Неточные совпадения
— Совершенно. Сегодня
уехала на
дачу вместе
с невестой вашей…
Он был очень недоволен этой встречей и самим собою за бесцветность и вялость, которые обнаружил, беседуя
с Дроновым. Механически воспринимая речи его, он старался догадаться: о чем вот уж три дня таинственно шепчется Лидия
с Алиной и почему они сегодня внезапно
уехали на
дачу? Телепнева встревожена, она, кажется, плакала, у нее усталые глаза; Лидия, озабоченно ухаживая за нею, сердито покусывает губы.
Штольц
уехал в тот же день, а вечером к Обломову явился Тарантьев. Он не утерпел, чтобы не обругать его хорошенько за кума. Он не взял одного в расчет: что Обломов, в обществе Ильинских, отвык от подобных ему явлений и что апатия и снисхождение к грубости и наглости заменились отвращением. Это бы уж обнаружилось давно и даже проявилось отчасти, когда Обломов жил еще на
даче, но
с тех пор Тарантьев посещал его реже и притом бывал при других и столкновений между ними не было.
Лопахин. Через три недели увидимся. (Целует Любови Андреевне руку.) Пока прощайте. Пора. (Гаеву.) До свиданция. (Целуется
с Пищиком.) До свиданция. (Подает руку Варе, потом Фирсу и Яше.) Не хочется
уезжать. (Любови Андреевне.) Ежели надумаете насчет
дач и решите, тогда дайте знать, я взаймы тысяч пятьдесят достану. Серьезно подумайте.
А в прошлом году, когда
дачу продали за долги, я
уехала в Париж, и там он обобрал меня, бросил, сошелся
с другой, я пробовала отравиться…
Он
уехал. Прошло более двух недель. Все уже переехали
с дач. Аристократические салоны засияли снова. И чиновник засветил две стенные лампы в гостиной, купил полпуда стеариновых свеч, расставил два карточных стола, в ожидании Степана Иваныча и Ивана Степаныча, и объявил жене, что у них будут вторники.
Анна Васильевна никогда так рано не съезжала
с дачи, но в тот год у ней от первых осенних холодов разыгрались флюсы; Николай Артемьевич,
с своей стороны, окончивши курс лечения, соскучился по жене; притом же Августина Христиановна
уехала погостить к своей кузине в Ревель; в Москву прибыло какое-то иностранное семейство, показывавшее пластические позы, des poses plastiques, описание которых в Московских ведомостях сильно возбудило любопытство Анны Васильевны.
— Ах, да, эта высокая,
с которой вы гуляли в саду. Она очень хорошенькая… Если бы я была такая, Агафон Павлыч не
уехал бы в Петербург. Вы на ней женитесь? Да? Вы о ней думали все время? Как приятно думать о любимом человеке… Точно сам лучше делаешься… Как-то немножко и стыдно, и хорошо, и хочется плакать. Вчера я долго бродила мимо
дач… Везде огоньки, все счастливы, у всех свой угол… Как им всем хорошо, а я должна была бродить одна, как собака, которую выгнали из кухни. И я все время думала…
— Это нам повестка: пора удирать
с дачи. На днях Мелюдэ тоже
уезжает… Как будто даже чего-то жаль. Этакое, знаешь, подлое, слезливое чувство, а в сущности наплевать…
Мать Гоголя
с дочерьми
уехала в свою Васильевку, или Яновщину, уже после нашего переезда на
дачу.
Хорошо знакомы семейства, переселившиеся вместе на
дачу с единственною целью, чтобы чаше видаться,
уезжая отсюда, совсем уж не видятся.
Осенью мы долго, долго, до ранних черных вечеров и поздних темных утр заживались в Тарусе, на своей одинокой — в двух верстах от всякого жилья —
даче, в единственном соседстве (нам — минуту сбежать, тем — минуту взойти) реки — Оки («Рыбы мало ли в реке!»), — но не только рыбы, потому что летом всегда кто-нибудь тонул, чаще мальчишки — опять затянуло под плот, — но часто и пьяные, а часто и трезвые, — и однажды затонул целый плотогон, а тут еще дедушка Александр Данилович умер, и мать
с отцом
уехали на сороковой день и потом остались из-за завещания, и хотя я знала, что это грех — потому что дедушка совсем не утонул, а умер от рака — от рака?
Новая
дача давно продана; теперь она принадлежит какому-то чиновнику, который в праздники приезжает сюда из города
с семейством, пьет на террасе чай и потом
уезжает обратно в город. У него на фуражке кокарда, говорит и кашляет он, как очень важный чиновник, хотя состоит только в чине коллежского секретаря, и когда мужики ему кланяются, то он не отвечает.
Повесть красавца Камышева покоилась в моем столе два месяца. Однажды,
уезжая из редакции на
дачу, я вспомнил о ней и взял ее
с собою.
В господских комнатах
дачи все было безмолвно. Пятый день пошел, как Серафима
уехала и взяла
с собою Степаниду. Ее вещи отвезли на подводе.
В комнате Марфы Захаровны угощение шло обычным порядком. К обеду покупщик не приехал, а обед был заказан особенный. Иван Захарыч и Павла Захаровна волновались. Неспокойно себя чувствовал и Первач, и у всех явилось сомнение: не проехал ли Теркин прямо в город. Целый день в два приема осматривал он
с своим „приказчиком“ дальний край лесной
дачи, утром
уехали спозаранку и после завтрака тоже исчезли, не взяв
с собою таксатора.
Умер он в 1919 году в Финляндии. От разрыва сердца, внезапно. Не на своей
даче, а у одного знакомого. Вскоре после этого жена его
с семьей
уехала за границу. На
даче Андреева осталась жить его старушка-мать, Настасья Николаевна. После смерти сына она слегка помешалась. Каждое утро приходила в огромный натопленный кабинет Леонида Николаевича, разговаривала
с ним, читала ему газеты. Однажды ее нашли во флигеле
дачи мертвой.
Она была в этот день в хорошем расположении духа. Она решила через какие-нибудь два-три месяца покинуть не только Петербург, но и Россию, и
уехать со своей ненаглядной дочерью, со своей дорогой Иреной, за границу, в Италию. Она поручила уже комиссионерам исподволь подыскивать ей покупателя на
дачу — всю же обстановку как
дачи, так и петербургской квартиры она решила поручить продать
с аукциона. Подведя итоги, она была довольна крупной суммой своего состояния.