Неточные совпадения
— Ну вот ей-Богу, —
улыбаясь сказал Левин, — что не могу найти
в своей
душе этого чувства сожаления о своей свободе!
«Нет, неправду не может она сказать с этими глазами», подумала мать,
улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня
улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь
в ее
душе.
Степан Аркадьич
улыбнулся. Он понимал, что делалось
в душе Левина.
— Ах, если бы вы знали то счастье, которое мы испытываем, чувствуя всегдашнее Его присутствие
в своей
душе! — сказала графиня Лидия Ивановна, блаженно
улыбаясь.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него
в душе это чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он
улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только
в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, — вот это счастье!»
— Полно, папаша, полно, сделай одолжение! — Аркадий ласково
улыбнулся. «
В чем извиняется!» — подумал он про себя, и чувство снисходительной нежности к доброму и мягкому отцу, смешанное с ощущением какого-то тайного превосходства, наполнило его
душу. — Перестань, пожалуйста, — повторил он еще раз, невольно наслаждаясь сознанием собственной развитости и свободы.
Губернатор подошел к Одинцовой, объявил, что ужин готов, и с озабоченным лицом подал ей руку. Уходя, она обернулась, чтобы
в последний раз
улыбнуться и кивнуть Аркадию. Он низко поклонился, посмотрел ей вслед (как строен показался ему ее стан, облитый сероватым блеском черного шелка!) и, подумав: «
В это мгновенье она уже забыла о моем существовании», — почувствовал на
душе какое-то изящное смирение…
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что
в дворянском отделении устроен для мужчин
душ профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», — читал он, когда
в дверь постучали и на его крик: «Войдите!» вошел курчавый ученик Маракуева — Дунаев. Он никогда не бывал у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда,
улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а нос как-то странно углубился
в усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что может провалиться сквозь пол.
— Какой вы проницательный, черт возьми, — тихонько проворчал Иноков, взял со стола пресс-папье — кусок мрамора с бронзовой, тонконогой женщиной на нем — и
улыбнулся своей второй, мягкой улыбкой. — Замечательно проницательный, — повторил он, ощупывая пальцами бронзовую фигурку. — Убить, наверное, всякий способен, ну, и я тоже. Я — не злой вообще, а иногда у меня
в душе вспыхивает эдакий зеленый огонь, и тут уж я себе — не хозяин.
— Да, да, —
в радостном трепете говорил он, — и ответом будет взгляд стыдливого согласия… Она не скажет ни слова, она вспыхнет,
улыбнется до дна
души, потом взгляд ее наполнится слезами…
Посему и ты, Софья, не смущай свою
душу слишком, ибо весь твой грех — мой, а
в тебе, так мыслю, и разуменье-то вряд ли тогда было, а пожалуй, и
в вас тоже, сударь, вкупе с нею, —
улыбнулся он с задрожавшими от какой-то боли губами, — и хоть мог бы я тогда поучить тебя, супруга моя, даже жезлом, да и должен был, но жалко стало, как предо мной упала
в слезах и ничего не потаила… ноги мои целовала.
Она
улыбнулась, только когда он
улыбнулся,
улыбнулась, только как бы покоряясь ему, но
в душе ее не было улыбки, — был страх.
Нехлюдов посмотрел на подсудимых. Они, те самые, чья судьба решилась, всё так же неподвижно сидели за своей решеткой перед солдатами. Маслова
улыбалась чему-то. И
в душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство. Перед этим, предвидя ее оправдание и оставление
в городе, он был
в нерешительности, как отнестись к ней; и отношение к ней было трудно. Каторга же и Сибирь сразу уничтожали возможность всякого отношения к ней: недобитая птица перестала бы трепаться
в ягдташе и напоминать о себе.
Они по целым часам ждали его
в банке, теряя дорогое время, выслушивали его грубости и должны были заискивающе
улыбаться, когда на
душе скребли кошки и накипала самая лютая злоба.
Аня. Мама!.. Мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя мама, моя прекрасная, я люблю тебя… я благословляю тебя. Вишневый сад продан, его уже нет, это правда, правда, но не плачь, мама, у тебя осталась жизнь впереди, осталась твоя хорошая, чистая
душа… Пойдем со мной, пойдем, милая, отсюда, пойдем!.. Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою
душу, как солнце
в вечерний час, и ты
улыбнешься, мама! Пойдем, милая! Пойдем!..
Правда, природа там печальна и сурова, но сурова она по-русски, здесь же она
улыбается и грустит, должно быть, по-аински, и вызывает
в русской
душе неопределенное настроение.
Раиса Павловна нервно
улыбнулась и опустила глаза; ее
душило, и слезы стояли
в горле.
Остаток дня прошел
в пестром тумане воспоминаний,
в тяжелой усталости, туго обнявшей тело и
душу. Серым пятном прыгал маленький офицерик, светилось бронзовое лицо Павла,
улыбались глаза Андрея.
Она
улыбалась, но ее улыбка неясно отразилась на лице Людмилы. Мать чувствовала, что Людмила охлаждает ее радость своей сдержанностью, и у нее вдруг возникло упрямое желание перелить
в эту суровую
душу огонь свой, зажечь ее, — пусть она тоже звучит согласно строю сердца, полного радостью. Она взяла руки Людмилы, крепко стиснула их, говоря...
И потом безмолвно, покорно брал свою шинельку, шляпенку, опять потихоньку отворял дверь и уходил,
улыбаясь через силу, чтобы удержать
в душе накипевшее горе и не выказать его сыну.
— Князь Лев Михайлыч особа престарелая-с; они, так сказать, закалены
в горниле опытности, а у вас
душа мягкая-с!.. Вы все равно как дети на огонь бросаетесь, — прибавил он, ласково
улыбаясь.
Товарищ, на которого ссылался Колесов, стоял тут же и обнаруживал полнейшее равнодушие. Он тоже был мещанин, огромного роста и, по-видимому, весьма сильный. Изредка, вслушиваясь
в слова Колесова, он тупо
улыбался, но вместе с тем хранил упорное молчание; по всему видно было, что он служил только орудием для совершения преступления,
душою же и руководителем был
в этом деле Колесов.
Наконец Татьяна Ивановна, заметив необыкновенное состояние
души своего визави, стала пристально
в него всматриваться; потом посмотрела на нас,
улыбнулась, и вдруг, схватив свою омбрельку, [Омбрелька (от франц. ombrelle) — небольшой дамский зонтик.] грациозно ударила ею слегка господина Бахчеева по плечу.
Многое встрепенулось
в душе Крупова при виде благородного, чистого юноши; ему вспомнилось то время, когда он с Антоном Фердинандовичем мечтал сделать переворот
в медицине, идти пешком
в Геттинген… и он горько
улыбнулся при этих воспоминаниях.
Я искренно люблю Дмитрия; но иногда
душа требует чего-то другого, чего я не нахожу
в нем, — он так кроток, так нежен, что я готова раскрыть ему всякую мечту, всякую детскую мысль, пробегающую по
душе; он все оценит, он не
улыбнется с насмешкой, не оскорбит холодным словом или ученым замечанием, но это не все: бывают совсем иные требования,
душа ищет силы, отвагу мысли; отчего у Дмитрия нет этой потребности добиваться до истины, мучиться мыслию?
— Воображаю, как вы меня проклинаете
в душе, — проговорила она, продолжая
улыбаться. — Целую ночь нянчитесь… Я вас, кажется, бранила?
Буланов (презрительно
улыбаясь). Философия! (Серьезно.) Вы толку
в деньгах не знаете, оттого так и разговариваете. Видно, нужды-то не видали? А тут впереди жизнь приятная… За деньги-то люди черту
душу закладывают, а не то чтоб отказываться.
Хорошая, искренняя женская любовь ни разу еще не
улыбнулась Андрею Ильичу. Он был слишком застенчив и неуверен
в себе, чтобы брать от жизни то, что ему, может быть, принадлежало по праву. Не удивительно, что теперь его
душа радостно устремилась навстречу новому, сильному чувству.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые
в белом, играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув,
улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко
в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном
душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит,
в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Он думал: вот — судьба ломала, тискала его, сунула
в тяжёлый грех, смутила
душу, а теперь как будто прощенья у него просит,
улыбается, угождает ему… Теперь пред ним открыта свободная дорога
в чистый угол жизни, где он будет жить один и умиротворит свою
душу. Мысли кружились
в его голове весёлым хороводом, вливая
в сердце неведомую Илье до этой поры уверенность.
«Отколупнет ли крендель» Градов-Соколов, закатит ли глаза томная Рыбчинская, рявкнет ли Соловцов или, как
в барабан, лупит себя по груди Рощин-Инсаров,
улыбнется ли, рублем подарит наивная Мартынова — на все отзыв от всей
души, с шумом и грохотом.
Он ласково и сочувственно
улыбался, голос у него был такой мягкий…
В комнате повеяло теплом, согревающим
душу.
В сердце девушки все ярче разгоралась робкая надежда на счастье.
Подчиняясь его настроению, Евсей обнимал вещи расплывчатым взглядом и
улыбался удивлённо, как будто впервые он видел красивое, манящее обилие ярких материй, пёстрых книг, ослепительную путаницу блеска красок и металлов. Ему нравилось слушать голос Якова, была приятна торопливая речь, насыщенная радостью, она так легко проникала
в тёмный пустырь
души.
Что это за люди? — спрашивал я себя: просто ли глупцы, давшие друг другу слово ни под каким видом не сознаваться
в этом? или это переодетые принцы, которым правила этикета не позволяют ни
улыбаться не вовремя, ни поговорить по
душе с человеком, не посвященным
в тайны пенкоснимательской абракадабры? или, наконец, это банда оффенбаховских разбойников, давшая клятву накидываться и скалить зубы на всех, кто к ней не принадлежит?
Она сжимала его руки, плакала над ним,
улыбалась ему, опять смотрела на него своими чудными глазами, и — и все прежнее, невозвратное воскресло вновь
в душе умирающего.
Жить рядом и видеть ежедневно лицо, глаза, жать руку и ласково
улыбаться; слышать голос, слова, заглядывать
в самую
душу — и вдруг так просто сказать, что он лжет и обманывает кого-то! И это думать давно, с самого начала, все время — и говорить «так точно», и жать руку, и ничем не обнаруживать своих подлых подозрений. Но, может быть, он и показывал видом, намеками, а Саша не заметил… Что такое сказал вчера Колесников об Еремее, который ему не понравился?
Колесников
улыбнулся. Снова появились на лице землистые тени, кто-то тяжелый сидел на груди и
душил за горло, — с трудом прорывалось хриплое дыхание, и толчками, неровно дергалась грудь.
В черном озарении ужаса подходила смерть. Колесников заметался и застонал, и склонившийся Саша увидел
в широко открытых глазах мольбу о помощи и страх, наивный, почти детский.
— Да, смешная была история, — сказал он, продолжая
улыбаться. — Я сегодня все утро смеялся. Курьезно
в истерическом припадке то, что знаешь, что он нелеп, и смеешься над ним
в душе и
в то же время рыдаешь.
В наш нервный век мы рабы своих нервов; они наши хозяева и делают с нами, что хотят. Цивилизация
в этом отношении оказала нам медвежью услугу…
В недоумении я спрашиваю себя: неужели эта старая, очень полная, неуклюжая женщина, с тупым выражением мелочной заботы и страха перед куском хлеба, со взглядом, отуманенным постоянными мыслями о долгах и нужде, умеющая говорить только о расходах и
улыбаться только дешевизне, — неужели эта женщина была когда-то той самой тоненькой Варею, которую я страстно полюбил за хороший, ясный ум, за чистую
душу, красоту и, как Отелло Дездемону, за «состраданье» к моей науке?
Улыбался умильно и ждал. Но было пусто и
в душе и вокруг. И не возвращался тихий и скорбный образ. Вспоминались ненужно и мучительно восковые горящие свечи, поп
в рясе, нарисованная на стене икона, и как отец, сгибаясь и разгибаясь, молится и кладет поклоны, а сам смотрит исподлобья, молится ли Васька, не занялся ли баловством. И стало еще страшнее, чем до молитвы.
Вы благородный человек. Вы не
улыбнетесь и не подосадуете на мои нетерпеливые строки. Вспомните, что их пишет бедная девушка, что она одна, что некому ни научить ее, ни посоветовать ей и что она никогда не умела сама совладеть с своим сердцем. Но простите меня, что
в мою
душу хотя на один миг закралось сомнение. Вы неспособны даже и мысленно обидеть ту, которая вас так любила и любит».
В это время я еще не умел забывать то, что не нужно мне. Да, я видел, что
в каждом из этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет ее. Это,
в сущности, добрые звери, — любого из них нетрудно заставить
улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать с доверием ребенка рассказы о поисках разума и счастья, о подвигах великодушия. Странной
душе этих людей дорого все, что возбуждает мечту о возможности легкой жизни по законам личной воли.
— Не плачьте, днем раньше, днем позже все там будем… Бог все видит: и нашу правду, и нашу неправду… Будем молиться о
душе Гаврилы Степаныча… Хороший он был человек! — со слезами
в голосе глухо заговорил о. Андроник и сморгнул с глаза непрошеную слезу. Меня поразила эта перемена
в о. Андронике и то невольное уважение, с которым все относились теперь к нему; он ни разу не
улыбнулся, был задумчив и как-то по-детски ласков, так что хотелось обнять этого добрейшего и милого старика.
Теперь, когда быстро наступала темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких
душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что
в этом громадном, таинственном мире,
в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо
улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
Уста Афанасия Ивановича как-то болезненно искривились. Он хотел, однако ж, победить
в душе своей грустное чувство и,
улыбнувшись, сказал...
Порою
в этом адском шуме и возне машин вдруг победительно и беззаботно вспыхнет весёлая песня, —
улыбаюсь я
в душе, вспоминая Иванушку-дурачка на ките по дороге
в небеса за чудесной жар-птицей.
— За свои грехи — я ответчица! — говорит она, наклонясь ко мне, и вся
улыбается. — Да не кажется мне велик грех-то мой… Может, это и нехорошо говорю я, а — правду!
В церковь я люблю ходить; она у нас недавно построена, светлая такая, очень милая! Певчие замечательно поют. Иногда так тронут сердце, что даже заплачешь.
В церкви отдыхаешь
душой от всякой суеты…
Спокойно и плавно текут мои мысли, необычно это для меня и неожиданно. Осторожно разглядываю себя, тихонько обыскиваю сердце — хочу найти
в нём тревоги и спорные недоумения.
Улыбаюсь в безгласной темноте и боюсь пошевелиться, чтобы не расплескать незнакомую радость, коей сердце по края полно. Верю и не верю этой удивительной полноте
души, неожиданной находке для меня.
Когда бывают гости, вдруг ей покажется, что Коврин необыкновенно красив и что
в него влюблены все женщины и завидуют ей, и
душа ее наполняется восторгом и гордостью, как будто она победила весь свет, но стоит ему приветливо
улыбнуться какой-нибудь барышне, как она уж дрожит от ревности, уходит к себе — и опять слезы.
Она смотрела
в темный угол за роялью,
улыбалась, мысленно звала, и ей приходило
в голову: не поехать ли сейчас
в город к кому-нибудь, например, хоть к Лысевичу, и не рассказать ли ему, что происходит у нее теперь на
душе?