Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да
в землю сам
ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам
ушла!
Она всегда протягивала ему свою руку робко, иногда даже не подавала совсем, как бы боялась, что он оттолкнет ее. Он всегда как бы с отвращением брал ее руку, всегда точно с досадой встречал ее, иногда упорно молчал во все время ее посещения. Случалось, что она трепетала его и
уходила в глубокой скорби. Но теперь их руки не разнимались; он мельком и быстро взглянул на нее, ничего не выговорил и опустил свои глаза
в землю. Они были одни, их никто не видел. Конвойный на ту пору отворотился.
Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал
землю. Истерически лаяла испуганная собака.
В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот.
Петроград встретил оттепелью, туманом, все на
земле было окутано мокрой кисеей, она затрудняла дыхание, гасила мысли, вызывала ощущение бессилия. Дома ждала неприятность: Агафья, сложив, как всегда, руки на груди, заявила, что
уходит работать
в госпиталь сиделкой.
— Вам вредно волноваться так, — сказал Самгин, насильно усмехаясь, и
ушел в сад,
в угол, затененный кирпичной, слепой стеной соседнего дома. Там, у стола, врытого
в землю, возвышалось полукруглое сиденье, покрытое дерном, — весь угол сада был сыроват, печален, темен. Раскуривая папиросу, Самгин увидал, что руки его дрожат.
— Наш народ — самый свободный на
земле. Он ничем не связан изнутри. Действительности — не любит. Он — штучки любит, фокусы. Колдунов и чудодеев. Блаженненьких. Он сам такой — блаженненький. Он завтра же может магометанство принять — на пробу. Да, на пробу-с! Может сжечь все свои избы и скопом
уйти в пустыни,
в пески, искать Опоньское царство.
На Невском стало еще страшней; Невский шире других улиц и от этого был пустынней, а дома на нем бездушнее, мертвей. Он
уходил во тьму, точно ущелье
в гору. Вдали и низко, там, где должна быть
земля, холодная плоть застывшей тьмы была разорвана маленькими и тусклыми пятнами огней. Напоминая раны, кровь, эти огни не освещали ничего, бесконечно углубляя проспект, и было
в них что-то подстерегающее.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя
земля, отечество… Ты
в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по
земле ходят, она их за ноги держит, от своей
земли не
уйдешь.
Пока ветер качал и гнул к
земле деревья, столбами нес пыль, метя поля, пока молнии жгли воздух и гром тяжело, как хохот, катался
в небе, бабушка не смыкала глаз, не раздевалась, ходила из комнаты
в комнату, заглядывала, что делают Марфенька и Верочка, крестила их и крестилась сама, и тогда только успокаивалась, когда туча, истратив весь пламень и треск, бледнела и
уходила вдаль.
— Даром
землю отдам, только подпишись. Мало они нашего брата околпачивали. Нет, брат, шалишь, нынче мы и сами понимать стали, — добавил он и стал подзывать отбившегося стригуна-жеребенка. — Коняш, коняш! — кричал он, остановив лошадь и оглядываясь назад, но стригун был не назади, а сбоку, —
ушел в луга.
—
Земли у нас, барин, десятина на душу. Держим мы на три души, — охотно разговорился извозчик. — У меня дома отец, брат, другой
в солдатах. Они управляются. Да управляться-то нечего. И то брат хотел
в Москву
уйти.
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему было
уходить. Но обещание слышать последнее слово его на
земле и, главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все
в городе, поскорей воротиться. Как раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.
— И вот теперь, кроме всего, мой друг
уходит, первый
в мире человек,
землю покидает. Если бы вы знали, если бы вы знали, Lise, как я связан, как я спаян душевно с этим человеком! И вот я останусь один… Я к вам приду, Lise… Впредь будем вместе…
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся
в Египет, бросив даже Отчизну, и умер
в чужой
земле, изрекши на веки веков
в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно
в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
Тигр не шел прямо, а выбирал такие места, где было меньше снегу, где гуще были заросли и больше бурелома.
В одном месте он взобрался на поваленное дерево и долго стоял на нем, но вдруг чего-то испугался, прыгнул на
землю и несколько метров полз на животе. Время от времени он останавливался и прислушивался; когда мы приближались, то
уходил сперва прыжками, а потом шагом и рысью.
Вот почему китайцы, как бы ни была хороша
земля на берегу моря, никогда здесь не селятся, а предпочитают
уйти в горы.
Что-то сделалось с солнцем. Оно уже не так светило, как летом, вставало позже и рано торопилось
уйти на покой. Трава на
земле начала сохнуть и желтеть. Листва на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение зимы виноградники и клены. Они разукрасились
в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
Кругом вся
земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления,
в котором
уходили животные, они мне ничего не говорили.
Творческие подъемы гения, так часто связанного с несчастной жизнью на
земле и не признанного,
уходят в Царство Божье.
Он бросил лопату и, махнув рукою,
ушел за баню,
в угол сада, где у него были парники, а я начал копать
землю и тотчас же разбил себе заступом [Заступ — железная лопата.] палец на ноге.
Каждый раз, когда она с пестрой ватагой гостей
уходила за ворота, дом точно
в землю погружался, везде становилось тихо, тревожно-скучно. Старой гусыней плавала по комнатам бабушка, приводя всё
в порядок, дед стоял, прижавшись спиной к теплым изразцам печи, и говорил сам себе...
Когда же этот шар, все выраставший по мере приближения к
земле, подергивался тяжелым красным туманом и тихо скрывался за снежным горизонтом, лицо слепого становилось спокойнее и мягче, и он
уходил в свою комнату.
В это время неподвижный доселе воздух всколыхнулся. Внезапно налетел ветер, испуганно зашумели деревья. Стало еще темнее. Несколько крупных капель тяжело упало на
землю. Я понял, что мне не удастся
уйти от дождя и остановился на минуту, чтобы осмотреться. Вдруг весь лес вспыхнул голубоватым пламенем. Сильный удар грома потряс воздух и
землю, и вслед за тем хлынул ливень.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на
земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и
уходила умирать
в небеса.
— Через тебя
в землю-то
ушел Степан Романыч, — наступал старый штейгер. — Истинно через тебя… Метил ты
в других, а попал
в него.
Это враждебное чувство к собственному детищу проснулось
в душе Родиона Потапыча
в тот день, когда из конторки выносили холодный труп Карачунского. Жив бы был человек, если бы не продала проклятая Рублиха. Поэтому он вел теперь работы с каким-то ожесточением, точно разыскивал
в земле своего заклятого врага. Нет, брат, не
уйдешь…
Ведь старому Титу только бы
уйти в курень, а там он всех заморит на работе: мужики будут рубить дрова, а бабы окапывать
землей и дернать кученки.
Эх,
уйти бы
в орду и сесть на свою
землю…
Куцка немного позавязнул
в огороде, проскакивая
в него; заяц, между тем, далеко от него
ушел; но ему наперерез, точно из-под
земли, выросла другая дворовая собака — Белка — и начала его настигать…
И она сердито оттолкнула мою руку, быстро отвернулась от меня,
ушла к столу и стала лицом к углу, глазами
в землю. Она вся покраснела и неровно дышала, точно от какого-то ужасного огорчения.
— Так-с. С крестьянами — на что лучше! Они — настоящие здешние обыватели, коренники-с. Им от
земли и
уйти некуда. Платежи вот с них… не очень-то, сударь, они надежны! А коли-ежели по христианству — это что и говорить! С богом, сударь! с богом-с! Впрочем, ежели бы почему-нибудь у вас не состоялось с крестьянами, просим иметь
в виду-с.
— Поэтому-то я и думаю, что с крестьянами все-таки прямее дело вести. Если и будет оттяжка
в деньгах, все-таки я не более того потеряю, сколько потерял бы, уступив
землю за четыре и даже за пять тысяч. А хозяева у
земли между тем будут настоящие, те, которым она нужна, которые не перепродадут ее на спекуляцию, потому что, как вы сами сейчас же высказались, им и
уйти от
земли некуда.
Я глядел на нее — и, все-таки не понимая, отчего ей было тяжело, живо воображал себе, как она вдруг,
в припадке неудержимой печали,
ушла в сад — и упала на
землю, как подкошенная.
Я очнулся
в одном из бесчисленных закоулков во дворе Древнего Дома: какой-то забор, из
земли — голые, каменистые ребра и желтые зубы развалившихся стен. Она открыла глаза, сказала: «Послезавтра
в 16».
Ушла.
Когда там, вверху, над
землей, пробегали облака, затеняя солнечный свет, стены подземелья тонули совсем
в темноте, как будто раздвигались,
уходили куда-то, а потом опять выступали жесткими, холодными камнями, смыкаясь крепкими объятиями над крохотною фигуркой девочки.
Она медлила
уходить и стояла, прислонившись к двери.
В воздухе пахло от
земли и от камней сухим, страстным запахом жаркой ночи. Было темно, но сквозь мрак Ромашов видел, как и тогда
в роще, что лицо Шурочки светится странным белым светом, точно лицо мраморной статуи.
Сонная вода густо и лениво колыхалась под его ногами, мелодично хлюпая о
землю, а месяц отражался
в ее зыбкой поверхности дрожащим столбом, и казалось, что это миллионы серебряных рыбок плещутся на воде,
уходя узкой дорожкой к дальнему берегу, темному, молчаливому и пустынному.
Он охотно снимает
в краткосрочную аренду земельные участки,
в особенности запущенные старые пашни, поросшие мелким лесом; поросль выжжет,
землю распашет"за благодарность", снимет хлеб-другой, ограбит
землю и
уйдет.
Перебоев задумывается. Целых два часа он употребил на пустяки, а между тем два клиента словно сквозь
землю провалились. Может быть,
в них-то и есть вся суть; может быть, на них-то и удалось бы заработать… Всегда с ним так… Третьего дня тоже какая-то дурища задержала, а серьезный клиент ждал, ждал и
ушел. Полтораста рубликов — хорош заработок! Вчера — ничего, третьего дня — ничего, сегодня — полторы сотни.
Начали они, когда слегка потемнело. Для начала была пущена ракета. Куда до нее было кривым, маленьким и непослушным ракетишкам Александрова — эта работала и шипела, как паровоз,
уходя вверх, не на жалкие какие-нибудь сто, двести сажен, а на целых две версты, лопнувши так, что показалось,
земля вздрогнула и рассыпала вокруг себя массу разноцветных шаров, которые долго плавали, погасая
в густо-голубом, почти лиловом небе. По этому знаку вышло шествие.
Я не упомянул о Шатове: он расположился тут же
в заднем углу стола, несколько выдвинув из ряду свой стул, смотрел
в землю, мрачно молчал, от чаю и хлеба отказался и всё время не выпускал из рук свой картуз, как бы желая тем заявить, что он не гость, а пришел по делу, и когда захочет, встанет и
уйдет.
Но без императора всероссийского нельзя было того сделать; они и пишут государю императору нашему прошение на гербовой бумаге: «Что так, мол, и так, позвольте нам Наполеондера выкопать!» — «А мне что, говорит, плевать на то, пожалуй, выкапывайте!» Стали они рыться и видят гроб въявь, а как только к нему, он глубже
в землю уходит…
Великий мастер. Человек скитается, яко тень, яко цвет сельный отцветает. Сокровиществует и не весть кому соберет, умрет и ничего из славы сей
земли с собой не понесет. Наг приходит
в мир сей и наг
уходит. Господь даде, господь и взя.
Дед рубит валежник, я должен сносить нарубленное
в одно место, но я незаметно
ухожу в чащу, вслед за бабушкой, — она тихонько плавает среди могучих стволов и, точно ныряя, все склоняется к
земле, осыпанной хвоей. Ходит и говорит сама с собою...
Саша прошел за угол, к забору, с улицы, остановился под липой и, выкатив глаза, поглядел
в мутные окна соседнего дома. Присел на корточки, разгреб руками кучу листьев, — обнаружился толстый корень и около него два кирпича, глубоко вдавленные
в землю. Он приподнял их — под ними оказался кусок кровельного железа, под железом — квадратная дощечка, наконец предо мною открылась большая дыра,
уходя под корень.
Это был голос Туберозова. Протопоп Савелий стоял строгий и дрожащий от гнева и одышки. Ахилла его послушал; он сверкнул покрасневшими от ярости глазами на акцизника и бросил
в сторону камень с такою силой, что он
ушел на целый вершок
в землю.
Расплавленный чугун огненным озером лежал на
земле, кругом стояли черные здания, черные люди бродили, как нечистые духи, черный дым
уходил в темное мглистое небо, и колокола паровозов все звонили среди ночи, однообразно и тревожно…
— Война! — вскрикнула Марья Дмитриевна. — Какая война? Живорезы, вот и всё. Мертвое тело
земле предать надо, а они зубоскалят. Живорезы, право, — повторила она и сошла с крыльца и
ушла в дом через задний ход.
Среди русского народа,
в котором, особенно со времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против государства, среди русского народа,
в котором устройство жизни таково, что люди общинами
уходят в Турцию,
в Китай,
в необитаемые
земли и не только не нуждаются
в правительстве, но смотрят на него всегда как на ненужную тяжесть и только переносят его как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское, — среди русского народа
в последнее время стали всё чаще и чаще появляться случаи христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя правительству.
Если же мир не хочет оставить их
в покое, то они
уйдут в другое место, так как они странники на
земле и у них нет определенного места жительства.