Неточные совпадения
Нет! кто
уж кулак, тому не разогнуться в
ладонь!
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в
ладони:
А
уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Андрий стоял ни жив ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что
уже старый Бульба спал, положив голову на
ладонь.
Кровь,
уже засыхавшая, запачкала ему
ладонь; он посмотрел на кровь со злобою, затем намочил полотенце и вымыл себе висок.
Человек остановился на пороге, посмотрел молча на Раскольникова и ступил шаг в комнату. Он был точь-в-точь как и вчера, такая же фигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он смотрел теперь как-то пригорюнившись и, постояв немного, глубоко вздохнул. Недоставало только, чтоб он приложил при этом
ладонь к щеке, а голову скривил на сторону, чтоб
уж совершенно походить на бабу.
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох в башке! — Прокашлялся и продолжал более чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама
уж не говорит. — Взял со стола цепочку с образком, взвесил ее на
ладони и сказал, не удивляясь: — А я думал — она с филологом спала. Ну, одевайся! Там — кофе.
— Подумаю, — тихо ответил Клим. Все
уже было не интересно и не нужно — Варавка, редактор, дождь и гром. Некая сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он снял очки, крепко растерев
ладонями щеки, нашел, что лицо стало мягче, лиричнее.
«
Уже решила», — подумал Самгин. Ему не нравилось лицо дома, не нравились слишком светлые комнаты, возмущала Марина. И
уже совсем плохо почувствовал он себя, когда прибежал, наклоня голову, точно бык, большой человек в теплом пиджаке, подпоясанном широким ремнем, в валенках, облепленный с головы до ног перьями и сенной трухой. Он схватил руки Марины, сунул в ее
ладони лохматую голову и, целуя
ладони ее, замычал.
В ее возбуждении, в жестах, словах Самгин видел то наигранное и фальшивое, от чего он почти
уже отучил ее своими насмешками. Было ясно, что Лидия рада встрече с подругой, тронута ее радостью; они, обнявшись, сели на диван, Варвара плакала, сжимая
ладонями щеки Лидии, глядя в глаза ее.
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки
ладонями, и, глядя на
ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю, дерево это не погань, не смей, Иуда, я на этом дереве муки приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда обиды моей не прощу». Ох, не прощу, нет
уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал, пить начал, потом — застудился зимою…
Самгин швырнул газету на пол, закрыл глаза, и тотчас перед ним возникла картина ночного кошмара, закружился хоровод его двойников, но теперь это были
уже не тени, а люди, одетые так же, как он, — кружились они медленно и не задевая его; было очень неприятно видеть, что они — без лиц, на месте лица у каждого было что-то, похожее на
ладонь, — они казались троерукими. Этот полусон испугал его, — открыв глаза, он встал, оглянулся...
Самгина ошеломил этот неожиданный и разноголосый, но единодушный взрыв злости, и, кроме того, ‹он› понимал, что, не успев начать сражения, он
уже проиграл его. Он стоял, глядя, как люди все более возбуждают друг друга, пальцы его играли карандашом, скрывая дрожь.
Уже начинали кричать друг на друга, а курносый человек с глазами хорька так оглушительно шлепнул
ладонью по столу, что в буфете зазвенело стекло бокалов.
Он выпустил из толстеньких пальцев орудия труда — нож, вилку, пошлепал себя
ладонями по щекам и, наливая вино в стаканы,
уже не шутливо, а серьезно сказал...
Каморка была
узкая и длинная; с высоты плеча моего, не более, начинался угол стены и крыши, конец которой я мог достать
ладонью.
Вот эссенция моих вопросов или, лучше сказать, биений сердца моего, в те полтора часа, которые я просидел тогда в углу на кровати, локтями в колена, а
ладонями подпирая голову. Но ведь я знал, я знал
уже и тогда, что все эти вопросы — совершенный вздор, а что влечет меня лишь она, — она и она одна! Наконец-то выговорил это прямо и прописал пером на бумаге, ибо даже теперь, когда пишу, год спустя, не знаю еще, как назвать тогдашнее чувство мое по имени!
Хиония Алексеевна замахала руками, как ветряная мельница, и скрылась в ближайших дверях. Она, с уверенностью своего человека в доме, миновала несколько комнат и пошла по темному
узкому коридору, которым соединялись обе половины. В темноте чьи-то небольшие мягкие
ладони закрыли глаза Хионии Алексеевны, и девичий звонкий голос спросил: «Угадайте кто?»
Они нашли Привалова на месте строившейся мельницы. Он вылез откуда-то из нижнего этажа, в плисовой поддевке и шароварах; ситцевая рубашка-косоворотка красиво охватывала его широкую шею. На голове был надвинут какой-то картуз. Когда Зося протянула ему руку, затянутую в серую шведскую перчатку с лакированным раструбом, Привалов с улыбкой отдернул назад свою
уже протянутую
ладонь.
«Она, может быть, у него за ширмами, может быть
уже спит», — кольнуло его в сердце. Федор Павлович от окна отошел. «Это он в окошко ее высматривал, стало быть, ее нет: чего ему в темноту смотреть?.. нетерпение значит пожирает…» Митя тотчас подскочил и опять стал глядеть в окно. Старик
уже сидел пред столиком, видимо пригорюнившись. Наконец облокотился и приложил правую
ладонь к щеке. Митя жадно вглядывался.
Тут
уж он и совсем обомлел: «Ваше благородие, батюшка барин, да как вы… да стою ли я…» — и заплакал вдруг сам, точно как давеча я,
ладонями обеими закрыл лицо, повернулся к окну и весь от слез так и затрясся, я же выбежал к товарищу, влетел в коляску, «вези» кричу.
И он упал на стул и, закрыв обеими
ладонями лицо, навзрыд заплакал. Но это были
уже счастливые слезы. Он мигом опомнился. Старик исправник был очень доволен, да, кажется, и юристы тоже: они почувствовали, что допрос вступит сейчас в новый фазис. Проводив исправника, Митя просто повеселел.
Примется Чертопханов расписывать своего Малек-Аделя — откуда речи берутся! А
уж как он его холил и лелеял! Шерсть на нем отливала серебром — да не старым, а новым, что с темным глянцем; повести по ней
ладонью — тот же бархат! Седло, чепрачок, уздечка — вся как есть сбруя до того была ладно пригнана, в порядке, вычищена — бери карандаш и рисуй! Чертопханов — чего больше? — сам собственноручно и челку заплетал своему любимцу, и гриву и хвост мыл пивом, и даже копыта не раз мазью смазывал…
В избе Аннушки не было; она
уже успела прийти и оставить кузов с грибами. Ерофей приладил новую ось, подвергнув ее сперва строгой и несправедливой оценке; а через час я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на
ладони, положил за пазуху. В течение этого часа он не произнес почти ни одного слова; он по-прежнему стоял, прислонясь к воротам, не отвечал на укоризны моего кучера и весьма холодно простился со мной.
— Ну, так по рукам, Николай Еремеич (купец ударил своими растопыренными пальцами по
ладони конторщика). И с Богом! (Купец встал.) Так я, батюшка Николай Еремеич, теперь пойду к барыне-с и об себе доложить велю-с, и так
уж я и скажу: Николай Еремеич, дескать, за шесть с полтиною-с порешили-с.
Еще рано, всего седьмой час в исходе, но дедушка
уж напился чаю и глядит в окно, от времени до времени утирая нос
ладонью.
Но дедушке
уж не до Настасьи. На нос к нему села муха, и он тихо-тихо приближает
ладонь, чтоб прихлопнуть ее. По увы! и тут его ждет неудача: он успел только хлопнуть себя по лицу, но мухи не убил.
— Это что за новости! Без году неделя палку в руки взял, а
уж поговаривать начал! Захочу отпустить — и сама догадаюсь. Знать ничего не хочу! Хошь на
ладонях у себя вывейте зерно, а чтоб было готово!
Рыхлинский был дальний родственник моей матери, бывал у нас, играл с отцом в шахматы и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку
ладонью кверху, и… через секунду на моей
ладони остался красный след от удара… В детстве я был нервен и слезлив, но от физической боли плакал редко; не заплакал и этот раз и даже не без гордости подумал: вот
уже меня, как настоящих пансионеров, ударили и «в лапу»…
— Этих-то
уж совсем просто, Харитон Артемьич. Все дело как на
ладони.
Уже в начале рассказа бабушки я заметил, что Хорошее Дело чем-то обеспокоен: он странно, судорожно двигал руками, снимал и надевал очки, помахивал ими в меру певучих слов, кивал головою, касался глаз, крепко нажимая их пальцами, и всё вытирал быстрым движением
ладони лоб и щеки, как сильно вспотевший. Когда кто-либо из слушателей двигался, кашлял, шаркал ногами, нахлебник строго шипел...
Витютин имеет также особенный полет: слетев с дерева, сначала он круто берет вверх и, ударя одним крылом об другое или обоими крыльями о свои бока, производит звук, весьма похожий на хлопанье в
ладони, который повторяется несколько раз; потом витютин направляет свой полет немного вниз и летит
уже прямо, обыкновенным образом, но всегда очень сильно и скоро.
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив стул, собственным глазам своим не веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и гладкое место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда
уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать в него заглянет.
Несмотря на то, что проявления его любви были весьма странны и несообразны (например, встречая Машу, он всегда старался причинить ей боль, или щипал ее, или бил
ладонью, или сжимал ее с такой силой, что она едва могла переводить дыхание), но самая любовь его была искренна, что доказывается
уже тем, что с той поры, как Николай решительно отказал ему в руке своей племянницы, Василий запил с горя, стал шляться по кабакам, буянить — одним словом, вести себя так дурно, что не раз подвергался постыдному наказанию на съезжей.
Наконец барыня вышла на балкон, швырнула сверху в подставленную шляпу Сергея маленькую белую монетку и тотчас же скрылась. Монета оказалась старым, стертым с обеих сторон и вдобавок дырявым гривенником. Дедушка долго с недоумением рассматривал ее. Он
уже вышел на дорогу и отошел далеко от дачи, но все еще держал гривенник на
ладони, как будто взвешивая его.
— Альфред Осипыч! а как же спектакль? Ведь
уж все было приготовлено, я из кожи лез, и вдруг… Наташе Шестеркиной нарочно такой костюм заказали, чтобы плечи были как на
ладони. Ей-богу!.. Да что же это такое в самом деле?..
Он стал целовать ее платье, отыскал ее руку и приник лицом к
узкой, теплой, душистой
ладони, и в то же время он говорил, задыхаясь, обрывающимся голосом...
А ежели и предстоит какая-нибудь особенность, вроде, например, привоза свежих устриц и заранее данного обещания собраться у Одинцова, то и эта неголоволомная подробность
уже зараньше занесена им в carnet, [записную книжку (франц.)] так что стоит только заглянуть туда — и весь день как на
ладони.
Оказалось, что Евпраксеюшка беременна
уж пятый месяц: что бабушки-повитушки на примете покуда еще нет; что Порфирию Владимирычу хотя и было докладывано, но он ничего не сказал, а только сложил руки
ладонями внутрь, пошептал губами и посмотрел на образ, в знак того, что все от Бога и он, царь небесный, сам обо всем промыслит, что, наконец, Евпраксеюшка однажды не остереглась, подняла самовар и в ту же минуту почувствовала, что внутри у нее что-то словно оборвалось.
Когда пришли в крепость, все было, как предвидел майор. Марья Дмитриевна накормила его и Бутлера и еще приглашенных из отряда двух офицеров сытным, вкусным обедом, и майор наелся и напился так, что не мог
уже говорить и пошел к себе спать. Бутлер, также усталый, но довольный и немного выпивший лишнего чихиря, пошел в свою комнатку, и едва успел раздеться, как, подложив
ладонь под красивую курчавую голову, заснул крепким сном без сновидений и просыпания.
— Я должен вам сказать, господин, — проговорил Гораций, потирая
ладони, — что будет очень, очень весело. Вы не будете скучать, если правда то, что я подслушал. В Дагоне капитан хочет посадить девиц, дам — прекрасных синьор. Это его знакомые.
Уже приготовлены две каюты. Там
уже поставлены: духи, хорошее мыло, одеколон, зеркала; постлано тонкое белье. А также закуплено много вина. Вино будет всем — и мне и матросам.
Глеб разбил пальцем ледяные иглы, покрывавшие дно горшка, пригнул горшок к
ладони, плеснул водицей на лицо, помял в руках кончик полотенца, принял наклонное вперед положение и принялся тереть без того
уже покрасневшие нос и щеки.
— Здорово, ребята, здорово! — говорил Глеб, продолжая оглядывать сыновей и разглаживая
ладонью морщины, которые против воли набегали и теснились на высоком лбу его. — Где ж это вы пропадали? Сказывали: за две недели до Святой придете, а теперь
уж Страстная… Ась?..
Глеб провел
ладонью по высокому лбу и сделался внимательнее: ему не раз
уже приходила мысль отпустить сына на заработки и взять дешевого батрака. Выгоды были слишком очевидны, но грубый, буйный нрав Петра служил препятствием к приведению в исполнение такой мысли. Отец боялся, что из заработков, добытых сыном, не увидит он и гроша. В последние три дня Глеб
уже совсем было решился отпустить сына, но не делал этого потому только, что сын предупредил его, — одним словом, не делал этого из упрямства.
Тут
уже и самого старика слеза прошибла; он медленно подошел к жене, положил ей широкую
ладонь свою на голову и произнес прерывающимся голосом...
Но Глеб
уже не слушал пильщика; беспечное выражение на его лице словно сдуло порывом ветра; он рассеянно водил широкою своею
ладонью по багру, как бы стараясь собрать мысли; забота изображалась в каждой черте его строгого, энергического лица.
Зная нрав Глеба, каждый легко себе представит, как приняты были им все эти известия. Он приказал жене остаться в избе, сам поднялся с лавки, провел
ладонью по лицу своему, на котором не было
уже заметно кровинки, и вышел на крылечко. Заслышав голос Дуни, раздавшийся в проулке, он остановился. Это обстоятельство дало, по-видимому, другое направление его мыслям. Он не пошел к задним воротам, как прежде имел намерение, но выбрался на площадку, обогнул навесы и притаился за угол.
Оглядываюсь — Игнат. Он значительно смотрит на меня и кладет четыре пальца себе на губы. Жест для понимающего известный: молчи и слушай. И тотчас же запускает щепоть в тавлинку, а рукой тихо и коротко дергает меня за рукав. Это значит: выйди за мною. А сам, понюхав, зажав рот, громко шепчет: «Ну, зачихаю», — и выходит в коридор. Я тоже заряжаю нос, закрываю
ладонью, чтобы тоже не помешать будто бы чиханьем, и иду за Игнатом. Очень
уж у него были неспокойные глаза.
Сам я играл Держиморду и в костюме квартального следил за выходами. Меня выпустил Вася. Он отворил дверь и высунул меня на сцену, так что я чуть не запнулся. Загремел огромными сапожищами со шпорами и действительно рявкнул на весь театр: «Был по приказанию», за что «съел аплодисменты» и вызвал одобрительную улыбку городничего — Григорьева, зажавшего мягкой
ладонью мне рот. Это была моя вторая фраза, произнесенная на сцене, в первой все-таки
уже ответственной роли.
— Ну, да
уж ладно. Что
уж тут. Я не намерения подозреваю в вас, а то, что у вас никаких намерений не было. Будь они у вас, я бы
уж знала их. Кроме идей и любви, у вас ничего не было. Теперь идеи и любовь, а в перспективе — я любовница. Таков
уж порядок вещей и в жизни и в романах… Вот вы бранили его, — сказала она и ударила
ладонью по столу, — а ведь поневоле с ним согласишься. Недаром он презирает все эти идеи.
— Придем… Скоро
уж звонок, побегу чижа продавать, — объявил Ежов, вытаскивая из кармана штанишек бумажный пакетик, в котором билось что-то живое. И он исчез со двора училища, как ртуть с
ладони.
Он начал резать кубик. Мигом закипело дело в его руках, и пока кавказец, обливаясь потом, тяжело дыша, дорезывал первый кубик, Луговский
уже докончил второй. Пот лил с него ручьем. Длинные волосы прилипли к высокому лбу.
Ладонь правой руки раскраснелась, и в ней чувствовалась острая боль — предвестник мозолей.