Неточные совпадения
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств
дорогих мы не употребляем. Человек простой: если
умрет, то и так
умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную
дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат был самый близкий ему
по душе человек, но он служил
по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и
умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
— Э-эх! человек недоверчивый! — засмеялся Свидригайлов. — Ведь я сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто,
по человечеству, не допускаете, что ль? Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну, согласитесь, ну «Лужину ли, в самом деле, жить и делать мерзости, или ей
умирать?». И не помоги я, так ведь «Полечка, например, туда же,
по той же
дороге пойдет…».
«Плох. Может
умереть в вагоне
по дороге в Россию. Немцы зароют его в землю, аккуратно отправят документы русскому консулу, консул пошлет их на родину Долганова, а — там у него никого нет. Ни души».
В Англии и ее колониях письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук,
по железным и другим
дорогам,
по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он
умер или сам воротился туда же.
— Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюшка, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидеть, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть на церковную да все на
дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя
по дороге, кому, то есть,
умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
Если роды кончатся хорошо, все пойдет на пользу; но мы не должны забывать, что
по дороге может
умереть ребенок или мать, а может, и оба, и тогда — ну, тогда история с своим мормонизмом начнет новую беременность…
Вот о кучерской жизни и мечтали «фалаторы», но редко кому удавалось достигнуть этого счастья. Многие получали увечье — их правление
дороги отсылало в деревню без всякой пенсии. Если доходило до суда, то суд решал: «
По собственной неосторожности». Многие простужались и
умирали в больницах.
Мне было неловко видеть ее печаль при свидании с нами; я сознавал, что мы сами
по себе ничто в ее глазах, что мы ей
дороги только как воспоминание, я чувствовал, что в каждом поцелуе, которыми она покрывала мои щеки, выражалась одна мысль: ее нет, она
умерла, я не увижу ее больше!
Вам кажется, будто вы-то именно и причина, что пропадает и погибает молодая жизнь, и вы (
по крайней мере, думается вам так) готовы были бы лучше сами
умереть за эту жизнь; но ничто уж тут не поможет: яд смерти разрушает
дорогое вам существование и оставляет вашу совесть страдать всю жизнь оттого, что несправедливо, и нечестно, и жестоко поступали вы против этого существа.
—
По дороге вперед и против самого себя идти приходится. Надо уметь все отдать, все сердце. Жизнь отдать,
умереть за дело — это просто! Отдай — больше, и то, что тебе
дороже твоей жизни, — отдай, — тогда сильно взрастет и самое
дорогое твое — правда твоя!..
Многие сотни! А сколько еще было таких, кто не в силах был идти и
умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около
дорог, за двадцать пять верст от Москвы, а сколько
умерло в больницах и дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже после.
Неужели же не пора сдать в архив это щеголянье, этот пошлый хлам вместе с известными фразами о том, что у нас, на Руси, никто с голоду не
умирает, и езда
по дорогам самая скорая, и что мы шапками всех закидать можем? Лезут мне в глаза с даровитостью русской натуры, с гениальным инстинктом, с Кулибиным… Да какая это даровитость, помилуйте, господа? Это лепетанье спросонья, а не то полузвериная сметка.
Пошел…
по дороге шагает…
Нет солнца, луна не взошла…
Как будто весь мир
умирает:
Затишье, снежок, полумгла…
И, вероятно, от этого вечного страха, который угнетал ее, она не оставила Сашу в корпусе, когда генерал
умер от паралича сердца, немедленно взяла его; подумав же недолго, распродала часть имущества и мебели и уехала на жительство в свой тихий губернский город Н.,
дорогой ей
по воспоминаниям: первые три года замужества она провела здесь, в месте тогдашнего служения Погодина.
Правда, что без этой помощи человеку, закинутому в суровые условия незнакомой страны, пришлось бы или в самом скором времени
умереть от голода и холода, или приняться за разбой; правда также, что всего охотнее эта помощь оказывается в виде пособия «на
дорогу», посредством которого якутская община старается как можно скорее выпроводить поселенца куда-нибудь на прииск, откуда уже большая часть этих неудобных граждан не возвращается; тем не менее человеку, серьезно принимающемуся за работу, якуты
по большей части также помогают стать на ноги.
Сын с раздраженным любопытством вглядывался в ее качающуюся седую голову в черной кружевной наколке, вспомнил, какие нелепости говорила она
дорогою, и подумал, что мать его совсем выжила из ума, что внизу, запертые
по своим комнатам, сидят сумасшедшие, что брат его, который
умер, тоже был сумасшедшим.
Но — далеко идти в Россию… Всё равно не дойдёшь,
умрёшь где-нибудь в
дороге. Здесь
по Кубани подают милостыню щедро; народ всё зажиточный, хотя тяжёлый и насмешливый. Не любят нищих, потому что богаты…
У одного человека были осел и лошадь. Шли они
по дороге; осел сказал лошади: «Мне тяжело, не дотащу я всего, возьми с меня хоть немного». Лошадь не послушалась. Осел упал от натуги и
умер. Хозяин как наложил все с осла на лошадь, да еще и шкуру ослиную, лошадь и взвыла: «Ох, горе мне, бедной, горюшко мне, несчастной! Не хотела я немножко ему подсобить, теперь вот все тащу да еще и шкуру».
Целая картина ярко вспыхивает в моем воображении. Это было давно; впрочем, всё, вся моя жизнь, та жизнь, когда я не лежал еще здесь с перебитыми ногами, была так давно… Я шел
по улице, кучка народа остановила меня. Толпа стояла и молча глядела на что-то беленькое, окровавленное, жалобно визжавшее. Это была маленькая хорошенькая собачка; вагон конно-железной
дороги переехал ее. Она
умирала, вот как теперь я. Какой-то дворник растолкал толпу, взял собачку за шиворот и унес. Толпа разошлась.
— А вот что, — вымолвила опять Софья Ивановна, энергически махнув рукой, — по-моему, просто-напросто прикажите-ка скорей отвезти его на
дорогу, да пусть идет себе
умирать куда хочет!..
Дежурный врач был принужден выписать мальчика;
по дороге домой он
умер…
Эта постоянная близость к возможной каждую минуту смерти и придала какую-то несвойственную ей суровость, замкнутость и безразличие к опасности всему её еще далеко не установившемуся полудетскому существу. И синие глаза девушки, еще по-детски пухлые губы и все лицо её выражали теперь полную готовность
умереть каждую минуту, если только смерть её смогла бы принести хотя крошечную пользу
дорогой славянской земле.
Дрожь пробежала
по телу девочки. О! Она не вынесет побоев; y неё от них и то все тело ноет и болит, как разбитое. Она вся в синяках и рубцах от следов плетки, и новые колотушки и удары доконают ее. А ей, Тасе, так хочется жить, она еще такая маленькая, так мало видела жизни, ей так хочется повидать
дорогую маму, сестру, брата, милую няню, всех, всех, всех. Она не вынесет нового наказания! Нет, нет, она не вынесет его и
умрет, как
умер Коко от удара Розы.
Всю
дорогу — минут с двадцать — на душе Евлампия Григорьевича то защемит от «пакости» Краснопёрого, то начнет мутить совесть: человек
умирает, просит его в свидетели
по завещанию, учил уму-разуму, из самых немудрых торговцев сделал из него особу, а он, как «Капитошка» сейчас ржал: «об одеждах его мечет жребий»; срам-стыдобушка!
«Нет, — думал Егор Никифоров, шагая
по знакомой
дороге, — нет, этого не может быть… Эта прелестная девушка не может быть дочерью Петра Иннокентьевича. Ей двадцать один год, но двадцать лет тому назад Толстых не был женат… Нет, она не его дочь, хотя и называет его своим отцом… Ее крестный отец Иннокентий Антипович! Не ребенок ли это Марьи Петровны? Ее мать, говорит она,
умерла при ее рождении, а Марья Петровна пропала около того же времени… Да, это так, это дочь Марьи Петровны!»
— Приехал доктор, которого перехватили
по дороге в Завидово, и сказал, что его очень сильно душили… Оттого он и
умер.
Первые дни он хотя с трудом, но выносил
дорогу. Потом это ему сделалось не
по силам, и он принужден был остановиться в деревне, невдалеке от Вильны. Лежа на лавке в крестьянской избе, он стонал в голос, перемежая стоны молитвами и жалея, что не
умер в Италии. Однако припадки болезни мало-помалу стихли, больного опять положили в карету и повезли дальше.
— Ну-с, отчего же
умерла та дама? — спросил доктор, когда бричка опять покатила
по дороге.
От Оршы побежали дальше
по дороге в Вильну, точно так же играя в жмурки с преследующею армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог, — уехал тоже, кто не мог, — сдался или
умер.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно
по словам доктора)
умереть во время
дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе.