Неточные совпадения
В эту минуту я встретил ее глаза:
в них бегали слезы; рука ее, опираясь на мою, дрожала; щеки пылали; ей было
жаль меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, — впустило свои когти
в ее неопытное
сердце. Во все время прогулки она была рассеянна, ни с кем не кокетничала, — а это великий признак!
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое
сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не
жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать
в ней за святую веру.
— Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает, если
жаль жертву… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого
сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть, — прибавил он вдруг задумчиво, даже не
в тон разговора.
Ни внезапной краски, ни радости до испуга, ни томного или трепещущего огнем взгляда он не подкараулил никогда, и если было что-нибудь похожее на это, показалось ему, что лицо ее будто исказилось болью, когда он скажет, что на днях уедет
в Италию, только лишь
сердце у него замрет и обольется кровью от этих драгоценных и редких минут, как вдруг опять все точно задернется флером; она наивно и открыто прибавит: «Как
жаль, что я не могу поехать с вами туда, а ужасно хотелось бы!
У него
сердце сжалось от этих простых слов; он почувствовал, что он
в самом деле «бедный». Ему было
жаль себя, а еще больше
жаль Веры.
Главное, я наконец постиг этого человека, и даже мне было отчасти
жаль и как бы досадно, что все это оказалось так просто: этого человека я всегда ставил
в сердце моем на чрезвычайную высоту,
в облака, и непременно одевал его судьбу во что-то таинственное, так что естественно до сих пор желал, чтобы ларчик открывался похитрее.
О, мне было
жаль Лизу, и
в сердце моем была самая нелицемерная боль!
— Господа, как
жаль! Я хотел к ней на одно лишь мгновение… хотел возвестить ей, что смыта, исчезла эта кровь, которая всю ночь сосала мне
сердце, и что я уже не убийца! Господа, ведь она невеста моя! — восторженно и благоговейно проговорил он вдруг, обводя всех глазами. — О, благодарю вас, господа! О, как вы возродили, как вы воскресили меня
в одно мгновение!.. Этот старик — ведь он носил меня на руках, господа, мыл меня
в корыте, когда меня трехлетнего ребенка все покинули, был отцом родным!..
Тогда только оценил я все безотрадное этой жизни; с сокрушенным
сердцем смотрел я на грустный смысл этого одинокого, оставленного существования, потухавшего на сухом, жестком каменистом пустыре, который он сам создал возле себя, но который изменить было не
в его воле; он знал это, видел приближающуюся смерть и, переламывая слабость и дряхлость, ревниво и упорно выдерживал себя. Мне бывало ужасно
жаль старика, но делать было нечего — он был неприступен.
Жаль было разрушать его мистицизм; эту жалость я прежде испытывал с Витбергом. Мистицизм обоих был художественный; за ним будто не исчезала истина, а пряталась
в фантастических очертаниях и монашеских рясах. Беспощадная потребность разбудить человека является только тогда, когда он облекает свое безумие
в полемическую форму или когда близость с ним так велика, что всякий диссонанс раздирает
сердце и не дает покоя.
—
В самом деле, генерал, я и не воображала, чтоб у вас было все-таки доброе
сердце; даже
жаль, — небрежно проговорила Настасья Филипповна.
Только дочь меньшая любимая, увидав цветочик аленькой, затряслась вся и заплакала, точно
в сердце ее что
ужалило.
Евгений Константиныч пригласил Лушу на первую кадриль и, поставив стул, поместился около голубого диванчика. Сотни любопытных глаз следили за этой маленькой сценой, и
в сотне женских
сердец закипала та зависть, которая не знает пощады. Мимо прошла m-me Майзель под руку с Летучим, потом величественно проплыла m-me Дымцевич
в своем варшавском платье. Дамы окидывали Лушу полупрезрительным взглядом и отпускали относительно Раисы Павловны те специальные фразы, которые
жалят, как укол отравленной стрелы.
—
Жаль, не было тебя! — сказал Павел Андрею, который хмуро смотрел
в свой стакан чая, сидя у стола. — Вот посмотрел бы ты на игру
сердца, — ты все о
сердце говоришь! Тут Рыбин таких паров нагнал, — опрокинул меня, задавил!.. Я ему и возражать но мог. Сколько
в нем недоверия к людям, и как он их дешево ценит! Верно говорит мать — страшную силу несет
в себе этот человек!..
— Брат мой, — сказал Серебряный, — нет ли еще чего на душе у тебя? Нет ли какой зазнобы
в сердце? Не стыдись, Максим, кого еще
жаль тебе, кроме матери?
Из левой стороны
сердца, прячась и кидаясь внезапно, извивалась отвратительная змея,
жаля протянутые вверх руки, полные цветов; с правой стороны высовывалась прекрасная голая рука женщины, сыплющая золотые монеты
в шляпу старика-нищего.
Марья Степановна изменилась
в лице и бросила на дочь такой взгляд, как будто она простудила Бельтова. Вава торжествовала. Никогда Марья Степановна не казалась смешнее: она до того была смешна, что ее становилось
жаль. Она возненавидела Бельтова от всего
сердца и от всего помышления. «Это просто афронт», — бормотала она про себя.
Как новый вальс хорош!
в каком-то упоеньи
Кружилась я быстрей — и чудное стремленье
Меня и мысль мою невольно мчало вдаль,
И
сердце сжалося; не то, чтобы печаль,
Не то, чтоб радость — Саша, дай мне книжку.
Как этот князь мне надоел опять —
А право,
жаль безумного мальчишку!
Что говорил он тут… злодей и наказать…
Кавказ… беда… вот бред.
Андрей Ефимыч медленно и тихо, ни на кого не глядя, стал говорить о том, как
жаль, как глубоко
жаль, что горожане тратят свою жизненную энергию, свое
сердце и ум на карты и сплетни, а не умеют и не хотят проводить время
в интересной беседе и
в чтении, не хотят пользоваться наслаждениями, какие дает ум.
Глумов. Кого вам больше
жаль, меня или гусара Курчаева? На что ему деньги? Он все равно их
в карты проиграет. А еще хнычете: я тебя носила под
сердцем.
Жаль не крепостного права, а
жаль того, что право это, несмотря на его упразднение, еще живет
в сердцах наших.
— О бароне? Он хороший человек, с добрым
сердцем, и знающий… но
в нем нет характера… и он весь свой век останется полуученым, полусветским человеком, то есть дилетантом, то есть, говоря без обиняков, — ничем… А
жаль!
В самом деле: столько хлопот и забот с ее стороны и столько самого блаженного квиетизма со стороны ни к чему не нужного и не способного к делу Афанасия Матвеича; такой контраст немедленно
ужалил ее
в самое
сердце.
— Очень
жаль, — сказал Ганувер, — а я надеялся увидеть вашу милую Бетси. Надеюсь, фея не повредила ей
в вашем
сердце?
Видно было по всему, что он уже совсем упал духом; день пропал задаром: лошадь не продана, сам он измучился, измаялся, проголодался; вдобавок каждый раз, как являлся новый покупщик и дело, по-видимому, уже ладилось, им овладевало неизъяснимо тягостное чувство: ему становилось все жальче и жальче лошаденку, так
жаль, что
в эту минуту он готов был вернуться
в Троскино и перенести все от Никиты Федорыча, чтобы только не разлучаться с нею; но теперь почему-то заболело еще пуще по ней
сердце; предчувствие ли лиха какого или что другое, только слезы так вот и прошибали ресницы, и многих усилий стоило бедному Антону, чтобы не зарыдать вслух.
День ясный,
в окно солнце смотрит, и сидит Антоний весь
в его лучах. Вдруг одна неожиданная мною мысль подняла голову, как змея, и
ужалила сердце моё — взныл я весь; словно обожжённый, вскочил со стула, смотрю на монаха. Он тоже привстал; вижу — берёт со стола нож, играет им и спрашивает...
— Да, то-то, — продолжал Сергеич, — было ли там у них что — не ведаю, а болтовни про нее тоже много шло. Вот и твое дело: за красным столом
в обиду вошло, а може, не с наливки
сердце ее надрывалось, а
жаль было твоего холоства и свободушки — да!
Сердце её сжималось от горькой думы, ей становилось
жаль себя и его: она подходила к нему и, ласково, любовно заглядывая ему
в глаза, плотно прижималась к его груди.
Так, вероятно,
в далекие, глухие времена, когда были пророки, когда меньше было мыслей и слов и молод был сам грозный закон, за смерть платящий смертью, и звери дружили с человеком, и молния протягивала ему руку — так
в те далекие и странные времена становился доступен смертям преступивший: его
жалила пчела, и бодал остророгий бык, и камень ждал часа падения своего, чтобы раздробить непокрытую голову; и болезнь терзала его на виду у людей, как шакал терзает падаль; и все стрелы, ломая свой полет, искали черного
сердца и опущенных глаз; и реки меняли свое течение, подмывая песок у ног его, и сам владыка-океан бросал на землю свои косматые валы и ревом своим гнал его
в пустыню.
В «Фаусте» герой старается ободрить себя тем, что ни он, ни Вера не имеют друг к другу серьезного чувства; сидеть с ней, мечтать о ней — это его дело, но по части решительности, даже
в словах, он держит себя так, что Вера сама должна сказать ему, что любит его; речь несколько минут шла уже так, что ему следовало непременно сказать это, но он, видите ли, не догадался и не посмел сказать ей этого; а когда женщина, которая должна принимать объяснение, вынуждена наконец сама сделать объяснение, он, видите ли, «замер», но почувствовал, что «блаженство волною пробегает по его
сердцу», только, впрочем, «по временам», а собственно говоря, он «совершенно потерял голову» —
жаль только, что не упал
в обморок, да и то было бы, если бы не попалось кстати дерево, к которому можно было прислониться.
И жжет и рвет у Алексея
сердце. Злоба его разбирает, не на Карпушку, на сестру. Не
жаль ему сестры, самого себя
жаль… «Бог даст,
в люди выду, — думает он, — вздумаю жену из хорошего дома брать, а тут скажут — сестра у него гулящая!.. Срам, позор!.. Сбыть бы куда ее, запереть бы
в четырех стенах!..»
— Господи, — уже
в неудержимом восторге шептала я, — как хочется прощать, весь мир прощать! Как
жаль, что у меня нет врагов, а то бы я их обняла, прижала к
сердцу и простила бы, не задумываясь, от души.
Со дня пропажи Милки Тася не находила себе покоя. Проснувшаяся совесть грызла
сердце девочки. Ей было
жаль и горбунью Карлушу, и саму Милку. Она даже
в лице осунулась, побледнела, похудела и глаза её приняли беспокойное выражение.
«
В горной теснине приютился духан…
В нем бойко торгует старый Аршак… У Аршака дочь красавица Като… У Като черные очи и доброе
сердце. Ей
жаль бедного сазандара, попавшегося на дороге. Она приводит его
в духан и дает ему есть. Сазандар благодарит Като и желает ей доброго жениха. А гости
в духане смотрят на Като и говорят: „Это добрая девушка. Взять ее к себе
в дом — значит получить благо, потому что доброе
сердце жены — величайшее богатство
в доме Грузии“…»
—
Жаль,
жаль… и ее
жаль, а тебя еще более, — сказал он. — Едва ли ты здесь,
в Петербурге, найдешь чище
сердца и светлей душу, нежели у так безжалостно отвергнутой тобою Полины…
Он не закричал, не встал, хотя ему очень
жаль было этого дома,
в котором он родился, вырос и с которым были связаны его детские воспоминания. Дом этот он любил как что-то родное, близкое его
сердцу, и вот теперь этот дом горит перед его глазами, и он, Николай Герасимович, знает, что он сгорит, так как ни во дворе, ни на селе пожарных инструментов нет, а дерево построенного восемьдесят лет тому назад дома сухо и горюче, как порох.
— Тогда я начал с ней другую тактику, — спокойно между тем продолжал повествовать Сигизмунд Нарцисович, — я стал с ней во всем соглашаться, даже
в обвинении ею меня
в намерении убить ее и князя, выгораживая лишь вас и князя Ивана Андреевича, и достиг этого. Сойдя с ума от любви к князю Баратову, она не вынесла его смерти, как будто подтвердившей ее опасения, хрупкая натура не выдержала этого удара, осложненного психическим расстройством, и бедное
сердце ее разорвалось. Ее действительно
жаль.
—
Жаль, вы прочли бы
в этом
сердце надежды на лучшие дни. Может быть, безрассудные надежды! Но все-таки они обольстительны. Не знаю, что сталось бы со мной без них.
— Мне
жаль, князь, что мы расстаемся при условии, что я оставила
в вашем
сердце некоторое сомнение и раздражение, но время покажет, что вы ошибаетесь, теперь же я не могу вам сказать ничего более того, что сказала. До свиданья
в Петербурге.
А что моего турка, пузатого Ибрагим-бея, убьют,
в этом нет ни малейших сомнений, и мне его ото всего
сердца жаль.