Неточные совпадения
Городничий. Эк куда хватили! Ещё умный
человек! В
уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.
Сидел там вице-губернатор,
уездный предводитель дворянства и еще
человек шесть в мундирах, в орденах.
Он стоял в первом ряду тринадцати
человек, между толстым сыном
уездного предводителя дворянства и племянником доктора Любомудрова, очень высоким и уже усатым.
Память показывала десятка два
уездных городов, в которых он бывал. Таких городов — сотни.
Людей, подобных Денисову и Фроленкову, наверное, сотни тысяч. Они же — большинство населения городов губернских.
Люди невежественные, но умные, рабочие
люди… В их руках — ремесла, мелкая торговля. Да и деревня в их руках, они снабжают ее товарами.
И какие бы страсти и предприятия могли волновать их? Всякий знал там самого себя. Обитатели этого края далеко жили от других
людей. Ближайшие деревни и
уездный город были верстах в двадцати пяти и тридцати.
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что делать с своей латынью, стал в доме родителей забывать ее, но зато, в ожидании чести присутствовать в земском или
уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и в этой-то школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого
человека.
— Я сам не занимался этим предметом, надо посоветоваться с знающими
людьми. Да вот-с, в письме пишут вам, — продолжал Иван Матвеевич, указывая средним пальцем, ногтем вниз, на страницу письма, — чтоб вы послужили по выборам: вот и славно бы! Пожили бы там, послужили бы в
уездном суде и узнали бы между тем временем и хозяйство.
На следующий день он явился в квартиру г-на Яффа, который, как истый светский
человек, не жалуя деревенского одиночества, поселился в
уездном городе, «поближе к барышням», как он выражался. Чертопханов не застал Яффа: он, по словам камердинера, накануне уехал в Москву.
В числе этих любителей преферанса было: два военных с благородными, но слегка изношенными лицами, несколько штатских особ, в тесных, высоких галстухах и с висячими, крашеными усами, какие только бывают у
людей решительных, но благонамеренных (эти благонамеренные
люди с важностью подбирали карты и, не поворачивая головы, вскидывали сбоку глазами на подходивших); пять или шесть
уездных чиновников, с круглыми брюшками, пухлыми и потными ручками и скромно неподвижными ножками (эти господа говорили мягким голосом, кротко улыбались на все стороны, держали свои игры у самой манишки и, козыряя, не стучали по столу, а, напротив, волнообразно роняли карты на зеленое сукно и, складывая взятки, производили легкий, весьма учтивый и приличный скрип).
Через полчаса явился
уездный лекарь,
человек небольшого роста, худенький и черноволосый.
Он говорил о хозяйстве, об урожае, покосе, о войне,
уездных сплетнях и близких выборах, говорил без принужденья, даже с участьем, но вдруг вздыхал и опускался в кресла, как
человек, утомленный тяжкой работой, проводил рукой по лицу.
Лопухов был сын мещанина, зажиточного по своему сословию, то есть довольно часто имеющего мясо во щах; Кирсанов был сын писца
уездного суда, то есть
человека, часто не имеющего мяса во щах, — значит и наоборот, часто имеющего мясо во щах.
Компания имела
человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые
человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю
уездного училища,
человек пять других молодых
людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров,
человек восемь университетских и медицинских студентов.
Иван Петрович осенью 1828 года занемог простудною лихорадкою, обратившеюся в горячку, и умер, несмотря на неусыпные старания
уездного нашего лекаря,
человека весьма искусного, особенно в лечении закоренелых болезней, как то мозолей и тому подобного. Он скончался на моих руках на тридцатом году от рождения и похоронен в церкви села Горюхина близ покойных его родителей.
Кстати, говоря о сосланных, — за Нижним начинают встречаться сосланные поляки, с Казани число их быстро возрастает. В Перми было
человек сорок, в Вятке не меньше; сверх того, в каждом
уездном городе было несколько
человек.
А ведь пресмешно, сколько секретарей, асессоров,
уездных и губернских чиновников домогались, долго, страстно, упорно домогались, чтоб получить это место; взятки были даны, святейшие обещания получены, и вдруг министр, исполняя высочайшую волю и в то же время делая отместку тайной полиции, наказывал меня этим повышением, бросал
человеку под ноги, для позолоты пилюли, это место — предмет пламенных желаний и самолюбивых грез, —
человеку, который его брал с твердым намерением бросить при первой возможности.
Бывали, конечно, и настоящие пострадавшие от пожара
люди, с подлинными свидетельствами от волости, а иногда и от
уездной полиции, но таких в полицейских протоколах называли «погорелыциками», а фальшивых — «пожарниками».
В городе Дубно нашей губернии был убит
уездный судья. Это был поляк, принявший православие,
человек от природы желчный и злой. Положение меж двух огней озлобило его еще больше, и его имя приобрело мрачную известность. Однажды, когда он возвращался из суда, поляк Бобрик окликнул его сзади. Судья оглянулся, и в то же мгновение Бобрик свалил его ударом палки с наконечником в виде топорика.
Сравнивая по временам здешнюю жизнь с своею
уездною, Розанов находил, что тут живется гораздо потруднее, и переполнялся еще большим почтением и благодарностью к Нечаю и особенно к его простодушной жене. С ней они с первого же дня стали совершенно своими
людьми и доверчиво болтали друг с другом обо всем, что брело на ум.
— Уж и по обыкновению! Эх, Петр Лукич! Уж вот на кого Бог-то, на того и добрые
люди. Я, Евгения Петровна, позвольте, уж буду искать сегодня исключительно вашего внимания, уповая, что свойственная человечеству злоба еще не успела достичь вашего сердца и вы, конечно, не найдете самоуслаждения допиливать меня, чем занимается весь этот прекрасный город с своим уездом и даже с своим
уездным смотрителем, сосредоточивающим в своем лице половину всех добрых свойств, отпущенных нам на всю нашу местность.
И потому она не понимала, как этот
человек, бывший в
уездной глуши радикалом, здесь стал вдруг удерживать других от крушительной работы Ильи Муромца.
Мы должны были в последних главах показать ее обстановку для того, чтобы не возвращаться к прошлому и, не рисуя читателю мелких и неинтересных сцен однообразной
уездной жизни, выяснить, при каких декорациях и мотивах спокойная головка Женни доходила до составления себе ясных и совершенно самостоятельных понятий о
людях и их деятельности, о себе, о своих силах, о своем призвании и обязанностях, налагаемых на нее долгом в действительном размере ее сил.
А вот как: Михайла Максимыч Куролесов, через год после своей женитьбы на двоюродной сестре моего дедушки, заметил у него во дворне круглого сироту Пантюшку, который показался ему необыкновенно сметливым и умным; он предложил взять его к себе для обучения грамоте и для образования из него делового
человека, которого мог бы мой дедушка употреблять, как поверенного, во всех соприкосновениях с земскими и
уездными судами: дедушка согласился.
— On dit! [Говорят! (франц.).] — отвечал Абреев. — Но тому совершенно был не расчет… Богатый
человек! «Если бы, — говорит он, — я мог поступить по дипломатической части, а то пошлют в какой-нибудь
уездный городишко стряпчим».
Этого маленького разговора совершенно было достаточно, чтобы все ревнивое внимание Клеопатры Петровны с этой минуты устремилось на маленький
уездный город, и для этой цели она даже завела шпионку, старуху-сыромасленицу, которая, по ее приказаниям, почти каждую неделю шлялась из Перцова в Воздвиженское, расспрашивала стороной всех
людей, что там делается, и доносила все Клеопатре Петровне, за что и получала от нее масла и денег.
— Не вник еще! Еще узы ему бог не разрешил! — замечал
уездный лекарь Погудин,
человек ума острого и прозорливого, как бы предрекая, что придет время, когда узы сами собою упадут.
— Твой отец, малый, самый лучший из всех судей, начиная от царя Соломона… Однако знаешь ли ты, что такое curriculum vitae [Краткое жизнеописание. (Ред.)]? He знаешь, конечно. Ну а формулярный список знаешь? Ну, вот видишь ли: curriculum vitae — это есть формулярный список
человека, не служившего в
уездном суде… И если только старый сыч кое-что пронюхал и сможет доставить твоему отцу мой список, то… ах, клянусь богородицей, не желал бы я попасть к судье в лапы…
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из
уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий
человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
Я, например, очень еще не старый
человек и только еще вступаю в солидный, околосорокалетний возраст мужчины; но — увы! — при всех моих тщетных поисках, более уже пятнадцати лет перестал встречать милых
уездных барышень, которым некогда посвятил первую любовь мою, с которыми, читая «Амалат-Бека» [«Амалат-Бек» — повесть писателя-декабриста А.А.Бестужева (1797—1837), выступавшего в печати под псевдонимом А.Марлинский.], обливался горькими слезами, с которыми перекидывался фразами из «Евгения Онегина», которым писал в альбом...
Секретарь, молодой еще
человек, только что начинавший свою
уездную карьеру, ласкал всех добрым взглядом.
— Господин Кармазинов, — раздался вдруг один свежий юный голос из глубины залы. Это был голос очень молоденького учителя
уездного училища, прекрасного молодого
человека, тихого и благородного, у нас недавнего еще гостя. Он даже привстал с места. — Господин Кармазинов, если б я имел счастие так полюбить, как вы нам описали, то, право, я не поместил бы про мою любовь в статью, назначенную для публичного чтения…
Такой любви Миропа Дмитриевна, без сомнения, не осуществила нисколько для него, так как чувство ее к нему было больше практическое, основанное на расчете, что ясно доказало дальнейшее поведение Миропы Дмитриевны, окончательно уничтожившее в Аггее Никитиче всякую склонность к ней, а между тем он был
человек с душой поэтической, и нравственная пустота томила его; искания в масонстве как-то не вполне удавались ему, ибо с Егором Егорычем он переписывался редко, да и то все по одним только делам; ограничиваться же исключительно интересами службы Аггей Никитич никогда не мог, и в силу того последние года он предался чтению романов, которые доставал, как и другие чиновники, за маленькую плату от смотрителя
уездного училища; тут он, между прочим, наскочил на повесть Марлинского «Фрегат «Надежда».
Предполагаемые собрания начались в
уездном городе, и осуществились они действительно благодаря нравственному и материальному содействию Рамзаевых, так как они дали бесплатно для этих собраний свой крепостной оркестр,
человек в двадцать, и оркестр весьма недурной по той причине, что Рамзаев был страстный любитель музыки и по большей части сам являлся дирижером своих музыкантов, причем с неустанным вниманием глядел в развернутые перед ним ноты, строго в известных местах взмахивал капельмейстерской палочкой, а в пассажах тихих и мелодических широко разводил руки и понижал их, поспешно утирая иногда пот с своего лица, весьма напоминавшего облик барана.
Под белым покровом шедшая тихо с Заречья фигура тоже вдруг потеряла свою грандиозность, а с нею и всякое подобие с Командором. Это шел
человек в сапогах из такой точно кожи, в какую обута нога каждого смертного, носящего обувь. Шел он спокойно, покрытый до пят простыней, и когда, подойдя к реке, сбросил ее на траву, то в нем просто-напросто представился дебелый и нескладный белобрысый
уездный лекарь Пуговкин.
Прошло несколько дней: Туберозов убедился, что он совершенно напрасно опасался, как бы несдержанные поступки дьякона Ахиллы не навлекли какие-нибудь судебные неприятности; все благополучно шло по-старому;
люди разнообразили свою монотонную
уездную жизнь тем, что ссорились для того, чтобы мириться, и мирились для того, чтобы снова ссориться.
Дама эта скучала уединением и не отказала сделать честь балу почтмейстерши. Ехидная почтмейстерша торжествовала: она более не сомневалась, что поразит
уездную знать своею неожиданною инициативой в пользу старика Туберозова — инициативой, к которой все другие, спохватясь, поневоле примкнут только в качестве хора, в роли
людей значения второстепенного.
Полагайтесь так, что хотя не можете вы молиться сами за себя из
уездного храма, но есть у вас такой
человек в столице, что через него идет за вас молитва и из Казанского собора, где спаситель отечества, светлейший князь Кутузов погребен, и из Исакиевского, который весь снаружи мраморный, от самого низа даже до верха, и столичный этот за вас богомолец я, ибо я, четши ектению велегласно за кого положено возглашаю, а про самого себя шепотом твое имя, друже мой, отец Савелий, потаенно произношу, и молитву за тебя самую усердную отсюда посылаю Превечному, и жалуюсь, как ты напрасно пред всеми от начальства обижен.
«Я служу вредному делу и получаю жалованье от
людей, которых обманываю; я нечестен. Но ведь сам по себе я ничто, я только частица необходимого социального зла: все
уездные чиновники вредны и даром получают жалованье… Значит, в своей нечестности виноват не я, а время… Родись я двумястами лет позже, я был бы другим».
И в самом деле, прислушайтесь к разговорам купечества, мещанства, мелкого чиновничества в
уездной глуши, — сколько удивительных сведений о неверных и поганых царствах, сколько рассказов о тех временах, когда
людей жгли и мучили, когда разбойники города грабили, и т. п., — и как мало сведений о европейской жизни, о лучшем устройстве быта.
При нынешних строгостях случается с
человеком несчастие, выгонят из
уездного училища за неуспехи или из низших классов семинарии: как его не призреть?
В романе этом не будет ни
уездных учителей, открывающих дешевые библиотеки для безграмотного народа, ни мужей, выдающих субсидии любовникам своих сбежавших жен, ни гвоздевых постелей, на которых как-то умеют спать образцовые
люди, ни самодуров-отцов, специально занимающихся угнетением гениальных детей.
Ни
уездного учителя с библиотекой для безграмотного народа, ни седого в тридцать лет женского развивателя, ни образцового бессребреника, словом — ни одного гражданского героя здесь не будет; а будут
люди со слабостями,
люди дурного воспитания.
К немалой ее радости, но вместе с тем к немалому ее и удивлению, оказалось, что Червев действительно жил в
уездном городе, который почти со всех сторон облегали земли княгини, и из
людей, которые были с нею в Петербурге, два
человека знали Червева лично: эти
люди были Патрикей и Рогожин.
И точно: если всеобщее почтение есть дар благословенный, то благодать его не капала, а лилась на дядю. Он был во всеобщем мнении настоящий благородный господин своего слова и по высокой своей аристократической прямоте и честности первый
человек во всей губернии. <В> первые же наступившие выборы уезд поднес ему шары на
уездное предводительство, но губерния опять поднялась и упросила его быть предводителем благородного сословия всей губернии.
Он вел все переговоры с
людьми, которых бабушка иногда почему-нибудь не могла принять; устраивал ее бесчисленных крестников и вел все безотчетные расходы по выдаче наград состоявшим на пайке губернским и
уездным чиновникам.
— Земледелие уничтожено, промышленность чуть-чуть дышит (прошедшим летом, в мою бытность в
уездном городе, мне понадобилось пришить пуговицу к пальто, и я буквально — a la lettre! — не нашел
человека, который взял бы на себя эту операцию!), в торговле застой… скажите, куда мы идем!
Я было хотел посоветоваться с
уездным стряпчим:
человек он ученой, из семинаристов; но на ту пору он уехал производить следствие.
Он съездил в
уездный город Грачевку и заказал себе костюм. Вышел этот костюм ослепительным, и очень возможно, что серые полоски на конторских штанах решили судьбу несчастного
человека. Дочка агронома согласилась стать его женой.
— Прошу еще по рюмке, — пригласил я. (Ах, не осуждайте! Ведь врач, фельдшер, две акушерки, ведь мы тоже
люди! Мы не видим целыми месяцами никого, кроме сотен больных. Мы работаем, мы погребены в снегу. Неужели же нельзя нам выпить по две рюмки разведенного спирту по рецепту и закусить
уездными шпротами в день рождения врача?)
Мать по временам страдала истерическими припадками, и потому мценский
уездный доктор Вейнрейх иногда приезжал к нам. Воспитанник дерптского университета, он был
человек и образованный, и общежительный.