Неточные совпадения
А всё те же
звуки раздаются с бастионов, всё так же — с невольным трепетом и суеверным страхом, — смотрят в ясный вечер французы из своего лагеря
на черную изрытую землю бастионов Севастополя,
на черные движущиеся по ним фигуры наших матросов и считают амбразуры, из которых сердито торчат чугунные пушки; всё так же в трубу рассматривает, с вышки телеграфа, штурманский унтер-офицер пестрые фигуры французов, их батареи, палатки, колонны, движущиеся по Зеленой горе, и дымки, вспыхивающие в траншеях, и всё с тем же жаром
стремятся с различных сторон света разнородные толпы людей, с еще более разнородными желаниями, к этому роковому месту.
При малейшем
звуке он поднимал голову, и слезливые глазки его с беспокойством
устремлялись на тропинку, изгибавшуюся к вершине ската.
Всегда он с думою унылой
В ее блистающих очах
Встречает образ вечно милый.
В ее приветливых речах
Знакомые он слышит
звуки…
И к призраку
стремятся руки;
Он вспомнил всё — ее зовет…
Но вдруг очнулся. Ах! несчастный,
В какой он бездне здесь ужасной;
Уж жизнь его не расцветет.
Он гаснет, гаснет, увядает,
Как цвет прекрасный
на заре;
Как пламень юный, потухает
На освященном алтаре!!!
Но вскоре раздается громкий голос, говорящий, подобно Юлию Цезарю: «Чего боишься? ты меня везешь!» Этот Цезарь — бесконечный дух, живущий в груди человека; в ту минуту, как отчаяние готово вступить в права свои, он встрепенулся; дух найдется в этом мире: это его родина, та, к которой он
стремился и
звуками, и статуями, и песнопениями, по которой страдал, это Jenseits [потусторонний мир (нем.).], к которому он рвался из тесной груди; еще шаг — и мир начинает возвращаться, но он не чужой уже: наука дает
на него инвеституру.
Юноши, осыпанные цветами роскоши, среди столицы усыпленные негою, при первом
звуке Марсовой трубы пробуждались, срывали с себя венки Граций и
стремились на поле чести искать опасностей и венков лавровых.
Будь он самый грубый, животный человек, но если в душе его не замерло народное чувство, если в нем не перестало биться русское сердце,
звуки Глинки навеют
на него тихий восторг и
на думные очи вызовут даже невольную сладкую слезу, и эту слезу, как заветное сокровище, не покажет он ни другу-приятелю, ни отцу с матерью, а разве той одной, к кому
стремятся добрые помыслы любящей души…
К-ские дамы, заслышав приближение полка, бросили горячие тазы с вареньем и выбежали
на улицу. Забыв про свое дезабилье и растрепанный вид, тяжело дыша и замирая, они
стремились навстречу полку и жадно вслушивались в
звуки марша. Глядя
на их бледные, вдохновенные лица, можно было подумать, что эти
звуки неслись не из солдатских труб, а с неба.
В продолжение четырех дней и четырех ночей она прислушивалась к каждому
звуку, не покидала глазами улицы,
на которую смотрела, став
на стул и прячась за занавеску. Она не допускала, чтобы князь не
стремился открыть ее убежище.
Его взгляд снова
устремился на дверь, выходившую в угольную конату, и он, напрягая слух, старался уловить хотя бы малейший
звук происходившего в гостиной.
Седые густые брови воеводы нахмурились; лучи раскаленных глаз его
устремились на врага и, казалось, проницали его насквозь; исполинскою, жилистою рукой сжал он судорожно меч, грудь его поднялась, как разъяренный вал, и, издав какой-то глухой
звук, опустилась. Боярина смирила мысль, что будет пролита кровь при дверях дочерниной комнаты. Он видел движение руки своего сына и, стиснув ее, предупредил роковой удар.