Неточные совпадения
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке
у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы,
люди трезвые и поведения хорошего. Я уж не
знаю, откуда он берет такую. А если что не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Стародум. Ему многие смеются. Я это
знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один
человек назывался ты, а не вы. Тогда не
знали еще заражать
людей столько, чтоб всякий считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой
у двора Петра Великого…
— Состояние
у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те
знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я
человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
— Я больше тебя
знаю свет, — сказала она. — Я
знаю этих
людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти
люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то
у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
— А
знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что
у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные
люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог
знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Они
знали, что он боялся всего, боялся ездить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что
люди ломали себе шеи и что
у каждого препятствия стояли доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот
у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его
знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать там нечего — что ж, Долли, это не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите
у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый
человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: —
У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит
людей; но этого мало, — она
знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
Зачем, когда в душе
у нее была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей в эту минуту надо было притворяться пред чужим
человеком, который рано или поздно
узнает же всё, — она не
знала; но, тотчас же смирив в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
— Я не думаю, а
знаю; на это глаза есть
у нас, а не
у баб. Я вижу
человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
— Браво, Вронский! — послышались ему голоса кучки
людей — он
знал, его полка и приятелей, — которые стояли
у этого препятствия; он не мог не
узнать голоса Яшвина, но он не видал его.
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что
у меня будут наследники, — а этого
у меня нет. Представьте себе положение
человека, который
знает вперед, что дети его и любимой им женщины не будут его, а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и
знать не хочет. Ведь это ужасно!
Кто не
знал ее и ее круга, не слыхал всех выражений соболезнования, негодования и удивления женщин, что она позволила себе показаться в свете и показаться так заметно в своем кружевном уборе и со своей красотой, те любовались спокойствием и красотой этой женщины и не подозревали, что она испытывала чувства
человека, выставляемого
у позорного столба.
Левин не сел в коляску, а пошел сзади. Ему было немного досадно на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше
знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский,
человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу,
у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.
— Знаю-с,
знаю, — сказал доктор улыбаясь, — я сам семейный
человек; но мы, мужья, в эти минуты самые жалкие
люди.
У меня есть пациентка, так ее муж при этом всегда убегает в конюшню.
Княжна Варвара была тетка ее мужа, и она давно
знала ее и не уважала. Она
знала, что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой
у богатых родственников; но то, что она жила теперь
у Вронского,
у чужого ей
человека, оскорбило ее за родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и много
людей, которых она
знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо
у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
Нахмуренное лицо Алексея Вронского побледнело, и выдающаяся нижняя челюсть его дрогнула, что с ним бывало редко. Он, как
человек с очень добрым сердцем, сердился редко, но когда сердился и когда
у него дрожал подбородок, то, как это и
знал Александр Вронский, он был опасен. Александр Вронский весело улыбнулся.
— Благородный молодой
человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом! Слава Богу,
у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе:
знаю, что в эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть
у меня дядя, дряхлый старик.
У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не
знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный
человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
— Попробую, приложу старанья, сколько хватит сил, — сказал Хлобуев. И в голосе его было заметно ободренье, спина распрямилась, и голова приподнялась, как
у человека, которому светит надежда. — Вижу, что вас Бог наградил разуменьем, и вы
знаете иное лучше нас, близоруких
людей.
— Вот я тебя как высеку, так ты
у меня будешь
знать, как говорить с хорошим
человеком!
— Послушайте, Афанасий Васильевич, скажите мне, я вас одного
знаю за честного
человека, что
у вас за страсть защищать всякого рода мерзавцев?
Что сами благодаря этой роскоши стали тряпки, а не
люди, и болезней черт
знает каких понабрались, и уж нет осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы не испробовал всего: и зубов
у него нет, и плешив, — так хотят теперь и этих заразить.
— Рассказывать не будут напрасно.
У тебя, отец, добрейшая душа и редкое сердце, но ты поступаешь так, что иной подумает о тебе совсем другое. Ты будешь принимать
человека, о котором сам
знаешь, что он дурен, потому что он только краснобай и мастер перед тобой увиваться.
Учителей
у него было немного: большую часть наук читал он сам. И надо сказать правду, что, без всяких педантских терминов, огромных воззрений и взглядов, которыми любят пощеголять молодые профессора, он умел в немногих словах передать самую душу науки, так что и малолетнему было очевидно, на что именно она ему нужна, наука. Он утверждал, что всего нужнее
человеку наука жизни, что,
узнав ее, он
узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее.
— Нет, Павел Иванович, — сказал он, — уж если хотите
знать умного
человека, так
у нас, действительно, есть один, о котором, точно, можно сказать: «умный
человек», которого я и подметки не стою.
— Ох, батюшка, осьмнадцать
человек! — сказала старуха, вздохнувши. — И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати, как за живого. На прошлой неделе сгорел
у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство
знал.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества
человека хоть где
узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка.
У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как
знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— Лежала на столе четвертка чистой бумаги, — сказал он, — да не
знаю, куда запропастилась:
люди у меня такие негодные! — Тут стал он заглядывать и под стол и на стол, шарил везде и наконец закричал: — Мавра! а Мавра!
Ему хотелось заехать к Плюшкину,
у которого, по словам Собакевича,
люди умирали, как мухи, но не хотелось, чтобы Собакевич
знал про это.
Он был недоволен поведением Собакевича. Все-таки, как бы то ни было,
человек знакомый, и
у губернатора, и
у полицеймейстера видались, а поступил как бы совершенно чужой, за дрянь взял деньги! Когда бричка выехала со двора, он оглянулся назад и увидел, что Собакевич все еще стоял на крыльце и, как казалось, приглядывался, желая
знать, куда гость поедет.
— Ну нет, не мечта! Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких
людей не сыщете: машинища такая, что в эту комнату не войдет; нет, это не мечта! А в плечищах
у него была такая силища, какой нет
у лошади; хотел бы я
знать, где бы вы в другом месте нашли такую мечту!
—
Знай господин сам хотя сколько-нибудь толку в хозяйстве да умей различать
людей —
у него будет всегда хороший управитель».
Между нами есть довольно
людей и умных, и образованных, и добрых, но
людей постоянно приятных,
людей постоянно ровного характера,
людей, с которыми можно прожить век и не поссориться, — я не
знаю, много ли
у нас можно отыскать таких
людей!
— Ну, так я ж тебе скажу прямее, — сказал он, поправившись, — только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе
знать, что отец и мать невесты преамбиционные
люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб
у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так как
у меня целых почти полутораста крестьян недостает…
Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце
у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям, родившим их.
— Я не
знаю, ваша ясновельможность, — говорил он, — зачем вам хочется смотреть их. Это собаки, а не
люди. И вера
у них такая, что никто не уважает.
— А пан разве не
знает, что Бог на то создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет: «Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги
у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не
человек, коли жид.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен
человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись
знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему
знать о числе их: «Кто их
знает!
у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
— Мы ошвартовались
у дамбы, — сказал он. — Пантен послал
узнать, что вы хотите. Он занят: на него напали там какие-то
люди с трубами, барабанами и другими скрипками. Вы звали их на «Секрет»? Пантен просит вас прийти, говорит,
у него туман в голове.
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это был
человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным
людям и уж бог
знает с кем он не пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане
у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а про детей помнит.
— Лжешь, ничего не будет! Зови
людей! Ты
знал, что я болен, и раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель! Нет, ты фактов подавай! Я все понял!
У тебя фактов нет,
у тебя одни только дрянные, ничтожные догадки, заметовские!.. Ты
знал мой характер, до исступления меня довести хотел, а потом и огорошить вдруг попами да депутатами [Депутаты — здесь: понятые.]… Ты их ждешь? а? Чего ждешь? Где? Подавай!
Ну, однако ж, что может быть между ними общего? Даже и злодейство не могло бы быть
у них одинаково. Этот
человек очень к тому же был неприятен, очевидно, чрезвычайно развратен, непременно хитер и обманчив, может быть, очень зол. Про него ходят такие рассказы. Правда, он хлопотал за детей Катерины Ивановны; но кто
знает, для чего и что это означает?
У этого
человека вечно какие-то намерения и проекты.
Перебиваете вы всё меня, а мы… видите ли, мы здесь остановились, Родион Романыч, чтобы выбрать что петь, — такое, чтоб и Коле можно было протанцевать… потому все это
у нас, можете представить, без приготовления; надо сговориться, так чтобы все совершенно прорепетировать, а потом мы отправимся на Невский, где гораздо больше
людей высшего общества и нас тотчас заметят: Леня
знает «Хуторок»…
Только вы этак не только себя, да и Разумихина
у меня закружите; ведь слишком уже он добрый
человек для этого, сами
знаете.
— Сильно подействовало! — бормотал про себя Свидригайлов, нахмурясь. — Авдотья Романовна, успокойтесь!
Знайте, что
у него есть друзья. Мы его спасем, выручим. Хотите, я увезу его за границу?
У меня есть деньги; я в три дня достану билет. А насчет того, что он убил, то он еще наделает много добрых дел, так что все это загладится; успокойтесь. Великим
человеком еще может быть. Ну, что с вами? Как вы себя чувствуете?
— А я за тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому что его надо привлекать, а не отталкивать. Тем, что оттолкнешь
человека, — не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то не понимаете!
Человека не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь
знать, так
у нас, пожалуй, и дело одно общее завязалось.
— Матери
у меня нет, ну, а дядя каждый год сюда приезжает и почти каждый раз меня не
узнает, даже снаружи, а
человек умный; ну, а в три года вашей разлуки много воды ушло.
И… и главное, он такой грубый, грязный, обращение
у него трактирное; и… и, положим, он
знает, что и он, ну хоть немного, да порядочный же
человек… ну, так чем же тут гордиться, что порядочный
человек?