Неточные совпадения
— Я ничего не
брала у вас, — прошептала в
ужасе Соня, — вы дали мне десять рублей, вот возьмите их. — Соня вынула из кармана платок, отыскала узелок, развязала его, вынула десятирублевую бумажку и протянула руку Лужину.
Она любовалась этой решительностью, узнавала в этом его и себя, какими они были оба в те хорошие времена до замужества, но вместе с тем ее
брал ужас при мысли о том, что брат ее женится на такой ужасной женщине.
Сперанский пробовал облегчить участь сибирского народа. Он ввел всюду коллегиальное начало; как будто дело зависело от того, как кто крадет — поодиночке или шайками. Он сотнями отрешал старых плутов и сотнями принял новых. Сначала он нагнал такой
ужас на земскую полицию, что мужики
брали деньги с чиновников, чтобы не ходить с челобитьем. Года через три чиновники наживались по новым формам не хуже, как по старым.
— Да
бери, голубок,
бери, мы ведь силой не отнимаем, — говорит торговка и вдруг с криком
ужаса: — Да куды ж это делось-то? Ах, батюшки-светы, ограбили, среди белого дня ограбили!
Как некий триумфатор высадился Полозов и начал подниматься по устланной коврами и благовонной лестнице. К нему подлетел человек, тоже отлично одетый, но с русским лицом — его камердинер. Полозов заметил ему, что впредь будет всегда
брать его с собою, ибо, накануне, во Франкфурте, его, Полозова, оставили на ночь без теплой воды! Камердинер изобразил
ужас на лице — и, проворно наклонясь, снял с барина калоши.
— Это
ужас, что такое там происходит! — воскликнул он, пожимая плечами. — Но прежде всего, пожалуйста, заплатите извозчику: я его
брал взад и вперед.
— Ну, душка, извини, — говорил Масуров, подходя к жене, — счастие сначала
ужас как везло, а под конец как будто бы какой черт ему нашептывал: каждую карту
брал, седая крыса. Ты не поверишь: в четверть часа очистил всего, как липку; предлагал было на вексель: «Я вижу, говорит, вы человек благородный».
Княгиня покраснела, дипломат обратил на нее испытующий взор и стал что-то чертить вилкою на дне своей тарелки. Дама в малиновом
берете была как на иголках, слыша такие
ужасы, и старалась отодвинуть свой стул от Печорина, а рыжий господин с крестами значительно улыбнулся и проглотил три трюфели разом.
— Про волшебный камень — вздор. Это люди так присочинили, и Голован тому не виноват, а «несмертельным» его прозвали потому, что в этаком
ужасе, когда над землей смертные фимиазмы стояли и все оробели, он один бесстрашный был, и его смерть не
брала.
На одной шторе этот пустынник, с огромнейшей бородой, глазами навыкате и в сандалиях, увлекает в горы какую-то растрепанную барышню; на другой — происходит ожесточенная драка между четырьмя витязями в
беретах и с буфами на плечах; один лежит, en raccourci, убитый — словом, все
ужасы представлены, а кругом такое невозмутимое спокойствие, и от самых штор ложатся такие кроткие отблески на потолок…
При всей своей скупости он серьезно имением не занимался, иногда только, без всякой нужды он врывался в управление моряка, распространял
ужас и трепет, брил лбы, наказывал,
брал во двор, обременял совершенно ненужными работами — там дорогу велит проложить, тут сарай перенести с места на место…
Русаков (вбегая). Где? Что? Господи! (Всплеснув руками.) Побелела как снег, хоть в гроб клади!.. Дунюшка! (
Берет за руку.) Дунюшка! (Смотрит на нее.) Вот и мать такая же лежала в гробу — вот две капли воды. (Утирает слезы.) Господи! не попусти! Дуня! (С
ужасом.) Очнется ли она, очнется ль?.. Нет! Ужли ж я ее убил?.. (Стоит подле в оцепенении.)
— Напрасно, доктор, вы говорите со мной таким тоном! — сказал Абогин, опять
беря доктора за рукав. — Бог с ним, с XIII томом! Насиловать вашей воли я не имею никакого права. Хотите — поезжайте, не хотите — бог с вами, но я не к воле вашей обращаюсь, а к чувству. Умирает молодая женщина! Сейчас, вы говорите, у вас умер сын, кому же, как не вам, понять мой
ужас?
Брызнул Ярило на камни молоньей, облил палючим взором деревья дубравные. И сказал Матери-Сырой Земле: «Вот я разлил огонь по камням и деревьям. Я сам в том огне. Своим умом-разумом человек дойдет, как из дерева и камня свет и тепло
брать. Тот огонь — дар мой любимому сыну. Всей живой твари будет на страх и
ужас, ему одному на службу».
— Пора идти, душа моя… — сказал я, замечая, к своему великому
ужасу, что я целую ее в лоб,
беру ее за талию, что она ожигает меня своим горячим дыханием и повисает на моей шее…
Кромсай от этого пришел в такой
ужас, что сейчас же стал жертвовать этот слиток на церковь, но священник недоумевал: можно ли
брать эти деньги, так как «наемщик», или заместитель в солдатах, почитался тогда в народе за что-то очень гадкое и приравнивался ко «псу продажному» (хотя псы себя никогда не продают).
— Что ты, сударыня?.. — с
ужасом почти вскликнула Анисья Терентьевна. — Как сметь старый завет преставлять!.. Спокон веку водится, что кашу да полтину мастерицам родители посылали… От сторонних книжных дач не положено
брать. Опять же надо ведь мальчонке-то по улице кашу в плате нести — все бы видели да знали, что за новую книгу садится. Вот, мать моя, принялась ты за наше мастерство, учишь Дунюшку, а старых-то порядков по ученью и не ведаешь!.. Ладно ли так? А?
Ошеломленный Иван Маркович в
ужасе, бормоча что-то несвязное, достает из бумажника сторублевую бумажку и подает ее Саше. Тот
берет и быстро отходит от него…
Сюсин
берет кролика и со смехом ставит его против пасти удава. Но не успевает кролик окаменеть от
ужаса, как его хватают десятки рук. Слышны восклицания публики по адресу общества покровительства животным. Галдят, машут руками, стучат. Сюсин со смехом убегает в свою каморку.
Эти, вот эти, серые, бесцветные. С какой стороны к ним подойти? Если они живут и довольны жизнью, меня злость
берет и негодование. Хочется толкать их, трясти, чтоб они очнулись и взглянули кругом, — вы не живете, вы обманываете себя жизнью! А очнутся, взглянут, — вот Алеша. И охватит
ужас. И кричит душа, что есть, есть и должно быть что-то для всех.
(Почерк Лельки.) — У меня иногда кружится голова, как будто смотришь с крыши восьмиэтажного дома на мостовую. Иногда
берет ужас. Нинка, куда мы идем? Ведь зайдем мы туда, откуда не будет выхода. И останется одно — ликвидировать себя.
Плохо, плохо! Да и жизнь дорожает с каждым часом, про извозчика и театр уже и не помышляем, да и с трамваем приходится осторожничать, больше уповая на собственные ноги; теперь уж не для притворства
беру на дом дополнительную работу, спасибо, что еще есть такая. Пришлось и пианино отдать. А проклятая война как будто только еще начинается, только еще во вкус входит, и что там происходит, что делается с людьми, нельзя представить без
ужаса.