Неточные совпадения
Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо
падала роса.
В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся
в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
Собирая дрова, я увидел совсем
в стороне, далеко от
костра, спавшего солона. Ни одеяла, ни теплой одежды у него не было. Он лежал на ельнике, покрывшись только одним своим матерчатым кафтаном. Опасаясь, как бы он не простудился, я стал трясти его за плечо, но солон
спал так крепко, что я насилу его добудился. Да Парл поднялся, почесал голову, зевнул, затем лег опять на прежнее место и громко захрапел.
Следующие два дня были дождливые,
в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы
в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я
сплю в лесу, около
костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны
в сторону. Я вспомнил пургу около озера Ханка и снежную бурю при переходе через Сихотэ-Алинь. Я слышал, как таза подкладывал дрова
в огонь и как шумело пламя
костра, раздуваемое ветром. Потом все перепуталось, и я задремал. Около полуночи я проснулся. Дерсу и Китенбу не
спали и о чем-то говорили между собой. По интонации голосов я догадался, что они чем-то встревожены.
Мы не
спали всю ночь, зябли, подкладывали дрова
в костер, несколько раз принимались пить чай и
в промежутках между чаепитиями дремали.
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями, звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то
в глубь неба. Еще немного времени — и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу пошли к кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только
напал на собак, когда
костер совсем угас.
Оказалось, что первым проснулся Дерсу; его разбудили собаки. Они все время прыгали то на одну, то на другую сторону
костра. Спасаясь от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерсу. Спросонья он толкнул ее и
в это время увидел совсем близко от себя тигра. Страшный зверь схватил тазовскую собаку и медленно, не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать не может, понес ее
в лес. Испуганная толчком, Альпа бросилась через огонь и
попала ко мне на грудь.
В это время я услышал крик Дерсу.
Они ползали около
костра и
падали в горящие уголья.
Ночью я плохо
спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У
костра сидя
спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился
в сон.
Оказалось, что
в бреду я провалялся более 12 часов. Дерсу за это время не ложился
спать и ухаживал за мною. Он клал мне на голову мокрую тряпку, а ноги грел у
костра. Я попросил пить. Дерсу подал мне отвар какой-то травы противного сладковатого вкуса. Дерсу настаивал, чтобы я выпил его как можно больше. Затем мы легли
спать вместе и, покрывшись одной палаткой, оба уснули.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у
костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять
попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был вечер. На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя
костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня
спал Дерсу.
На месте
костра поверх золы лежал слой мошкары.
В несметном количестве она
падала на огонь до тех пор, пока он не погас.
С левой стороны высилась скалистая сопка. К реке она подходила отвесными обрывами. Здесь мы нашли небольшое углубление вроде пещеры и развели
в нем
костер. Дерсу повесил над огнем котелок и вскипятил воду. Затем он достал из своей котомки кусок изюбровой кожи,
опалил ее на огне и стал ножом мелко крошить, как лапшу. Когда кожа была изрезана, он высыпал ее
в котелок и долго варил. Затем он обратился ко всем со следующими словами...
Во время путешествия скучать не приходится. За день так уходишься, что еле-еле дотащишься до бивака. Палатка,
костер и теплое одеяло кажутся тогда лучшими благами, какие только даны людям на земле; никакая городская гостиница не может сравниться с ними. Выпьешь поскорее горячего чаю, залезешь
в свой спальный мешок и уснешь таким сном, каким
спят только усталые.
Тотчас мы стали сушиться. От намокшей одежды клубами повалил пар. Дым
костра относило то
в одну, то
в другую сторону. Это был верный признак, что дождь скоро перестанет. Действительно, через полчаса он превратился
в изморось. С деревьев продолжали
падать еще крупные капли.
Свет от
костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена
в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись
спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
В стороне под покровом палатки
спали мои стрелки, около них горел
костер.
Долго сидели мы у
костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам
спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У
костра сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли
в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих. Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась
в безмолвие.
С тех пор как
пала Иудея, Римская империя разделилась и потонула
в бесчисленных ордах варваров, основались новые царства, водворилась готическая тьма средневековья с гимнами небу и стонами еретиков; опять засверкала из-под развалин античная жизнь, прошумела реформация; целые поколения косила Тридцатилетняя война, ярким
костром вспыхнула Великая революция и разлилась по Европе пламенем наполеоновских войн…
Крыша мастерской уже провалилась; торчали
в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным
костром, кидая
в него снег лопатами.
В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и
попал под ноги бабушке.
Спутники его раза два-три
в ночь зажигали
костер и согревались чаем, а он
спал в мешке всю ночь.]
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя
костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись
в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть
в самый огонь. Кверху от
костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали
в воздухе, другие
падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
Часов
в девять мы легли около
костра. Я долго и крепко
спал. Но вот сквозь сон я услышал голоса и поднялся со своего ложа. Я увидел всех моих спутников и ороча, проворно собирающего свои вещи. Полагая, что пора вставать, я тоже стал собираться и потянулся за обувью.
По нескольку суток, днем и ночью, он ездил
в лодке по реке, тут же
спал на берегу около
костра, несмотря ни на какую погоду. Даже по зимам уезжал ловить и
в двадцатиградусные морозы просиживал часами у проруби на речке.
Последний и главный из них, Малюта Скуратов, не испытав ни разу
опалы, был убит при осаде Пайды, или Вейсенштейна,
в Ливонии, и
в честь ему Иоанн сжег на
костре всех пленных немцев и шведов.
Попав из потемок
в световой круг, он остановился как вкопанный и с полминуты глядел на подводчиков так, как будто хотел сказать: «Поглядите, какая у меня улыбка!» Потом он шагнул к
костру, улыбнулся еще светлее и сказал...
Отблеск
костра упал на реку красными и желтыми пятнами, они трепетали на спокойной воде и на стеклах окон рубки парохода, где сидел Фома
в углу на диване.
И если раньше что-то разбиралось, одного жгли, а другого нет, держали какой-то свой порядок, намекающий на справедливость, то теперь
в ярости обманутых надежд
палили все без разбора, без вины и невинности; подняться к небу и взглянуть — словно сотни и тысячи
костров огромных раскинулись по темному лону русской земли.
Недавно узнал я от одной достоверной особы, что
в Калужской губернии, на реке Оке, производится с большим успехом следующее уженье.
В июне месяце появляется, всего на неделю, по берегам Оки великое множество беленьких бабочек (название их я позабыл). Рыбаки устроивают на песках гладкие точки и зажигают на них небольшие
костры с соломой; бабочки бросаются на огонь, обжигаются и
падают, их сметают
в кучки и собирают целыми четвериками.
Солдаты укладывались
спать.
В нашей палатке, где, как и
в других, помещалось шестеро на пространстве двух квадратных сажен, мое место было с краю. Я долго лежал, смотря на звезды, на
костры далеких войск, слушая смутный и негромкий шум большого лагеря.
В соседней палатке кто-то рассказывал сказку, беспрестанно повторяя слова «наконец того», произнося не «тово», а «того».
«Дожди-ик? А еще называетесь бродяги! Чай, не размокнете. Счастлив ваш бог, что я раньше исправника вышел на крылечко, трубку-то покурить. Увидел бы ваш огонь исправник, он бы вам нашел место, где обсушиться-то… Ах, ребята, ребята! Не очень вы, я вижу, востры, даром, что Салтанова поддели, кан-нальи этакие! Гаси живее огонь да убирайтесь с берега туда вон, подальше,
в падь. Там хоть десять
костров разводи, подлецы!»
Ложась
спать, Василий уныло ругал свою службу, не позволяющую ему отлучиться на берег, а засыпая, он часто вскакивал, — сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и смотрел
в темное, мутное море. На берегу, на промысле, горели два
костра, а
в море никого не было.
Раскаленные угольки с треском выпрыгивали из
костра и, описав
в воздухе искристую дугу,
падали за нами.
А волки все близятся, было их до пятидесяти, коли не больше. Смелость зверей росла с каждой минутой: не дальше как
в трех саженях сидели они вокруг
костров, щелкали зубами и завывали. Лошади давно покинули торбы с лакомым овсом, жались
в кучу и, прядая ушами, тревожно озирались. У Патапа Максимыча зуб на зуб не
попадал; везде и всегда бесстрашный, он дрожал, как
в лихорадке. Растолкали Дюкова, тот потянулся к своей лисьей шубе, зевнул во всю сласть и, оглянувшись, промолвил с невозмутимым спокойствием...
Уж стал месяц бледнеть, роса
пала, близко к свету, а Жилин до края леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну
в лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется и люди у
костров.
Действительно, удэхейцы никогда больших
костров не раскладывают и, как бы ни зябли, никогда ночью не встают, не поправляют огня и не подбрасывают дров. Так многие
спят и зимою. На ночь удэхейцы устроились
в стороне от нас. Они утоптали мох ногами и легли без подстилки, где кому казалось удобнее, прикрывшись только своими халатами.
На ночь разложили большой
костер. Нагретый воздух быстро поднимался кверху и опаливал сухую листву на деревьях. Она вспыхивала и
падала на землю
в той стороне, куда относил ее легкий ветерок.
Во вторую половину ночи ветер стал немного стихать, но дождь пошел с удвоенной силой. Сквозь сон я слышал, как он барабанил
в туго натянутые полотнища палаток. Орочи не
спали и все время по очереди подкладывали дрова
в костер.
Он напился кофе, поговорил с Конкордией Сергеевной и пошел
в сад. Солнце клонилось к западу, лужайки ярко зеленели; от каждой кочки, от каждого выступа
падала длинная тень. Во фруктовом саду, около соломенного шалаша, сторожа варили кашу, синий дымок вился от
костра и стлался между деревьями.
Направо и налево, по полугоре, на черной притоптанной земле белели палатки, а за палатками чернели голые стволы чинарного леса,
в котором беспрестанно стучали топорами, трещали
костры и с грохотом
падали подрубленные деревья.
Одним скачком
попал он наверх, на плешинку, под купой деревьев, где разведен был огонь и что-то варилось
в котелке. Пониже, на обрыве, примостился на корточках молодой малый, испитой,
в рубахе с косым воротом и опорках на босу ногу. Он курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У
костра лежала, подобрав ноги
в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее не видно было из-под надвинутого на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
Через полчаса Серафима
спала в шалаше, под визиткой Теркина, высохшей у
костра. Он сам сидел, прикрывшись рогожей, и поддерживал огонь.
Жданов сидел сначала совершенно неподвижно, с глазами, устремленными на тлевшие уголья, и лицо его, освещенное красноватым светом, казалось чрезвычайно мрачным; потом скулы его под ушами стали двигаться все быстрее и быстрее, и наконец он встал и, разостлав шинель, лег
в тени сзади
костра. Или он ворочался и кряхтел, укладываясь
спать, или же смерть Веленчука и эта печальная погода так настроили меня, но мне действительно показалось, что он плачет.
Воины испустили дикий крик и завертелись вокруг
костра в бешеной пляске. А когда они остановились, чуть не
падая от усталости, то внезапно увидели большую птицу с девочкой на ее спине.
За то, что он теперь день и ночь работал веслом, ему платили только десять копеек
в сутки; правда, проезжие давали на чай и на водку, но ребята делили весь доход между собой, а татарину ничего не давали и только смеялись над ним. А от нужды голодно, холодно и страшно… Теперь бы, когда всё тело болит и дрожит, пойти
в избушку и лечь
спать, но там укрыться нечем и холоднее, чем на берегу; здесь тоже нечем укрыться, но всё же можно хоть
костер развесть…
Но вот какой-то слабый треск нарушил невозмутимую тишину — это
упала в снег последняя догоревшая ветка
костра и зашипела.
Лошадь, набежав на тлевший
в утреннем свете
костер, уперлась, и Петя тяжело
упал на мокрую землю.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились
в деревне Шамшеве. Всё сбилось
в кучу у
костров. Пьер подошел к
костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он
спал опять тем же сном, каким он
спал в Можайске после Бородина.
Ночь улетала
в диком разгуле; многие, упившись вином,
спали у догоравших
костров, другие еще не
спали, но и не замечали, как на небе несколько раз скралась луна.
Это были два, прятавшиеся
в лесу, француза. Хрипло говоря что-то на непонятном солдатам языке, они подошли к
костру. Один был повыше ростом
в офицерской шляпе и казался совсем ослабевшим. Подойдя к
костру, он хотел сесть, но
упал на землю. Другой маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что-то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.