Неточные совпадения
За работу Н. И. Струнникову Брокар денег не давал, а только платил за него пятьдесят рублей
в училище и содержал «на всем готовом». А содержал так: отвел художнику
в сторожке
койку пополам с рабочим, — так двое на одной кровати и
спали, и кормил вместе со своей прислугой на кухне. Проработал год Н. И. Струнников и пришел к Брокару...
Тело его мягко вздрогнуло, голова бессильно
упала на плечо, и
в широко открытых глазах мертво отразился холодный свет лампы, горевшей над
койкой.
А вот где-нибудь
в уголке тоже не
спят и разговаривают с своих
коек.
Мы пришли
в один из дешевеньких домов «развеселого Кунавина села», нас встретила вороватая старушка. Осип пошептался с нею, и она провела нас
в пустую маленькую комнату, темную и грязную, как стойло. На
койке спала, разметавшись, большая толстая женщина; старуха толкнула ее кулаком
в бок и сказала...
В квартире уже никто не
спал… Все ночлежники поднялись на своих
койках и слушали солдата.
Бывают минуты, когда, размышляя, не замечаешь движений, поэтому я очнулся лишь увидев себя сидящим
в кубрике против посетителей — они сели на вторую
койку, где
спал Эгва, другой матрос, — и сидели согнувшись, чтобы не стукнуться о потолок-палубу.
Об Алексее он думал насильно, потому что не хотел думать о Никите, о Тихоне. Но когда он лёг на жёсткую
койку монастырской гостиницы, его снова обняли угнетающие мысли о монахе, дворнике. Что это за человек, Тихон? На всё вокруг
падает его тень, его слова звучат
в ребячливых речах сына, его мыслями околдован брат.
— Какой же ты, друже, санитар, если
спишь на земле, да ещё и брюхом на неё лёг, а? А ну ты простудишь себе брюхо, — ведь сляжешь на
койку, да ещё, чего доброго, и помрёшь… Это, друже, не годится, — для спанья у тебя есть место
в бараке. Тебе не сказали про это? Да ты и потный, и знобит тебя.
И почти все офицеры и гардемарины
спали на юте
в подвешенных
койках.
Спать в душных каютах было томительно.
В жилой, освещенной несколькими фонарями палубе,
в тесном ряду подвешенных на крючки парусиновых
коек,
спали матросы. Раздавался звучный храп на все лады. Несмотря на пропущенные
в люки виндзейли [Виндзейль — длинная парусиновая труба с металлическими или деревянными обручами. Ставится
в жилые помещения или
в трюм вместо вентилятора.], Володю так и охватило тяжелым крепким запахом. Пахло людьми, сыростью и смолой.
Но едва только Ашанин стал на ноги, придерживаясь, чтобы не
упасть, одной рукой за
койку, как внезапно почувствовал во всем своем существе нечто невыразимо томительное и бесконечно больное и мучительное. Голова, казалось, налита была свинцом,
в виски стучало,
в каюте не хватало воздуха, и было душно, жарко и пахло, казалось, чем-то отвратительным. Ужасная тошнота, сосущая и угнетающая, словно бы вытягивала всю душу и наводила смертельную тоску.
Старший офицер спустился
в свою каюту, хотел, было, раздеться, но не разделся и, как был —
в пальто и
в высоких сапогах, бросился
в койку и тотчас же заснул тем тревожным и чутким сном, которым обыкновенно
спят капитаны и старшие офицеры
в море, всегда готовые выскочить наверх при первой тревоге.
Гусев возвращается
в лазарет и ложится на
койку. По-прежнему томит его неопределенное желание, и он никак не может понять, что ему нужно.
В груди давит,
в голове стучит, во рту так сухо, что трудно пошевельнуть языком. Он дремлет и бредит, и, замученный кошмарами, кашлем и духотой, к утру крепко засыпает. Снится ему, что
в казарме только что вынули хлеб из печи, а он залез
в печь и парится
в ней березовым веником.
Спит он два дня, а на третий
в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета.
И опять наступает тишина… Ветер гуляет по снастям, стучит винт, хлещут волны, скрипят
койки, но ко всему этому давно уже привыкло ухо, и кажется, что все кругом
спит и безмолвствует. Скучно. Те трое больных — два солдата и один матрос, — которые весь день играли
в карты, уже
спят и бредят.
Фельдшер с санитарами суетился вокруг
койки; на
койке лежал плотный мужик лет сорока, с русой бородой и наивным детским лицом. Это был ломовой извозчик, по имени Игнат Ракитский. «Схватило» его на базаре всего три часа назад, но производил он очень плохое впечатление, и пульс уже трудно было нащупать. Работы предстояло много. Не менее меня утомленного фельдшера я послал
спать и сказал, что разбужу его на смену
в два часа ночи, а сам остался при больном.
После ужина всех призреваемых
в вышеозначенном отделении,
в 7 часов, положили
спать. Каждая легла на своей
койке. Точно так же легли
спать и те пять женщин, которые ночью скоропостижно умерли. Они легли на тех самых постелях и
в тех самых комнатах,
в которых утром служанка Кирсанова нашла их мертвыми.
Эти женщины
спали вдвоем
в комнате № 6, каждая на своей
койке, и так обе и найдены мертвыми на своих же
койках, без малейших знаков насилия,
в спальных чепцах и одетые байковыми одеялами.
Придя
в себя, перепуганная служанка вскочила на ноги и бросилась к другой соседней
койке, на которой
спала умопомешанная Фиона Курдюкова (28 лет), но, к ужасу служанки, Фиона тоже была мертва… Служанка с страшным воплем кинулась к третьей больной, молодой девушке (18 лет), по имени Прасковье Снегиревой, и закричала ей во весь голос...
Не
спит Брудастый. На локоть облокотился, все на Антошку посматривает, что супротив на
койке в носовую жилейку высвистывал, —
в печени у него, Брудастого, так и саднит.
Когда Кирсанова вошла
в комнату, где,
в числе трех больных,
спала Швидчикова, она не заметила здесь ни малейшего беспорядка. Все было тихо, и все помещавшиеся здесь три женщины
в самом спокойном положении лежали, закрывшись одеялами, на своих
койках.