Неточные совпадения
Она раскаивалась
утром в том, чтó она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей
ужаснее всего, что только она могла себе представить.
Вы не можете себе представить, как я была вчера и сегодня
утром несчастна, недоумевая, как я напишу им это
ужасное письмо… потому что в письме этого никак, ни за что не передашь…
Как раз пред тем, как я Грушеньку пошел бить, призывает меня в то самое
утро Катерина Ивановна и в
ужасном секрете, чтобы покамест никто не знал (для чего, не знаю, видно, так ей было нужно), просит меня съездить в губернский город и там по почте послать три тысячи Агафье Ивановне, в Москву; потому в город, чтобы здесь и не знали.
Утром 8 августа мы оставили Фудзин — это
ужасное место. От фанзы Иолайза мы вернулись сначала к горам Сяень-Лаза, а оттуда пошли прямо на север по небольшой речке Поугоу, что в переводе на русский язык значит «козья долина». Проводить нас немного вызвался 1 пожилой таз. Он все время шел с Дерсу и что-то рассказывал ему вполголоса. Впоследствии я узнал, что они были старые знакомые и таз собирался тайно переселиться с Фудзина куда-нибудь на побережье моря.
— Да, да… Нездоров. Ах, если бы вы только видели, какие
ужасные ночи я провожу! Засыпаю я только часов в шесть
утра и все хожу… Вдруг сделается страшно-страшно, до слез страшно… Хочется куда-то убежать, спрятаться.
Нюрочка проснулась
утром от
ужасного, нечеловеческого крика, пронесшегося над поляной. Она без памяти выскочила из балагана.
Утром Машеньку с Петей переводят к Басаргину: он с женой переезжает сюда. Пишет в Тобольск, чтоб я скорее приехал; пишет к родным Ивашева через одного их приятеля, который должен их приготовить к этой
ужасной вести. Одним словом, 30 декабря вместо поминок Камиллы Петровны в тот самый час, как она скончалась, хоронят Ивашева, который сам для себя заказал обедню. [К. П. Ивашева умерла 30 декабря 1839 г. В. П. Ивашев умер 28 декабря 1840 г.]
Я положил, не откладывая, сегодня же
утром купить ей новое платье. На это дикое, ожесточенное существо нужно было действовать добротой. Она смотрела так, как будто никогда и не видывала добрых людей. Если она уж раз, несмотря на жестокое наказание, изорвала в клочки свое первое, такое же платье, то с каким же ожесточением она должна была смотреть на него теперь, когда оно напоминало ей такую
ужасную недавнюю минуту.
Утро было
ужасное. Отчет должен был быть готов к восьми часам, и я работал, как приговоренный к смертной казни. Нужно было вылепить из отрывочных замечаний, занесенных в репортерскую книжку, хоть что-нибудь осмысленное и до известной степени целое. Это была жестокая практика… Убивало главным образом то, что нужно было кончить к восьми часам.
А машина, которую я называю я,лежит без движения, без мысли, чувствуя только что-то холодное, склизкое,
ужасное и отвратительное, что запало в душу
утром, стало мною самим, центром моих ощущений.
Но тут случилось нечто
ужасное. Раз
утром Паша вместе с провизией принесла пачку очень вкусных бумажек, — то есть они сделались вкусными, когда их разложили на тарелочки, обсыпали мелким сахаром и облили теплой водой.
К
утру и совсем успокоился Саша: к нему пришла Женя Эгмонт и все остальное назвала сном, успокоила дыханием и
ужасным, мучительным корчам луны дала певучесть песни, — а к пробуждению, сделав свое дело, ушла из памяти неслышно.
Уже впоследствии я узнала, что вотчим мой с самого приезда Мишеля приставил и к нему и ко мне шпионов, что он подкупил слугу, который доставил мне записку от Мишеля; узнала я также, что между им и отцом его произошла на следующее
утро ужасная, возмутительная сцена…
Когда он увидал
утром лакея, потом жену, потом дочь, потом доктора, — каждое их движение, каждое их слово подтверждало для него
ужасную истину, открывшуюся ему ночью.
— Сама не понимаю, что случилось, — отвечала мать, — с самого
утра в
ужасной истерике, и ничто не помогает. Я думаю, с полчаса рыдала без слез, так что начало дыхание захватываться.
Чувство необычайной, огромной радости овладело им; что-то кончилось, развязалось; какая-то
ужасная тоска отошла и рассеялась совсем. Так ему казалось. Пять недель продолжалась она. Он поднимал руку, смотрел на смоченное кровью полотенце и бормотал про себя: «Нет, уж теперь совершенно все кончилось!» И во все это
утро, в первый раз в эти три недели, он почти и не подумал о Лизе, — как будто эта кровь из порезанных пальцев могла «поквитать» его даже и с этой тоской.
Но страшнее всего было думать о том, что, быть может, один из соседей тихо, незаметно ни для кого, уже умер среди этой ночи и будет лежать до самого
утра, молчаливый, таинственный,
ужасный.
Мучим голодом, страхом томимый,
Сановит и солиден на вид,
В сильный ветер, в мороз нестерпимый,
Кто по Невскому быстро бежит?
И кого он на Невском встречает?
И о чем начался разговор?
В эту пору никто не гуляет,
Кроме мнительных, тучных обжор.
Говоря меж собой про удары,
Повторяя обеты не есть,
Ходят эти угрюмые пары,
До обеда не смея присесть,
А потом наедаются вдвое,
И на
утро разносится слух,
Слух
ужасный — о новом герое,
Испустившем нечаянно дух!
— И очень даже, мой друг, ужасно. Но тем это еще было
ужаснее, что
утром, как оттарабанили они на мне всю эту свою музыку, я оглядываюсь и вижу, что место мне совсем незнакомое: поле, лужица этакая точно есть большая, вроде озерца, и тростник, и все, как я видела, а с неба солнце печет жарко, и прямо мне во всю наружность. Гляжу, тут же и мой сверточек с холстами и сумочка — всё в целости; а так невдалеке деревушка. Я встала, доплелась до деревушки, наняла мужика, да к вечеру домой и доехала.
Часов в десять
утра мы съехались в холодную и грязную полицейскую залу и уселись за длинным столом, покрытым черным сукном и с зерцалом на одном своем конце. Занявши свое председательское место, полицмейстер стал просматривать дело. Выражение лица его было еще
ужаснее, чем вчера.
Глубокой зимою, в день
ужасного мессинского землетрясения,
утром, я был с гончими у себя на Бильдине.
Спросили, разумеется, почему, и немедленно открылось, что было дело, вверенное Юлианом Мастаковичем Васе, спешное, нужное,
ужасное, которое нужно представить послезавтра
утром, а что оно не только не кончено, но даже запущено совершенно.
Я провел
ужасную ночь, хуже арзамасской, только
утром, когда уже за дверью стал кашлять старик, я заснул, и не в постели, в которую я ложился несколько раз, а на диване.
Я и помещик отставной штаб-ротмистр Докукин, у которого я гостил весною, сидели в одно прекрасное весеннее
утро в бабушкиных креслах и лениво глядели в окно. Скука была
ужасная.
Когда же к
утру заснул,
ужасные видения преследовали его.
И только теперь, после этих двух слов Прокофия: «мой это», я не одним рассудком, но всем существом своим почувствовал весь ужас того, что происходило передо мною в это памятное мне туманное
утро. Все то разрозненное, непонятное, странное, что я видел, — все вдруг получило для меня простое, ясное и
ужасное значение. Мне стало мучительно стыдно за то, что я смотрел на это, как на интересное зрелище. Я остановился и с сознанием совершенного дурного поступка вернулся домой.