Неточные совпадения
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет
знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто
судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях.
О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли
о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому, что
знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с
судьбою…
Когда он ушел, ужасная грусть стеснила мое сердце.
Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала,
зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание
о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит
о недостойном муже,
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену
зная(
Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Таков я. И того ль искали
Вы чистой, пламенной душой,
Когда с такою простотой,
С таким умом ко мне писали?
Ужели жребий вам такой
Назначен строгою
судьбой?
Он, Самгин, не ставил пред собою вопроса
о судьбе революции,
зная, что она кончилась как факт и живет только как воспоминание.
— После я встречал людей таких и у нас, на Руси,
узнать их — просто: они про себя совсем не говорят, а только
о судьбе рабочего народа.
— Отечество в опасности, — вот
о чем нужно кричать с утра до вечера, — предложил он и продолжал говорить, легко находя интересные сочетания слов. — Отечество в опасности, потому что народ не любит его и не хочет защищать. Мы искусно писали
о народе, задушевно говорили
о нем, но мы плохо
знали его и
узнаем только сейчас, когда он мстит отечеству равнодушием к
судьбе его.
— Говоря
о себе, не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я… не
знаю, что я такое, и никто этого не
знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет, не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша
судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром уходит жизнь, как река, текущая в пустыне… А то ли суждено вам природой? Посмотрите на себя…
«А! вот и пробный камень. Это сама бабушкина „
судьба“ вмешалась в дело и требует жертвы, подвига — и я его совершу. Через три дня видеть ее опять здесь…
О, какая нега! Какое солнце взойдет над Малиновкой! Нет, убегу! Чего мне это стоит, никто не
знает! И ужели не найду награды, потерянного мира? Скорей, скорей прочь…» — сказал он решительно и кликнул Егора, приказав принести чемодан.
—
Знаю,
знаю, что вы в горячке, все
знаю, вы и не можете быть в другом состоянии духа, и что бы вы ни сказали, я все
знаю наперед. Я давно взяла вашу
судьбу в соображение, Дмитрий Федорович, я слежу за нею и изучаю ее…
О, поверьте, что я опытный душевный доктор, Дмитрий Федорович.
Но впоследствии я с удивлением
узнал от специалистов-медиков, что тут никакого нет притворства, что это страшная женская болезнь, и кажется, по преимуществу у нас на Руси, свидетельствующая
о тяжелой
судьбе нашей сельской женщины, болезнь, происходящая от изнурительных работ слишком вскоре после тяжелых, неправильных, безо всякой медицинской помощи родов; кроме того, от безвыходного горя, от побоев и проч., чего иные женские натуры выносить по общему примеру все-таки не могут.
Но она любила мечтать
о том, как завидна
судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки,
о которой никто не
знает ничего,
о которой нечего
знать, кроме того, за что она любимица всей Англии: молода ли она? богата ли она, или бедна? счастлива ли она сама, или несчастна? об этом никто не говорит, этом никто не думает, все только благословляют девушку, которая была ангелом — утешителем в английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись на родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться
о больных…
Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя, влюблен ли я в Асю, но я много размышлял
о ней, ее
судьба меня занимала, я радовался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только с вчерашнего дня я
узнал ее; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда она раскрылась, наконец, передо мною, каким пленительным светом озарился ее образ, как он был нов для меня, какие тайные обаяния стыдливо в нем сквозили…
Он
знал, что его считали за человека мало экспансивного, и, услышав от Мишле
о несчастии, постигшем мою мать и Колю, он написал мне из С.-Пелажи между прочим: «Неужели
судьба еще и с этой стороны должна добивать нас?
В сцене с Надей в саду он выказывает себя пустым и дрянным мальчиком — не больше; но в последней сцене, когда он
узнал о гневе матери и
о судьбе, грозящей Наде, он просто гадок…
Князь пробыл в отлучке ровно шесть месяцев, и даже те, кто имел некоторые причины интересоваться его
судьбой, слишком мало могли
узнать о нем за всё это время.
Между прочим, отчасти по его старанию, устроилась и дальнейшая
судьба князя: давно уже отличил он, между всеми лицами, которых
узнал в последнее время, Евгения Павловича Радомского; он первый пошел к нему и передал ему все подробности совершившегося события, какие
знал, и
о настоящем положении князя.
Мысль
о бегстве из отцовского дома явилась у Марьи в тот же роковой вечер, когда она
узнала о новой
судьбе сестры Фени.
На днях
узнали здесь
о смерти Каролины Карловны — она в двадцать четыре часа кончила жизнь. Пишет об этом купец Белоголовый. Причина неизвестна, вероятно аневризм. Вольф очень был смущен этим известием. Говорил мне, что расстался с ней дурно, все надеялся с ней еще увидеться, но
судьбе угодно было иначе устроить. Мне жаль эту женщину…
Между тем все приготовил к моему возвращению. 2 октября в час пополудни сел в тарантас с Батеньковым и Лебедем. Они меня проводили до Самолета. Татьяна Александровна, прощаясь со мной, просила меня сказать тебе, что утешается мечтой к Новому году быть у тебя в Марьине. Не
знаю почему — они все говорят мне
о тебе. Видно, что-нибудь значит. [То есть декабристы понимали, что Пущин и Фонвизина скоро соединят свои
судьбы.]
Нерадостны известия
о Матвее Апостоле. Точно его
судьба в некотором отношении гонит. Я еще понял бы, если бы меня наказывали за неправильность в финансовом отношении, а он l'exactitude même, [Сама точность, аккуратность (франц.).] за что с этой стороны терпит, и терпит с тех пор, как я его
знаю.
"Стало быть, нужно отступить?" — спросишь ты меня и, конечно, спросишь с негодованием. Мой друг! я слишком хорошо понимаю это негодование, я слишком ценю благородный источник его, чтоб ответить тебе сухим:"Да, лучше отступить!"Я
знаю, кроме того, что подобные ответы не успокоивают, а только раздражают. Итак, поищем оба, не блеснет ли нам в темноте луч надежды, не бросит ли нам благосклонная
судьба какого-нибудь средства,
о котором мы до сих пор не думали?
Вообще
судьба этих людей представляет изрядную загадку: никто не следил за их исчезновением, никто не помнит
о них, не
знает, что с ними сталось.
Муж ее неутомимо трудился и все еще трудится. Но что было главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему
судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между людьми чиновное и денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его не гнули в дугу нужда, обстоятельства? Бог его
знает.
О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо дело делать.
Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо его и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать
о своей
судьбе — словом,
узнать, что он мужчина.
— Заметьте эту раздражительную фразу в конце
о формальности. Бедная, бедная, друг всей моей жизни! Признаюсь, это внезапноерешение
судьбы меня точно придавило… Я, признаюсь, всё еще надеялся, а теперь tout est dit, [всё решено (фр.).] я уж
знаю, что кончено; c’est terrible. [это ужасно (фр.).]
О, кабы не было совсем этого воскресенья, а всё по-старому: вы бы ходили, а я бы тут…
Мы все, здесь стоящие, имели счастие
знать его и быть свидетелями или слышать
о его непоколебимой верности святому ордену, видели и испытали на себе, с какой отеческою заботливостью старался он утверждать других на сем пути, видели верность его в строгом отвержении всего излишнего, льстящего чувствам, видели покорность его неисповедимым
судьбам божиим, преданность его в ношении самых чувствительных для сердца нашего крестов, которые он испытал в потере близких ему и нежно любимых людей; мы слышали
о терпении его в болезнях и страданиях последних двух лет.
Здесь я должен заметить, что бессознательное беспокойство Егора Егорыча
о грядущей
судьбе Сусанны Николаевны оказалось в настоящие минуты почти справедливым. Дело в том, что, когда Егор Егорыч уехал к Пилецкому, Сусанна Николаевна, оставшись одна дома, была совершенно покойна, потому что Углаков был у них поутру и она очень хорошо
знала, что по два раза он не ездит к ним; но тот вдруг как бы из-под земли вырос перед ней. Сусанна Николаевна удивилась, смутилась и явно выразила в лице своем неудовольствие.
Егор Егорыч написал своим крупным почерком то, что он желал бы
знать о судьбе Лябьевых, с присовокуплением вопроса
о том, как это подействует на Сусанну Николаевну.
Целую неделю продолжались строгости в остроге и усиленные погони и поиски в окрестностях. Не
знаю, каким образом, но арестанты тотчас же и в точности получали все известия
о маневрах начальства вне острога. В первые дни все известия были в пользу бежавших: ни слуху ни духу, пропали, да и только. Наши только посмеивались. Всякое беспокойство
о судьбе бежавших исчезло. «Ничего не найдут, никого не поймают!» — говорили у нас с самодовольствием.
— Теперь слушайте же всю мою исповедь! — возопил Фома, обводя всех гордым и решительным взглядом. — А вместе с тем и решите
судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего сердца и видел все, все, тогда как вы еще и не подозревали, что я наблюдаю за вами. Полковник! я, может быть, ошибался, но я
знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие, и кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал
о чести наиневиннейшей из особ?
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную и горячую любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно, и Софье Николавне); с родственным участием говорила
о прекрасном характере, доброте и редкой скромности жениха; справедливо и точно рассказала про его настоящее и будущее состояние; рассказала правду про всё его семейство и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез письмо полное согласие и благословение родителей искать руки достойнейшей и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа родителей и несказанной любви занемог лихорадкой, но, не имея сил откладывать решение своей
судьбы, просил ее, как родственницу и знакомую с Софьей Николавной даму,
узнать: угодно ли, не противно ли будет ей, чтобы Алексей Степаныч сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
—
Знаете ли вы, — сказал он, —
о Вильямсе Гобсе и его странной
судьбе? Сто лет назад был здесь пустой, как луна, берег, и Вильямс Гобс, в силу предания которому верит, кто хочет верить, плыл на корабле «Бегущая по волнам» из Европы в Бомбей. Какие у него были дела с Бомбеем, есть указания в городском архиве.
Но кто это они, он не
знает, и вслед за этим приходит ему мысль, заставляющая его морщиться и произносить неясные звуки: это воспоминание
о мосье Капеле и 678 рублях, которые он остался должен портному, и он вспоминает слова, которыми он упрашивал портного подождать еще год, и выражение недоумения и покорности
судьбе, появившееся на лице портного.
Я, милый друг, спешил к тебе,
Узнавши о твоем несчастьи,
Как быть — угодно так
судьбе.
У всякого свои напасти.
Не мучь меня, прелестная Марина,
Не говори, что сан, а не меня
Избрала ты. Марина! ты не
знаешь,
Как больно тем ты сердце мне язвишь —
Как! ежели…
о страшное сомненье! —
Скажи: когда б не царское рожденье
Назначила слепая мне
судьба;
Когда б я был не Иоаннов сын,
Не сей давно забытый миром отрок, —
Тогда б… тогда б любила ль ты меня?..
Судьба Сони пугала меня. Отцом ее был Орлов, в метрическом свидетельстве она называлась Красновскою, а единственный человек, который
знал об ее существовании и для которого оно было интересно, то есть я, уже дотягивал свою песню. Нужно было подумать
о ней серьезно.
— В какой приют, ваше степенство? — вмешался в разговор нищий, подстрекаемый любопытством
узнать о судьбе друга.
— Мне очень бы желалось
знать, — начала она, — что пресловутая Наталья Долгорукова [Наталья Долгорукая (1714—1771) — княгиня Наталья Борисовна Долгорукова, дочь фельдмаршала графа Б.П.Шереметева. Последовала за мужем И.А.Долгоруковым в ссылку. Написала «Записки»
о своей жизни.
Судьба ее стала темой поэмы И.И.Козлова, «Дум» К.Ф.Рылеева и других произведений.] из этого самого рода Шереметевых, которым принадлежит теперь Останкино?
— После, мой друг! после. Дай мне привыкнуть к мысли, что это был бред, сумасшествие, что я видела его во сне. Ты
узнаешь все, все, мой друг! Но если его образ никогда не изгладится из моей памяти, если он, как неумолимая
судьба, станет между мной и моим мужем?..
о! тогда молись вместе со мною, молись, чтоб я скорей переселилась туда, где сердце умеет только любить и где любовь не может быть преступлением!
— Покориться
судьбе, — продолжал Рудин. — Что же делать! Я слишком хорошо
знаю, как это горько, тяжело, невыносимо; но посудите сами, Наталья Алексеевна, я беден… Правда, я могу работать; но если б я был даже богатый человек, в состоянии ли вы перенести насильственное расторжение с вашим семейством, гнев вашей матери?.. Нет, Наталья Алексеевна, об этом и думать нечего. Видно, нам не суждено было жить вместе, и то счастье,
о котором я мечтал, не для меня!
— Ольга не считала свою любовь преступлением; она
знала, хотя всячески старалась усыпить эту мысль,
знала, что близок ужасный, кровавый день… и… небо должно было заплатить ей за будущее — в настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась
о неизбежном, и по крайней мере хотела жить — пока жизнь светла; как она благодарила
судьбу за то, что брат ее был далеко; один взор этого непонятного, грозного существа оледенил бы все ее блаженство; — где взял он эту власть?..
Народы, грядя на совершение
судеб человечества, не
знали аккорда, связывавшего их звуки в единую симфонию; Августин на развалинах древнего мира возвестил высокую мысль
о веси господней, к построению которой идет человечество, и указал вдали торжественную субботу успокоения.
Эраст был до конца жизни своей несчастлив.
Узнав о судьбе Лизиной, он не мог утешиться и почитал себя убийцею. Я познакомился с ним за год до его смерти. Он сам рассказал мне сию историю и привел меня к Лизиной могилке. — Теперь, может быть, они уже примирились!
Это, право, какая-то несправедливость
судьбы: я с этой Клеопашей росла и училась вместе, всегда была лучше ее собой, умней, ловчее, практичнее, наконец, и вдруг она выходит за богача, за миллионера; а я принуждена была выйти за полусумасшедшего мальчика, который бог
знает что мне насказал
о своем состоянии, а когда умер, то оказалось, что я нищая!..
О! да, я
знаю, ты всегда умела
Открыто правду говорить,
Собою жертвовать и искренно любить.
Ты чувствовать умела одолженья,
Не замечать, не помнить зла.
Как ангел примиритель ты жила
В семействе нашем… Но!.. ужасные мученья
Столпились к сердцу моему.
И я теперь не верю ничему.
Клянись… но, может быть, моленье
Отвергнешь ты мое,
И что мудреного! Кому моей
судьбоюЗаняться!.. я суров! я холоден душою…
Один лишь раз, один пожертвуй ты собою
Не для меня — нет — для нее…
Вы называете фамилию, которая вовсе неизвестна; но любезнику она как будто знакома; она
знал того-то,
знал такую-то, носивших такое имя. Он выказывает душевное сожаление, что
судьба, так сказать, лишает его счастия продолжать путь с таким милым, любезным, приятным соседом; но он надеется… надеется, что… гм! гм!.. и просит убедительно
о продолжении знакомства.
Замолк Евграф Макарыч, опустил голову, слезы на глазах у него выступили. Но не смел супротив родителя словечка промолвить. Целу ночь он не спал, горюя
о судьбе своей, и на разные лады передумывал, как бы ему устроить, чтоб отец его
узнал Залетовых, чтобы Маша ему понравилась и согласился бы он на их свадьбу. Но ничего придумать не мог. Одолела тоска, хоть руки наложить, так в ту же пору.
Воображаю, что сказала бы старуха, если бы
узнала о судьбе своего крикуна!
О дальнейшей
судьбе Медведка
знаю только то, что он околел месяца через два.