Неточные совпадения
Какие это люди
на свете есть счастливые, что за одно словцо, так вот шепнет
на ухо другому, или
строчку продиктует, или просто имя свое напишет
на бумаге — и вдруг такая опухоль сделается в кармане, словно подушка, хоть
спать ложись.
В тишине — явственное жужжание колес, как шум воспаленной крови. Кого-то тронули за плечо — он вздрогнул, уронил сверток с бумагами. И слева от меня — другой: читает в газете все одну и ту же, одну и ту же, одну и ту же
строчку, и газета еле заметно дрожит. И я чувствую, как всюду — в колесах, руках, газетах, ресницах — пульс все чаще и, может быть, сегодня, когда я с I
попаду туда, — будет 39, 40, 41 градус — отмеченные
на термометре черной чертой…
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью,
спала или молчала; он, как чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой
строчки, не сделал людям ни
на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
— Не кричите, щуренька, народ смотрит, — сказал я, обходя Павла Ивановича. — Прекратим этот разговор. Это бабий разговор… Скажу вам только три
строчки, и будет с вас. Ездил я к Калининым, потому что скучал и интересовался Наденькой… Она очень интересная девица… Может быть, я и женился бы
на ней, но, узнав, что вы ранее меня
попали в претенденты ее сердца, узнав, что вы к ней неравнодушны, я порешил стушеваться… Жестоко было бы с моей стороны мешать такому хорошему малому, как вы…
Денщик, который был свидетелем смерти Саши, говорил, что покойный вбежал, — не садясь к столу, стоя написал эту
строчку и сейчас же, стоя, выстрелил себе в грудь и
упал ему
на руки.
— Коли интересует, извольте. Так вот этого самого Куглера мы наизусть зубрили и каждую
строчку на себе проверяли. Я помню, как я написал первую повесть, страх
на меня
напал, сомнение. Держал я ее полтора года. А нынче, как только семинариста выгонят за великовозрастие…