Неточные совпадения
Казалось, все страхи, как мечты,
улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и
воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался
в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?
На зеленом, цветущем берегу, над темной глубью реки или озера,
в тени кустов, под шатром исполинского осокоря или кудрявой ольхи, тихо трепещущей своими листьями
в светлом зеркале
воды, на котором колеблются или неподвижно лежат наплавки ваши, —
улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды!
Дружеский шепот реки оказал мне настоящую услугу. Когда, часа три назад, я
укладывался на берегу,
в ожидании ветлужского парохода,
вода была далеко, за старою лодкой, которая лежала на берегу кверху днищем; теперь ее уже взмывало и покачивало приливом. Вся река торопилась куда-то, пенилась по всей своей ширине и приплескивала почти к самым моим ногам. Еще полчаса, — будь мой сон еще несколько крепче, — и я очутился бы
в воде, как и эта опрокинутая лодка.
«Лучше не думать, а уснуть», — решил я и
улегся в пропитанный
водой песок.
И приходилось, поевши горячей похлебки,
укладываться прямо
в грязь. Снизу
вода, сверху
вода; казалось, и тело все пропитано
водой. Дрожишь, кутаешься
в шинель, понемногу начинаешь согреваться влажною теплотой и крепко засыпаешь опять до проклинаемого всеми генерал-марша. Снова серая колонна, серое небо, грязная дорога и печальные мокрые холмы и долины. Людям приходилось трудно.
Половецкий и брат Павлин уже
улеглись спать, как неожиданно явился повар Егорушка.
В одной руке он нес жестяную лампочку, а
в другой чайник с горячей
водой.
Едва чаепитие было окончено, как приказано было снова
укладываться. Люди, ослепленные резким переходом от света к темноте, идут, вытянув вперед руки и ощупывая ногами землю, чтобы не наткнуться на камень или не оступиться
в воду.
Прошел час, другой, — Токарев не мог заснуть. Было душно, кусали комары и мошки, жесткие Танины простыни терли тело. Наложенные вместо тюфяка вещи образовали
в постели бугры, и никак нельзя было удобно
улечься. Хотелось пить, а
воды не было. Токарев лежал потный, угрюмый и злой и вспоминал свою уютную квартиру
в Пожарске. Опять он бездомен. Будущее темно и неверно, и что хорошего может он ждать от этого будущего?
Очнувшись, он увидел себя
в своей постели, раздетым, увидел графин с
водой и Павла, но от этого ему не было ни прохладнее, ни мягче, ни удобнее. Ноги и руки по-прежнему не
укладывались, язык прилипал к небу, и слышалось всхлипыванье чухонской трубки… Возле кровати, толкая своей широкой спиной Павла, суетился плотный чернобородый доктор.
В палатах укладывали раненых, кормили ужином и поили чаем. Они не спали трое суток, почти не ели и даже не пили, — некогда было, и негде было взять
воды. И теперь их мягко охватывало покоем, тишиною, сознанием безопасности.
В фанзе было тепло, уютно от ярких ламп. Пили чай, шли оживленные разговоры и рассказы.
В чистом белье, раздетые, солдаты
укладывались спать и с наслаждением завертывались
в одеяла.
Екатерина Петровна поняла, что зашла слишком далеко, но клокотавшая злоба не
улеглась еще
в ее сердце; она не бросилась к своей подруге, умоляя о прощении, она налила только стакан
воды и подошла к рыдавшей навзрыд Талечке.
И ярким сияньем
Холмы осыпал вечереющий день:
На землю с молчаньем
Сходила ночная, росистая тень;
Уж синие своды
Блистали
в звездах;
Сравнялися
воды;
И ветер
улегся на спящих листах.