Неточные совпадения
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно одному богу; но кажется, что сам Наполеон разболтал
о том князю Куракину во время одного из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот в одно прекрасное утро Глупов был изумлен,
узнав, что им управляет не градоначальник, а изменник, и что из губернии едет особенная комиссия ревизовать его
измену.
Не
знаю. В последнее время, то есть после окончания моего курса, она была очень хорошо расположена ко мне; но мой арест, слухи
о нашем вольном образе мыслей, об
измене православной церкви при вступлении в сен-симонскую «секту» разгневали ее; она с тех пор меня иначе не называла, как «государственным преступником» или «несчастным сыном брата Ивана». Весь авторитет Сенатора был нужен, чтоб она решилась отпустить NataLie в Крутицы проститься со мной.
Вернувшись, ни Кароль, ни его спутник ничего не сказали капитану
о встрече, и он
узнал о ней стороной. Он был человек храбрый. Угрозы не пугали его, но умолчание Кароля он затаил глубоко в душе как
измену. В обычное время он с мужиками обращался лучше других, и мужики отчасти выделяли его из рядов ненавидимого и презираемого панства. Теперь он теснее сошелся с шляхтой и даже простил поджигателя Банькевича.
О визите Тетюева и других единомышленников она, конечно,
знала и пылала справедливым негодованием к этой общей
измене.
А за что же
Тебя любить — за то ль, что целый ад
Мне в грудь ты бросила?
о, нет, я рад, я рад
Твоим страданьям; боже, боже!
И ты, ты смеешь требовать любви!
А мало я любил тебя, скажи?
А этой нежности ты
знала ль цену?
А много ли хотел я от любви твоей?
Улыбку нежную, приветный взгляд очей —
И что ж нашел: коварство и
измену.
Возможно ли! меня продать! —
Меня за поцелуй глупца… меня, который
По слову первому был душу рад отдать,
Мне изменить? мне? и так скоро!..
О чем жалеть? Когда б ты
знала.
Когда бы ты воображала
Неволю душных городов!
Там люди в кучах, за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов;
Любви стыдятся, мысли гонят,
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей.
Что бросил я?
Измен волненье,
Предрассуждений приговор,
Толпы безумное гоненье
Или блистательный позор.
С того времени пышный дом его превратился в гроб, тоска снедала сердце, растерзанное сомнениями; он не
знал о измене и не понимал причину бегства; худой, убитый, он больше походил на вызванного духа, нежели на человека.
Здесь на колена
Я упадаю пред тобой,
Прости, прости меня… глупец я злой
И недостойный! может ли
изменаТакую душу омрачить?
Я чувствую: я не достоин жить.
Здесь, здесь клянусь не
знать успокоенья,
Пока коварный клеветник,
Как я перед тобой теперь, у ног моих
Не будет умолять
о жизни и прощеньи,
На божий суд пойду я с ним…
Скажи мне: я прощен? я вновь тобой любим?
Третья сцена переносится опять в замок Глостера. Глостер рассказывает Эдмунду
о том, что французский король уже высадился с войском на берег и что он хочет помочь Лиру.
Узнав это, Эдмунд решается обвинить своего отца в
измене, чтобы получить его наследство.
Она со спокойствием, его уничтожающим, представила ему другие причины его стеснительного положения, представила примеры его расточительности, вскользь упомянула
о его многочисленных
изменах, только с точки зрения необходимых для них расходов, дала ему понять, что
знает о существовании дома на Фурштадтской, одним словом доказала ему, что ей известен почти каждый его шаг.
В обществе ему намекали на его отношения к баронессе, а в товарищеских кружках прямо говорили
о них, но известно, что жены всегда последние
узнают об
измене мужей, точно так же, как и мужья об известном украшении их, по их мнению, мудрых голов. Без четверти десять он вышел из дому.
— Не смей я даже наказывать преступников — кричат: тиран, деспот! Исполнение закона с моей стороны — насилие; исполнение трактатов, поддержка политических связей с соседями —
измена. Вы
знаете, как справедливо требование Польши
о вознаграждении ее за переход русских войск через ее владения…
— Ежели бы была
измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы, — с горячностью и поспешностью говорил он. — Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. — Пьер
узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить
о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.