Неточные совпадения
Дарья Александровна попробовала было играть, но долго не могла понять игры, а когда поняла, то так
устала, что
села с княжной Варварой и только смотрела на играющих.
Бросив лопату, он
сел к низкому хворостяному забору и посадил девочку на колени. Страшно
усталая, она пыталась еще прибавить кое-какие подробности, но жара, волнение и слабость клонили ее в сон. Глаза ее слипались, голова опустилась на твердое отцовское плечо, мгновение — и она унеслась бы в страну сновидений, как вдруг, обеспокоенная внезапным сомнением, Ассоль
села прямо, с закрытыми глазами и, упираясь кулачками в жилет Лонгрена, громко сказала...
— Ну, вот и ты! — начала она, запинаясь от радости. — Не сердись на меня, Родя, что я тебя так глупо встречаю, со слезами: это я смеюсь, а не плачу. Ты думаешь, я плачу? Нет, это я радуюсь, а уж у меня глупая привычка такая: слезы текут. Это у меня со смерти твоего отца, от всего плачу.
Садись, голубчик,
устал, должно быть, вижу. Ах, как ты испачкался.
«Что ж, это исход! — думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я им иль не скажу? Э… черт! Да и
устал я: где-нибудь лечь или
сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
— Неужели уж так плохо? Да ты, брат, нашего брата перещеголял, — прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. — Да
садись же,
устал небось! — и когда тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен.
Лариса. Ах, как я
устала. Я теряю силы, я насилу взошла на гору. (
Садится в глубине сцены на скамейку у решетки.)
Однажды, после того, как Маракуев
устало замолчал и
сел, отирая пот с лица, Дьякон, медленно расправив длинное тело свое, произнес точно с амвона...
— Отличный старик! Староста. Гренадер. Догадал меня черт выпить у него в избе кринку молока, ну — понятно: жара,
устал! Унтер, сукин сын, наболтал чего-то адъютанту; адъютант — Фогель, командир полка — барон Цилле, — вот она где у меня
села, эта кринка!
Пришел Макаров,
усталый и угрюмый,
сел к столу, жадно, залпом выпил стакан вина.
Но он
устал стоять,
сел в кресло, и эта свободная всеразрешающая мысль — не явилась, а раздражение осталось во всей силе и вынудило его поехать к Варваре.
Он
устало замолчал, а Самгин
сел боком к нему, чтоб не видеть эту половинку глаза, похожую на осколок самоцветного камня. Иноков снова начал бормотать что-то о Пуаре, рыбной ловле, потом сказал очень внятно и с силой...
Рука, взвешенная в воздухе,
устала, он сунул ее в карман и
сел у стола.
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин,
уставая,
садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
— Полно, Аким Акимыч, не тронь ее!
Садись,
садись — ну, будет тебе! Что,
устал — не хочешь ли кофе?
Усталый,
сел я на пень у шалашей и смотрел на веселую речку: она вся усажена кустами, тростником и разливается широким бассейном.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и,
усталые,
сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Устав ходить и думать, он
сел на диван перед лампой и машинально открыл данное ему на память англичанином Евангелие, которое он, выбирая то, что было в карманах, бросил на стол. «Говорят, там разрешение всего», — подумал он и, открыв Евангелие, начал читать там, где открылось. Матфея гл. XVIII.
Нехлюдов оглянулся на англичанина, готовый итти с ним, но англичанин что-то записывал в свою записную книжку. Нехлюдов, не отрывая его,
сел на деревянный диванчик, стоявший у стены, и вдруг почувствовал страшную усталость. Он
устал не от бессонной ночи, не от путешествия, не от волнения, а он чувствовал, что страшно
устал от всей жизни. Он прислонился к спинке дивана, на котором сидел, закрыл глаза и мгновенно заснул тяжелым, мертвым сном.
—
Сядем здесь, Максим… Я
устала, — послышался голос Надежды Васильевны, и затем она сейчас же прибавила: — Я не желала бы встретить Привалова.
Та к прошел я, вероятно, с полчаса; наконец
устал и
сел отдохнуть.
Я
устал и
сел отдохнуть на валежник, но тотчас почувствовал, что начинаю зябнуть.
Я
устал и
сел отдохнуть, но тотчас почувствовал, что начинаю зябнуть.
За этот день мы так
устали, как не
уставали за все время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось 2 км, но это небольшое расстояние далось нам хуже 20 в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к станции, но, не дойдя до нее каких-нибудь 200–300 шагов,
сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от станции. Один мастеровой даже пошутил.
Усталый, я
сел отдохнуть под большим кедром и стал рассматривать подлесье.
—
Сядем, если для вас все равно. Я
устала ходить.
— Я зашел к вам, Марья Алексевна, сказать, что послезавтра вечер у меня занят, и я вместо того приду па урок завтра. Позвольте мне
сесть. Я очень
устал и расстроен. Мне хочется отдохнуть.
— Даже и мы порядочно
устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они
садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но по лицу дамы в трауре пробежала тень, на один миг, так что никто не заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел к окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.
Он знал это и потому, предчувствуя что-нибудь смешное, брал мало-помалу свои меры: вынимал носовой платок, смотрел на часы, застегивал фрак, закрывал обеими руками лицо и, когда наступал кризис, — вставал, оборачивался к стене, упирался в нее и мучился полчаса и больше, потом,
усталый от пароксизма, красный, обтирая пот с плешивой головы, он
садился, но еще долго потом его схватывало.
Я
сел на место частного пристава и взял первую бумагу, лежавшую на столе, — билет на похороны дворового человека князя Гагарина и медицинское свидетельство, что он умер по всем правилам науки. Я взял другую — полицейский
устав. Я пробежал его и нашел в нем статью, в которой сказано: «Всякий арестованный имеет право через три дня после ареста узнать причину оного и быть выпущен». Эту статью я себе заметил.
Кондорсе ускользает от якобинской полиции и счастливо пробирается до какой-то деревни близ границы;
усталый и измученный, он входит в харчевню,
садится перед огнем, греет себе руки и просит кусок курицы.
У нас было три комнаты, мы
сели в гостиной за небольшим столиком и, забывая
усталь последних дней, проговорили часть ночи…
Дверь тихо отворилась, и взошла старушка, мать Вадима; шаги ее были едва слышны, она подошла
устало, болезненно к креслам и сказала мне,
садясь в них...
Время между чаем и ужином самое томительное. Матушка целый день провела на ногах и, видимо,
устала. Поэтому, чтоб занять старика, она устраивает нечто вроде домашнего концерта. Марья Андреевна
садится за старое фортепьяно и разыгрывает варьяции Черни. Гришу заставляют петь: «Я пойду-пойду косить…» Дедушка слушает благосклонно и выражает удовольствие.
А
устанут —
сядут и отдохнут!
Любовь Андреевна. Merci. Я посижу… (
Садится.)
Устала.
В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской,
усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом, с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы в углу кухни, — в этот опасный час дед
садился против меня и, вызывая зависть других внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними.
Мать, веселая и спокойная, обняла ее, уговаривая не огорчаться; дедушка, измятый,
усталый,
сел за стол и, навязывая салфетку на шею, ворчал, щуря от солнца затекшие глаза...
Потом он вошел в кухню встрепанный, багровый и
усталый, за ним — бабушка, отирая полою кофты слезы со щек; он
сел на скамью, опершись руками в нее, согнувшись, вздрагивая и кусая серые губы, она опустилась на колени пред ним, тихонько, но жарко говоря...
Садится солнце, и ночники сменяют до утра
усталых денных соловьев.
Когда же голубка захочет поесть и порасправить свои
усталые от долгого сиденья крылья, голубь сейчас
садится на ее место.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул к биваку. Слева от меня было море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа — темный лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно
устал, я все же
сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.
Он очень
устал, подошел к скамейке и
сел на нее.
Она очень
устала, и ей хотелось спать, но она постояла, взглянула на часы и
села.
Мать
устала и не могла более идти и потому со мной и с моей сестрицей
села в экипаж, а все прочие пошли пешком.
— Вы
устали, я думаю, в церкви; не угодно ли вам
сесть?
— Да,
устал! — отвечал Сережа ротозеевато и
сел.
— Нет, не праздник… да что ж, Ваня,
садись, должно быть
устал. Хочешь чаю? Ведь ты еще не пил?
— Усталая-то? — укоризненно отозвалась мать, принимаясь возиться около самовара. Саша тоже вышла в кухню,
села там на лавку и, закинув руки за голову, заговорила...
Возвратясь домой, она собрала все книжки и, прижав их к груди, долго ходила по дому, заглядывая в печь, под печку, даже в кадку с водой. Ей казалось, что Павел сейчас же бросит работу и придет домой, а он не шел. Наконец,
усталая, она
села в кухне на лавку, подложив под себя книги, и так, боясь встать, просидела до поры, пока не пришли с фабрики Павел и хохол.
Вечером, когда
садилось солнце, и на стеклах домов
устало блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.