Неточные совпадения
И
хозяева Ильи, и сам Илья, и даже многие из городских сострадательных людей, из купцов и купчих преимущественно, пробовали не раз одевать Лизавету приличнее, чем в одной рубашке, а
к зиме всегда надевали на нее тулуп, а ноги обували в сапоги; но она обыкновенно, давая все надеть на себя беспрекословно,
уходила и где-нибудь, преимущественно на соборной церковной паперти, непременно снимала с себя все, ей пожертвованное, — платок ли, юбку ли, тулуп, сапоги, — все оставляла на месте и
уходила босая и в одной рубашке по-прежнему.
Год проходит благополучно. На другой год наступает срок платить оброк — о Сережке ни слуху ни духу. Толкнулся Стрелков
к последнему
хозяину, у которого он жил, но там сказали, что Сережка несколько недель тому назад
ушел к Троице Богу молиться и с тех пор не возвращался. Искал, искал его Стрелков по Москве, на извозчиков разорился, но так и не нашел.
Они
уходят в соседнюю комнату, где стоит большой стол, уставленный закусками и выпивкой. Приходят, прикладываются, и опять —
к дамам или в соседнюю комнату, — там на двух столах степенная игра в преферанс и на одном в «стуколку». Преферансисты — пожилые купцы, два солидных чиновника — один с «Анной в петлице» — и сам
хозяин дома, в долгополом сюртуке с золотой медалью на ленте на красной шее, вырастающей из глухого синего бархатного жилета.
Когда я подошел
к ним, они тревожно стали говорить о том, что мертвый зверь есть «Тэму» — грозный
хозяин морей, и потому надо как можно скорее
уходить отсюда.
В одно из воскресений, когда
хозяева ушли к ранней обедне, а я, поставив самовар, отправился убирать комнаты, — старший ребенок, забравшись в кухню, вытащил кран из самовара и уселся под стол играть краном.
Это удивило меня своей правдой, — я стал читать дальше, стоя у слухового окна, я читал, пока не озяб, а вечером, когда
хозяева ушли ко всенощной, снес книгу в кухню и утонул в желтоватых, изношенных страницах, подобных осенним листьям; они легко уводили меня в иную жизнь,
к новым именам и отношениям, показывая мне добрых героев, мрачных злодеев, непохожих на людей, приглядевшихся мне.
Кто-то могучей рукой швырнул меня
к порогу, в угол. Непамятно, как
ушли монахи, унося икону, но очень помню:
хозяева, окружив меня, сидевшего на полу, с великим страхом и заботою рассуждали — что же теперь будет со мной?
Когда братья
ушли на улицу, женщины, приказав мне ставить самовар, бросились
к окнам, но почти тотчас с улицы позвонил
хозяин, молча вбежал по лестнице и, отворив дверь в прихожую, густо сказал...
По праздникам, когда
хозяева уходили в собор
к поздней обедне, я приходил
к ней утром; она звала меня в спальню
к себе, я садился на маленькое, обитое золотистым шелком кресло, девочка влезала мне на колени, я рассказывал матери о прочитанных книгах.
— Загулял, сударь, — прибавил один из работников, человек пожилой, высокий и сухощавый, с педантски строгим выражением лица и с поползновением на старшинство между своими, — загулял, сударь, от
хозяина третий день как
ушел, да у нас и хоронится, навязался
к нам! Вот стамеску просит. Ну, на что тебе теперь стамеска, пустая ты голова? Последний струмент закладывать хочет!
Я рассердился, послал всем мысленно тысячу проклятий, надел шинель и фуражку, захватил в руки чубучок с змеиными головками и повернулся
к двери, но досадно же так
уйти, не получа никакого объяснения. Я вернулся снова, взял в сторонку мать моего
хозяина, добрейшую старушку, которая, казалось, очень меня любила, и говорю ей...
Вечером того же дня, отслужив панихиду, они покинули Болотово. Возвращались они тем же путем, каким ехал ночью старик. Очутившись против Комарева, которое с высокого берега виднелось как на ладони, отец и дочь свернули влево. Им следовало зайти
к тетушке Анне и взять ребенка, после чего Дуня должна была
уйти с отцом в Сосновку и поселиться у его
хозяина.
Но у Гаврика был свой характер. Слушая щебетанье хозяйки, он пребывал в полном равнодушии. Разговаривал он с нею грубо, без признаков почтения
к её сану хозяйки. А когда она
уходила, он замечал
хозяину...
Дождавшись, когда
хозяева и подмастерья
ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкафа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать.
Правда, приходили туда
к ним иногда в гости некоторые дамы, но они должны были и
уходить оттуда с чинностью,
к которой волей-неволей обязывало их присутствие скромного
хозяина.
Проходили года, сменялись лакеи в кожаных нарукавниках, сменялись поставщики и развозчики пива, сменялись сами
хозяева пивной, но Сашка неизменно каждый вечер
к шести часам уже сидел на своей эстраде со скрипкой в руках и с маленькой беленькой собачкой на коленях, а
к часу ночи
уходил из Гамбринуса в сопровождении той же собачки Белочки, едва держась на ногах от выпитого пива.
Как-то раз он
ушел с вечера и не пришел ни ночью
к работе, ни на другой день. Вместо него явился
хозяин с озабоченным лицом и объявил...
Анисья. Да и то идти надо. А то
к чему пристало?
Хозяева ушли и гостей побросали. А гости всё хорошие.
Встав из-за стола, она упросила мать отпустить ее с дежурства из гостиной, говоря, что у ней разболелась голова; мать позволила ей
уйти, но Шатов просидел с
хозяевами еще часа полтора, проникнутый и разогретый чувством искренней любви, оживившей его несколько апатичный ум и медленную речь; он говорил живо, увлекательно, даже тепло и совершенно пленил Болдухиных, особенно Варвару Михайловну, которая, когда Ардальон Семеныч
ушел, несколько времени не находила слов достойно восхвалить своего гостя и восполняла этот недостаток выразительными жестами,
к которым только в крайности прибегала.
В настоящее же время тетрадь или книга уже постоянно отодвигались при моем появлении, так что я сам, зная, чем
хозяин занят, не входил иногда
к нему в кабинет или, поздоровавшись, сейчас
уходил под каким-нибудь предлогом.
Ухватываются старики по двое и, шатаясь, идут и
уходят — одна пара, потом другая.
Хозяин идет
к дому, не доходит, спотыкается, падает и бормочет что-то непонятное, подобно хрюканью. Дед с мужиками поднимается и
уходит.
«Если
уйти — так туда,
к нему,
к черноглазому мальчику и его
хозяину.
— Теперь вы будете отправлены на фронт, в передовую линию, и там, в боях за рабочее дело, искупите свою вину. Я верю, что скоро мы опять сможем назвать вас нашими товарищами… — А третьего мы все равно отыщем, и ему будет расстрел… Товарищи! — обратился он
к толпе. — Мы сегодня
уходим. Красная армия освободила вас от гнета ваших эксплуататоров, помещиков и
хозяев. Стройте же новую, трудовую жизнь, справедливую и красивую!
— Куда уйти-то? Вы думаете, лучше у других? А я вам скажу, может, еще хуже. Тут хоть
хозяин добрый, не гонится за этим, а вон у Коникова, — там прямо иди
к нему девушка в кабинет.
Папа относился
к дедушке с глубокою почтительностью и нежною благодарностью. Когда дедушка приезжал
к нам, — вдруг он, а не папа, становился главным лицом и
хозяином всего нашего дома. Маленький я был тогда, но и я чувствовал, Что в дом наш вместе с дедушкою входил странный, старый, умирающий мир, от которого мы уже
ушли далеко вперед.
Андрей Денисов (ибо это он был) обратился
к своим спутникам. В одном из них, чернеце, легко нам узнать Авраама. Старик приказал им отойти несколько от хижины, одному стать на страже, другим лечь отдохнуть, что немедленно и с подобострастием выполнили они, исключая Авраама, который возвратился прислушивать сквозь стенку. Сам
хозяин, не заботясь о гостях,
ушел спать на житницу.
С такими мыслями и планами он прибыл в
К. утром, и, получив деньги из банка, поехал прямо в гостиницу Разборова. Там ожидало его неожиданное роковое известие. Вера Андреевна Смельская, по словам самого
хозяина, расплатившись за номер, вскоре после его отъезда
ушла из гостиницы, а куда, неизвестно.
Офицеры, поговорив, подумали: что же, до утра подождать беда не велика, — и подчинились своеобычному
хозяину. Они
ушли во флигель, а фарбованский пан крикнул гайдука Прокопа, велел ему сесть в бричку и скакать в Пирятин, где найти таких-то двух судовых панычей и во что бы ни стало привезти их
к утру в Фарбованую.