водопад, а слева — широкая полоса прибоя, заваленная каменными глыбами. Некоторые из них скатились в море, образовав нечто вроде маленькой бухточки, защищенной от волнения. Мы воспользовались ею и высадились на берег. Вандага велел вытащить лодки подальше от воды на гальку. Здесь мы стали
устраивать бивак.
— Чего, чего? — заговорил дьякон. — Как не заботился? А ты вот посмотри-ка: он, однако, своей
семье и угол и продовольствие оставил, да и ты в его доме сидишь и его блины ешь; а своих у тебя нет, — и умрешь ты — не будет у тебя ни дна, ни покрышки, и нечем тебя будет помянуть. Что же, кто лучше семью-то
устроил? Разумей-ка это… ведь с нами, брат, этак озорничать нельзя, потому с нами бог.
В бою китайцы помогают японцам, наших раненых грабят, указания дают ложные — подводят под пули японцев, фураж и провиант добровольно не продают,
устраивают склады для неприятеля, своими часто лживыми жалобами вызывают незаслуженное наказание, стоит отделиться по делам службы, как солдата убивают, заснёт солдат в фанзе — и тут ему покоя от манзы нет, его обкрадывают, выгонять же хозяина из его дома не позволяют — не гуманно, достаточно того, что бедному китайцу приходится стеснить свою
семью на ночь.
Гиршфельд, получив подобное письмо своего доверителя, сперва положительно ошалел и решил ехать в Петербург, чтобы отговорить князя передавать жене такую уйму денег, которые, естественно, переходя в
семью Гариных, ускользали из его загребистых лап, как поверенного, но размыслив, он тотчас сообразил, что с тестем Владимира, князем Василием Гариным шутки плохи, и через дней, произведя несколько денежных комбинаций,
устроил требуемый перевод, поживившись в этом деле и для себя весьма солидным кушем.