Неточные совпадения
Она опять вся забилась, как рыбка, треща
крыльями седла, выпростала передние ноги, но, не в силах поднять зада, тотчас же замоталась и опять
упала на бок.
В круге людей возникло смятение, он спутался, разорвался, несколько фигур отскочили от него, две или три
упали на пол; к чану подскочила маленькая, коротковолосая женщина, — размахивая широкими рукавами рубахи, точно
крыльями, она с невероятной быстротою понеслась вокруг чана, вскрикивая голосом чайки...
— «И хлопочи об наследстве по дедушке Василье, улещай его всяко, обласкивай покуда он жив и следи чтобы Сашка не украла чего. Дети оба поумирали
на то скажу не наша воля, бог дал, бог взял, а ты первое дело сохраняй мельницу и обязательно поправь
крылья к осени да не дранкой, а холстом. Пленику не потакай, коли он
попал, так пусть работает сукин сын коли черт его толкнул против нас». Вот! — сказал Пыльников, снова взмахнув книжкой.
Он сидел в простенке, который
скрывал его лицо, тогда как свет от окна прямо
падал на нее, и он мог читать, что было у ней
на уме.
Она вдруг как будто окаменеет и смолкнет, потом с притворной живостью суетится, чтоб
скрыть свой странный недуг, или сошлется
на мигрень и ляжет
спать.
Он был как будто один в целом мире; он
на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где
спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал
на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил
на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей
крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапах.
Что за плавание в этих печальных местах! что за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы
скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера
палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами
на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не бывает, а половина июля!
«Это все и у нас увидишь каждый день в любой деревне, — сказал я барону, — только у нас, при таком побоище, обыкновенно баба побежит с кочергой или кучер с кнутом разнимать драку, или мальчишка бросит камешком». Вскоре белый петух
упал на одно
крыло, вскочил, побежал, хромая,
упал опять и наконец пополз по арене.
Крыло волочилось по земле, оставляя дорожку крови.
Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия не
попали под ферулу риторики, и писатель свободен пробираться в недра гор, или опускаться в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй,
на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом
на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры, — словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику.
Но теперь я дошел до такого обстоятельства, что, при всей бесстыдной низости моих понятий,
на меня
нападает робость, и думаю я: «Не лучше ли было бы
скрыть эту вещь?
Утром Матвей подал мне записку. Я почти не
спал всю ночь, с волнением распечатал я ее дрожащей рукой. Она писала кротко, благородно и глубоко печально; цветы моего красноречия не
скрыли аспика, [аспида (от фр. aspic).] в ее примирительных словах слышался затаенный стон слабой груди, крик боли, подавленный чрезвычайным усилием. Она благословляла меня
на новую жизнь, желала нам счастья, называла Natalie сестрой и протягивала нам руку
на забвение прошедшего и
на будущую дружбу — как будто она была виновата!
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик,
на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись,
на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как
крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками),
падали курчавыми кудрями
на шитый золотом кунтуш.
Золотисто-рыжий петух Мамай, взлетев
на изгородь сада, укрепился, встряхнул
крыльями, едва не
упал и, обидевшись, сердито бормочет, вытянув шею.
Один раз ударил я бекаса вверху, и он, тихо кружась,
упал в десяти шагах от меня с распростертыми
крыльями на большую кочку; он был весь в виду, и я, зарядив ружье, не торопясь подошел взять свою добычу; я протянул уже руку, но бекас вспорхнул и улетел, как здоровый, прежде чем я опомнился.
В Оренбургской губернии ловят дроздов
на пучки спелой рябины или калины, далеко краснеющиеся, особенно
на яркой белизне первых снегов; дрозды
попадают в силья, которыми опутывают со всех сторон повешенные
на дерево ягодные кисти; их даже
кроют лучками из сетки, приманивая
на приваду тою же рябиной или калиной.
Ствол был заряжен рябчиковою дробью: одна дробинка повредила правое
крыло у корня двух последних перьев; бекас пошел книзу и
упал на отлет, сажен за сто
на противоположном берегу реки, и быстро побежал по стеклянному насту, подпрыгивая и подлетывая…
Обыкновенным образом стрелять журавлей очень трудно и мало убьешь их, а надобно употреблять для этого особенные приемы и хитрости, то есть подкрадываться к ним из-за кустов, скирдов хлеба, стогов сена и проч. и проч. также, узнав предварительно, куда летают журавли кормиться, где проводят полдень, где ночуют и чрез какие места пролетают
на ночевку, приготовить заблаговременно скрытное место и ожидать в нем журавлей
на перелете,
на корму или
на ночевке; ночевку журавли выбирают
на местах открытых, даже иногда близ проезжей дороги; обыкновенно все
спят стоя, заложив голову под
крылья, вытянувшись в один или два ряда и выставив по краям одного или двух сторожей, которые только дремлют, не закладывая голов под
крылья, дремлют чутко, и как скоро заметят опасность, то зычным, тревожным криком разбудят товарищей, и все улетят.
Вдруг одна из них перевернулась
на воздухе, быстро пошла книзу и
упала недалеко от меня: это был селезень шилохвость, с переломленною пополам плечною костью правого
крыла…
Куропатка с подбитым
крылом,
упав на землю, спасается быстрым бегом, иногда даже уходит от поиска собаки: бывает, что, после долгих отыскиваний,
нападешь снова
на собравшуюся стаю и тут же найдешь подбитую куропатку.
Мне случалось не раз, бродя рано по утрам,
попадать нечаянно
на место тетеревиного ночлега; в первый раз я был даже испуган: несколько десятков тетеревов вдруг, совершенно неожиданно, поднялись вверх столбом и осыпали меня снежною пылью, которую они подняли снизу и еще более стряхнули сверху, задев
крыльями за ветви дерев, напудренных инеем.
Господа стихотворцы и прозаики, одним словом поэты, в конце прошедшего столетия и даже в начале нынешнего много выезжали
на страстной и верной супружеской любви горлиц, которые будто бы не могут пережить друг друга, так что в случае смерти одного из супругов другой лишает себя жизни насильственно следующим образом: овдовевший горлик или горлица, отдав покойнику последний Долг жалобным воркованьем, взвивается как выше над кремнистой скалой или упругой поверхностыо воды, сжимает свои легкие
крылья,
падает камнем вниз и убивается.
В проходе вынырнуло вдруг из темноты новое лицо. Это был, очевидно, Роман. Лицо его было широко, изрыто оспой и чрезвычайно добродушно. Закрытые веки
скрывали впадины глаз,
на губах играла добродушная улыбка. Пройдя мимо прижавшейся к стене девушки, он поднялся
на площадку. Размахнувшаяся рука его товарища
попала ему сбоку в шею.
Естественно, что во время боя оба орлана стали
падать, и, когда
крылья их коснулись травы, они вновь поднялись
на воздух, описав небольшие круги, и вторично сцепились в смертельной схватке.
Страх давно уже овладевал мною, но я боролся с ним и
скрывал, сколько мог; когда же берег стал уходить из глаз моих, когда мы
попали на стрежень реки и страшная громада воды, вертящейся кругами, стремительно текущей с непреодолимою силою, обхватила со всех сторон и понесла вниз, как щепку, нашу косную лодочку, — я не мог долее выдерживать, закричал, заплакал и спрятал свое лицо
на груди матери.
— Твой дедушка? да ведь он уже умер! — сказал я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать
на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не
упала. Через несколько минут ей стало лучше, и я ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия,
скрывая передо мною свое волнение.
Тогда я воображаю себя в пансионе, где я впервые научилась
скрывать письма (и представь себе, это были письма Butor'a, который еще в пансионе «соследил» меня, как он выражался
на своем грубом жаргоне), и жду, пока Butor не уляжется после обеда
спать.
Сзади — знакомая, плюхающая, как по лужам, походка. Я уже не оглядываюсь, знаю: S. Пойдет за мною до самых дверей — и потом, наверное, будет стоять внизу,
на тротуаре, и буравчиками ввинчиваться туда, наверх, в мою комнату — пока там не
упадут,
скрывая чье-то преступление, шторы…
Зачем она к этим морским берегам летит — не знаю, но как сесть ей постоянно здесь не
на что, то она
упадет на солончак, полежит
на своей хлупи и, гладишь, опять схватилась и опять полетела, а ты и сего лишен, ибо
крыльев нет, и ты снова здесь, и нет тебе ни смерти, ни живота, ни покаяния, а умрешь, так как барана тебя в соль положат, и лежи до конца света солониною.
Оне только и скажут
на то: «Ах, говорит, дружок мой, Михеич, много, говорит, я в жизни моей перенесла горя и перестрадала, ничего я теперь не желаю»; и точно: кабы не это, так уж действительно какому ни
на есть господину хорошему нашей барышней заняться можно: не острамит, не оконфузит перед публикой! — заключил Михеич с несколько лукавой улыбкой, и, точно капли кипящей смолы,
падали все слова его
на сердце Калиновича, так что он не в состоянии был более
скрывать волновавших его чувствований.
Он старался придать важности выражению своего безбородого лица — но это ему не удавалось вовсе: он даже не мог
скрыть свое смущение — и, садясь
на стул, чуть не
упал, зацепившись за саблю.
Тактика Ченцова была не
скрывать перед женщинами своих любовных похождений, а, напротив, еще выдумывать их
на себя, — и удивительное дело: он не только что не
падал тем в их глазах, но скорей возвышался и поселял в некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем, была, по-видимому, недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.
Сокол Смышляй и соколий челиг Кружок
упали на землю с подрезанными
крыльями.
Осетры и шевриги были так надрезаны, так посажены
на блюда, что походили
на петухов с простертыми
крыльями,
на крылатых змеев с разверстыми
пастями.
Оба разбойника молчали. Вдруг свистнули над ними
крылья, — и бурый коршун
упал кувырком к ногам старика. В то же время кречет Адраган плавно нырнул в воздухе и пронесся мимо, не удостоив спуститься
на свою жертву.
Когда
на него насмотрелись и стали расходиться, он отковылял, хромая, прискакивая
на одной ноге и помахивая здоровым
крылом, в самый дальний конец острога, где забился в углу, плотно прижавшись к
палям.
Я уже не
спал, наблюдая, как сквозь щели дровяника пробиваются ко мне
на постель лучи солнца, а в них пляшет какая-то серебряная пыль, — эти пылинки — точно слова в сказке. В дровах шуршат мыши, бегают красненькие букашки с черными точками
на крыльях.
Там, в дымном облаке, катилось, подпрыгивая, тёмное пятно, и — когда горбина дороги
скрывала его — сердце точно
падало в груди. Вот возок взъехал
на последний холм, закачался
на нём и пропал из глаз.
«Вот если она полетит сюда, — подумала Елена, — это будет хороший знак…» Чайка закружилась
на месте, сложила
крылья — и, как подстреленная, с жалобным криком
пала куда-то далеко за темный корабль.
Пугачев тотчас
напал на его левое
крыло, привел оное в расстройство и отнял две пушки.
«Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад. И, когда ее спросили, где была она, она рассказала, что орел унес ее в горы и жил с нею там, как с женой. Вот его сын, а отца нет уже; когда он стал слабеть, то поднялся, в последний раз, высоко в небо и, сложив
крылья, тяжело
упал оттуда
на острые уступы горы, насмерть разбился о них…
— Ну, слушай, Гордей Евстратыч… Робили мы, пятнадцать годов тому назад, у купцов Девяткиных… шахту били… много они денег просадили
на нее… я ходил у них за штегеря…
на восемнадцатом аршине
напали на жилку… а я сказал, что дальше незачем рыть… От всех
скрыл… ну, поверили, шахту и бросили… Из нее я тебе жилку с Михалком послал…
Тишина не прерывалась ни одним из тех звуков, какими приветствуется обыкновенно восход солнца: куры и голуби не думали подавать голоса; приютившись
на окраине старой дырявой лодки, помещенной
на верхних перекладинах навеса, подвернув голову под тепленькое, пушистое
крыло, они
спали крепчайшим сном.
И сам, прирублен саблею каленой,
В чужом краю, среди кровавых трав,
Кипучей кровью в битве обагренный,
Упал на щит червленый, простонав:
«Твою дружину, княже. приодели
Лишь птичьи
крылья у степных дорог,
И полизали кровь
на юном теле
Лесные звери, выйдя из берлог».
— Теперь не узнаете. Носит подвесную бороду, а Безухий и ходит и
спит, не снимая телячьей шапки с лопастями: ухо
скрывает. Длинный, худющий, черная борода… вот они сейчас перед вами ушли от меня втроем. Злые.
На какой хошь фарт пойдут. Я их, по старому приятству, сюда в каморку пускаю, пришли в бедственном положении, пока что в кредит доверяю. Болдохе сухими две красненьких дал… Как откажешь? Сейчас!
Но вот послышалось шарканье туфель, и в комнатку вошел хозяин в халате и со свечой. Мелькающий свет запрыгал по грязным обоям и по потолку и прогнал потемки. Тетка увидела, что в комнатке нет никого постороннего. Иван Иваныч сидел
на полу и не
спал.
Крылья у него были растопырены и клюв раскрыт, и вообще он имел такой вид, как будто очень утомился и хотел пить. Старый Федор Тимофеич тоже не
спал. Должно быть, и он был разбужен криком.
На вопрос же матери, о чем я плачу, я отвечал: «Сестрица ничего не понимает…» Опять начал я
спать с своей кошкой, которая так ко мне была привязана, что ходила за мной везде, как собачонка; опять принялся ловить птичек силками,
крыть их лучком и сажать в небольшую горницу, превращенную таким образом в обширный садок; опять начал любоваться своими голубями, двухохлыми и мохноногими, которые зимовали без меня в подпечках по разным дворовым избам; опять начал смотреть, как охотники травят сорок и голубей и кормят ястребов, пущенных в зиму.
Когда общество тронулось, я, в совершенном безразличии, пошел было за ним, но, когда его
скрыла следующая дверь, я, готовый
упасть на пол и заснуть, бросился к дивану, стоявшему у стены широкого прохода, и сел
на него в совершенном изнеможении.
Борис Петрович
упал на колена; и слезы рекой полились из глаз его; малодушный старик! он ожидал, что целый хор ангелов спустится к нему
на луче месяца и унесет его
на серебряных
крыльях за тридевять земель.
Постепенно мысли его становились туманнее; и он полусонный лег
на траву — и нечаянно взор его
упал на лиловый колокольчик, над которым вились две бабочки, одна серая с черными крапинками, другая испещренная всеми красками радуги; как будто воздушный цветок или рубин с изумрудными
крыльями, отделанный в золото и оживленный какою-нибудь волшебницей; оба мотылька старались сесть
на лиловый колокольчик и мешали друг другу, и когда один был близко, то ветер относил его прочь; наконец разноцветный мотылек остался победителем; уселся и спрятался в лепестках; напрасно другой кружился над ним… он был принужден удалиться.
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто
крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; —
на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась
на синем своде, и свежая роса уж
падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...