Неточные совпадения
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович
из достоверного
письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не
знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Почтмейстер. Совсем не ревизор — я
узнал это
из письма…
Почтмейстер.
Знаю,
знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб
из предосторожности, а больше
из любопытства: смерть люблю
узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное
письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Письмо было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал
из Петербурга: «Я получил
письмо от Долли, она в Ергушове, и у ней всё не ладится. Съезди, пожалуйста, к ней, помоги советом, ты всё
знаешь. Она так рада будет тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща со всеми еще зa границей».
Латынь
из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он
знал довольно по-латыни,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце
письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли;
Но дней минувших анекдоты,
От Ромула до наших дней,
Хранил он в памяти своей.
Он догнал жизнь, то есть усвоил опять все, от чего отстал давно;
знал, зачем французский посланник выехал
из Рима, зачем англичане посылают корабли с войском на Восток; интересовался, когда проложат новую дорогу в Германии или Франции. Но насчет дороги через Обломовку в большое село не помышлял, в палате доверенность не засвидетельствовал и Штольцу ответа на
письма не послал.
— Я вчера
письмо получил
из Петербурга… — сказал он, не
зная, что сказать.
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а не под игом любви, что этой последней и нет у нее, что она просто хочет там выпутаться
из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие
письма — больше ничего, как отступления, — не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она не
знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
Прощай — это первое и последнее мое
письмо, или, пожалуй, глава
из будущего твоего романа. Ну, поздравляю тебя, если он будет весь такой! Бабушке и сестрам своим кланяйся, нужды нет, что я не
знаю их, а они меня, и скажи им, что в таком-то городе живет твой приятель, готовый служить, как выше сказано. —
«Что сделалось с тобой, любезный Борис Павлович? — писал Аянов, — в какую всероссийскую щель заполз ты от нашего мокрого, но вечно юного Петербурга, что от тебя два месяца нет ни строки? Уж не женился ли ты там на какой-нибудь стерляди? Забрасывал сначала своими повестями, то есть
письмами, а тут вдруг и пропал, так что я не
знаю, не переехал ли ты
из своей трущобы — Малиновки, в какую-нибудь трущобу — Смородиновку, и получишь ли мое
письмо?
Выслушайте дело: я получил
письмо из Москвы; брат Саша, еще ребенок, он, вы
знаете, умер четыре дня назад.
Что она, Альфонсинка, боится беды, потому что сама участвовала, a cette dame, la generale, непременно приедет, «сейчас, сейчас», потому что они послали ей с
письма копию, и та тотчас увидит, что у них в самом деле есть это
письмо, и поедет к ним, а написал ей
письмо один Ламберт, а про Версилова она не
знает; а Ламберт рекомендовался как приехавший
из Москвы, от одной московской дамы, une dame de Moscou (NB. Марья Ивановна!).
— Нет, не имеет. Я небольшой юрист. Адвокат противной стороны, разумеется,
знал бы, как этим документом воспользоваться, и извлек бы
из него всю пользу; но Алексей Никанорович находил положительно, что это
письмо, будучи предъявлено, не имело бы большого юридического значения, так что дело Версилова могло бы быть все-таки выиграно. Скорее же этот документ представляет, так сказать, дело совести…
Знал он тоже, что и Катерине Николавне уже известно, что
письмо у Версилова и что она этого-то и боится, думая, что Версилов тотчас пойдет с
письмом к старому князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала
письмо в Петербурге, была у Андрониковых и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась надежда, что
письмо, может быть, не у Версилова, и, в заключение, что она и в Москву ездила единственно с этою же целью и умоляла там Марью Ивановну поискать в тех бумагах, которые сохранялись у ней.
Вся правда в том, — прибавила она, — что теперь обстоятельства мои вдруг так сошлись, что мне необходимо надо было
узнать наконец всю правду об участи этого несчастного
письма, а то я было уж стала забывать о нем… потому что я вовсе не
из этого только принимала вас у себя, — прибавила она вдруг.
О вероятном прибытии дочери мой князь еще не
знал ничего и предполагал ее возвращение
из Москвы разве через неделю. Я же
узнал накануне совершенно случайно: проговорилась при мне моей матери Татьяна Павловна, получившая от генеральши
письмо. Они хоть и шептались и говорили отдаленными выражениями, но я догадался. Разумеется, не подслушивал: просто не мог не слушать, когда увидел, что вдруг, при известии о приезде этой женщины, так взволновалась мать. Версилова дома не было.
Я и не
знал никогда до этого времени, что князю уже было нечто известно об этом
письме еще прежде; но, по обычаю всех слабых и робких людей, он не поверил слуху и отмахивался от него
из всех сил, чтобы остаться спокойным; мало того, винил себя в неблагородстве своего легковерия.
И главное, сам
знал про это; именно: стоило только отдать
письмо самому Версилову
из рук в руки, а что он там захочет, пусть так и делает: вот решение.
Во-вторых, составил довольно приблизительное понятие о значении этих лиц (старого князя, ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье:
узнал, что я оскорблен и грожусь отмстить, и, наконец, четвертое, главнейшее:
узнал, что существует такой документ, таинственный и спрятанный, такое
письмо, которое если показать полусумасшедшему старику князю, то он, прочтя его и
узнав, что собственная дочь считает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами» о том, как бы его засадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее
из дому и лишит наследства, или женится на одной mademoiselle Версиловой, на которой уже хочет жениться и чего ему не позволяют.
В одном
из прежних
писем я говорил о способе их действия: тут, как ни
знай сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа, как трудно разговаривать на его языке, не имея грамматики и лексикона.
Не
знаю, получили ли вы мое коротенькое
письмо из Дании, где, впрочем, я не был, а писал его во время стоянки на якоре в Зунде.
В последнее наше пребывание в Шанхае, в декабре 1853 г., и в Нагасаки, в январе 1854 г., до нас еще не дошло известие об окончательном разрыве с Турцией и Англией; мы
знали только,
из запоздавших газет и
писем, что близко к тому, — и больше пока ничего.
Вчера, 17-го, какая встреча: обедаем; говорят, шкуна какая-то видна. Велено поднять флаг и выпалить
из пушки. Она подняла наш флаг. Браво! Шкуна «Восток» идет к нам с вестями
из Европы, с
письмами… Все ожило. Через час мы читали газеты,
знали все, что случилось в Европе по март. Пошли толки, рассуждения, ожидания. Нашим судам велено идти к русским берегам. Что-то будет? Скорей бы добраться: всего двести пятьдесят миль осталось до места, где предположено ждать дальнейших приказаний.
Пишу теперь в море и не
знаю, когда и где отправлю
письмо; разве
из Китая; но в Китай мы пойдем уже
из Японии.
Весь день и вчера всю ночь писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут
письма из России и не
узнают, в чем дело, в надежде, что, может быть, и на берег выходить не понадобится.
— Нет, вот мне еще пишут сектанты, — сказал Нехлюдов, вынимая
из кармана
письмо сектантов. — Это удивительное дело, если справедливо, чтò они пишут. Я нынче постараюсь увидать их и
узнать, в чем дело.
Вот уже три года, как он не видал дочери;
из письма Нагибина он
узнал в первый раз, что у него уже есть внучка; потом — что Лоскутов умер.
А за день до того, как убил отца, и написал мне это
письмо, написал пьяный, я сейчас тогда увидела, написал
из злобы и
зная, наверно
зная, что я никому не покажу этого
письма, даже если б он и убил.
Он
знал тоже, что есть
из братии весьма негодующие и на то, что, по обычаю, даже
письма от родных, получаемые скитниками, приносились сначала к старцу, чтоб он распечатывал их прежде получателей.
— А вот, чтобы не забыть, к тебе
письмо, — робко проговорил Алеша и, вынув
из кармана, протянул к нему
письмо Лизы. Они как раз подошли к фонарю. Иван тотчас же
узнал руку.
Закусив немного, мы собрали свои котомки и тронулись в путь. Около моря я нашел место бивака Н.А. Пальчевского.
Из письма, оставленного мне в бутылке, привязанной к палке, я
узнал, что он здесь работал несколько дней тому назад и затем отправился на север, конечным пунктом наметив себе бухту Терней.
«
Письмо твое от 10 мая я третьего дня в пять часов с половиною получил и
из него не без огорчения
узнал, что бог тебя соединил с Наташей.
Я остался тот же, вы это
знаете; чай, долетают до вас вести с берегов Темзы. Иногда вспоминаю вас, всегда с любовью; у меня есть несколько
писем того времени, некоторые
из них мне ужасно дороги, и я люблю их перечитывать.
Сейчас написал я к полковнику
письмо, в котором просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней
из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь.
Зная тебя, я
знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
Из писем Серафимы Анфуса Гавриловна
знала их жизнь и заочно восторгалась новым зятем.
–…Но мы, может быть, будем не бедны, а очень богаты, Настасья Филипповна, — продолжал князь тем же робким голосом. — Я, впрочем, не
знаю наверно, и жаль, что до сих пор еще
узнать ничего не мог в целый день, но я получил в Швейцарии
письмо из Москвы, от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы могу получить очень большое наследство. Вот это
письмо…
— Это была такая графиня, которая,
из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручном
письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (
знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо!
Знаешь ты это? По лицу вижу, что не
знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли
знаешь!
…Очень бы хотелось получить
письма, которые Шаховский обещал мне
из России. Может, там что-нибудь мы бы нашли нового. В официальных мне ровно ничего не говорят — даже по тону не замечаю, чтобы у Ивана Александровича была тревога, которая должна всех волновать, если теперь совершается повторение того, что было с нами. Мы здесь ничего особенного не
знаем, как ни хлопочем с Михаилом Александровичем поймать что-нибудь новое: я хлопочу лежа, а он кой-куда ходит и все возвращается ни с чем.
Наконец, любезный друг, я получил
письма от Марьи Николаевны. Давно мне недоставало этого утешения. Она обещает писать часто. Ты, верно, с Трубецкими в переписке; следовательно, странно бы мне рассказывать отсюда, что делается в соседстве твоем. Меня порадовало известие, что Сутгова матушка к нему начала снова писать попрежнему и обеспечила их будущность; это я
узнал вчера
из письма Марьи Казимировны — невольно тебе сообщаю старую весть, может быть, давно уже известную.
Скажите, однако, у какого Толстого живет отец, ужели это Николай Николаевич Толстой, которого я
знал, брат Якова, что в Париже?… Третий брат этих Толстых, то семеновский, Иван, ревизовавший Руперта, умер… Как адресовать
письмо к отцу?… Я вам тотчас скажу, что здесь
узнаю и до чего добьюсь
из моего лазаретного уединения, которое, впрочем, часто навещается добрыми существами. Через них буду действовать…
Пожалуйста, почтенный Иван Дмитриевич, будьте довольны неудовлетворительным моим листком — на первый раз. Делайте мне вопросы, и я разговорюсь, как бывало прежде, повеселее. С востока нашего ничего не
знаю с тех пор, как уехал, — это тяжело: они ждут моих
писем. Один Оболенский
из уединенной Етанцы писал мне от сентября. В Верхнеудинске я в последний раз пожал ему руку; горькая слеза навернулась, хотелось бы как-нибудь с ним быть вместе.
Прошли еще две недели, а листки все в моем бюваре.Не
знаю, когда они до вас доберутся. Сегодня получил
письма, посланные с Бибиковым. Его самого не удалось увидеть; он проехал
из Тюмени на Тобольск. Видно, он с вами не видался: от вас нет ни строчки. А я все надеялся, что этот молодой союзник вас отыщет и поговорит с вами о здешнем нашем быте. Муравьев, мой товарищ, его дядя, и он уже несколько раз навещал наш Ялуторовск.
Вероятно, моя Annette давно, именем моим, поздравила вас с женитьбой Воли; я искренно пожелал счастья вашему сыну,
узнавши об его намерении
из письма сестры.
Вы уже
знаете, добрый друг Петр Николаевич,
из письма Павла Сергеевича, посланного с Рудаковым, что поезд двинулся от меня 6 марта.
Наконец, я должен теперь
узнать, что брат Михайло приехал домой. На последней почте было от них
письмо из Пскова уже, 11 октября они пустились в Петербург. В Пскове он виделся с князем Петром Вяземским, который тотчас к нему [явился], лишь только
узнал, что он там…
Скажу вам, что я совершенно не
знала об этом долге; покойная моя матушка никогда не поминала об нем, и когда до меня дошли слухи, что вы отыскивали меня с тем, чтобы передать мне долг отца моего, я не верила, полагая, что это была какая-нибудь ошибка; не более как с месяц назад, перечитывая
письма отца моего, в одном
из оных мы нашли, что упоминалось об этом долге, но мы удивились, как он не мог изгладиться
из памяти вашей.
Наконец, получил я
письма из окрестностей Иркутска: Марья Николаевна первая подала голос. Александр женился 12 ноября и счастлив, как обыкновенно молодой супруг в первое время. Особенно мне приятно было
узнать, что матушка Сутгова опять в прежних с ним сношениях; со времени его женитьбы она перестала к нему писать — и это сильно его огорчало. — Бедный Сосинович умер от апоплексического удара в октябре месяце. Прощайте.
Два слова письменных в дополнение к
письму вашего соименника, дорогой фотограф, в ответ на ваши строки от 18 декабря… О кончине Вольфа — вы, верно, это уже
знаете от Ж.Адамовны, к которой писали
из Тобольска. Он страдал жестоко пять месяцев. Горячка тифозная, а потом вода в груди. Смерть была успокоением, которого он сам желал,
зная, что нет выздоровления.
P.S. Не
знаю, поедет ли, наконец, завтра Анненков, но я уже ему отдаю
письмо, чтоб он не имел пустых отговорок. Мучение бедной его жене. [Анненковы не выехали и «завтра». 18 июля Пущин писал И. Д. Якушкину, что «не
из совсем ясного ощущения» он желает скорейшего их отъезда
из Туринска.]
Крестный твой поехал в Омск, там выдаст замуж Поленьку, которая у них воспитывалась, за Менделеева, брата жены его, молодого человека, служащего в Главном управлении Западной Сибири. Устроит молодых и зимой вернется в Покровский уезд, где купил маленькое именье. Я все это
знаю из его
письма — опять с ним разъехались ночью под Владимиром. Как не судьба свидеться!