Неточные совпадения
Постой! уж скоро странничек
Доскажет быль афонскую,
Как турка взбунтовавшихся
Монахов
в море гнал,
Как шли покорно иноки
И погибали сотнями —
Услышишь шепот
ужаса,
Увидишь ряд испуганных,
Слезами полных
глаз!
― Да, сон, ― сказала она. ― Давно уж я
видела этот сон. Я
видела, что я вбежала
в свою спальню, что мне нужно там взять что-то, узнать что-то; ты знаешь, как это бывает во сне, ― говорила она, с
ужасом широко открывая
глаза, ― и
в спальне,
в углу стоит что-то.
Но
в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился
ужас, когда она
увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая
глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни
в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
Она рвалась к бабушке и останавливалась
в ужасе; показаться ей на
глаза значило, может быть, убить ее. Настала настоящая казнь Веры. Она теперь только почувствовала, как глубоко вонзился нож и
в ее, и
в чужую, но близкую ей жизнь,
видя, как страдает за нее эта трагическая старуха, недавно еще счастливая, а теперь оборванная, желтая, изможденная, мучающаяся за чужое преступление чужою казнью.
Райский бросился вслед за ней и из-за угла
видел, как она медленно возвращалась по полю к дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного
ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто смотрела
в глаза своей «беде».
Ромашов знал, что и сам он бледнеет с каждым мгновением.
В голове у него сделалось знакомое чувство невесомости, пустоты и свободы. Странная смесь
ужаса и веселья подняла вдруг его душу кверху, точно легкую пьяную пену. Он
увидел, что Бек-Агамалов, не сводя
глаз с женщины, медленно поднимает над головой шашку. И вдруг пламенный поток безумного восторга,
ужаса, физического холода, смеха и отваги нахлынул на Ромашова. Бросаясь вперед, он еще успел расслышать, как Бек-Агамалов прохрипел яростно...
Елена понемногу приходила
в себя. Открыв
глаза, она
увидела сперва зарево, потом стала различать лес и дорогу, потом почувствовала, что лежит на хребте коня и что держат ее сильные руки. Мало-помалу она начала вспоминать события этого дня, вдруг узнала Вяземского и вскрикнула от
ужаса.
Колесников улыбнулся. Снова появились на лице землистые тени, кто-то тяжелый сидел на груди и душил за горло, — с трудом прорывалось хриплое дыхание, и толчками, неровно дергалась грудь.
В черном озарении
ужаса подходила смерть. Колесников заметался и застонал, и склонившийся Саша
увидел в широко открытых
глазах мольбу о помощи и страх, наивный, почти детский.
Я утвердился
в этом решении и,
в ожидании Надежды Николаевны, попробовал писать кое-какие аксессуары картины, думая успокоиться
в работе; но кисть прыгала по холсту, и
глаза не
видели красок. Я оделся, чтобы выйти и освежиться на воздухе; отворив дверь, я
увидел, что перед ней стоит Надежда Николаевна, бледная, задыхающаяся, с выражением
ужаса в широко раскрытых
глазах.
Его молодое, искаженное страхом лицо было бледно как полотно, волосы прилипли ко лбу тонкими прядями,
глаза округлились и вращались
в своих орбитах с выражением оцепенелого
ужаса, как у смертельно раненной птицы; мне
в первый раз пришлось
видеть раздавленного человека, и едва ли есть что-нибудь тяжелее этой потрясающей душу картины.
Сашка, казалось, совсем не изменился и не постарел за свое отсутствие: время и бедствия так же мало действовали на его наружность, как и на лепного Гамбринуса, охранителя и покровителя пивной. Но мадам Иванова с чуткостью сердечной женщины заметила, что из
глаз Сашки не только не исчезло выражение
ужаса и тоски, которые она
видела в них при прощании, но стало еще глубже и значительнее. Сашка по-прежнему паясничал, подмигивал и собирал на лбу морщины, но мадам Иванова чувствовала, что он притворяется.
Как во время короткого мгновения, когда сверкнет молния,
глаз, находившийся
в темноте, вдруг различает разом множество предметов, так и при появлении осветившего нас Селиванова фонаря я
видел ужас всех лиц нашего бедствующего экипажа. Кучер и лакей чуть не повалились перед ним на колена и остолбенели
в наклоне, тетушка подалась назад, как будто хотела продавить спинку кибитки. Няня же припала лицом к ребенку и вдруг так сократилась, что сама сделалась не больше ребенка.
Я думаю, что если бы смельчак
в эту страшную ночь взял свечу или фонарь и, осенив, или даже не осенив себя крестным знамением, вошел на чердак, медленно раздвигая перед собой огнем свечи
ужас ночи и освещая балки, песок, боров, покрытый паутиной, и забытые столяровой женою пелеринки, — добрался до Ильича, и ежели бы, не поддавшись чувству страха, поднял фонарь на высоту лица, то он
увидел бы знакомое худощавое тело с ногами, стоящими на земле (веревка опустилась), безжизненно согнувшееся на-бок, с расстегнутым воротом рубахи, под которою не видно креста, и опущенную на грудь голову, и доброе лицо с открытыми, невидящими
глазами, и кроткую, виноватую улыбку, и строгое спокойствие, и тишину на всем.
А с Бенковским произошло что-то странное. Когда Елизавета Сергеевна заговорила, — его лицо вспыхнуло восторгом и, бледнея с каждым её словом, выражало уже нечто близкое к
ужасу в тот момент, когда она поставила свой вопрос. Он хотел что-то ответить ей, его губы нервно вздрагивали, но слова не сходили с них. Она же, великолепная
в своём спокойствии, следила за игрой его лица, и, должно быть, ей нравилось
видеть действие своих слов на нём,
в глазах её сверкало удовольствие.
Полицейский тихо покачивался на носилках, уставившись
в ясное и жаркое небо стеклянными
глазами из-под искривлённых век. Григорий смотрел на него с тупым
ужасом в сердце: третьего дня он этого полицейского
видел на посту и даже ругнул его, проходя мимо, — у них были маленькие счёты между собой. А теперь вот этот человек, такой здоровяк и злючка, лежит мёртвый, обезображенный, скорченный судорогами.
— Сегодня я
видел бледное солнце. Оно смотрело с
ужасом на землю и говорило: где же человек? Сегодня я
видел скорпиона. Он сидел на камне и смеялся и говорил: где же человек? Я подошел близко и
в глаза ему посмотрел. И он смеялся и говорил: где же человек, скажите мне, я не
вижу! Или ослеп Иуда, бедный Иуда из Кариота!
Я
вижу, как она, бледная, с раскрытым от
ужаса ртом, садится
в санки, закрывает
глаза и, простившись навеки с землей, трогается с места…
И
видит Аггей: идут его воины-телохранители с секирами и мечами, и начальники, и чиновники
в праздничных одеждах. И идут под балдахином парчовым правитель с правительницей: одежды на них золототканые, пояса дорогими каменьями украшенные. И взглянул Аггей
в лицо правителю и ужаснулся: открыл ему Господь
глаза, и узнал он ангела Божия. И бежал Аггей
в ужасе из города.
На этот раз Пустяков, к великому своему
ужасу, должен был пустить
в дело и правую руку. Станислав с помятой красной ленточкой
увидел наконец свет и засиял. Учитель побледнел, опустил голову и робко поглядел
в сторону француза. Тот глядел на него удивленными, вопрошающими
глазами. Губы его хитро улыбались, и с лица медленно сползал конфуз…
Но
в Ницше хмеля жизни нет. Отрезвевший взгляд его не может не
видеть открывающихся кругом «истин». И вот он старается уверить себя: да, я не боюсь их вызывать, эти темные
ужасы! Я хочу их
видеть, хочу смотреть им
в лицо, потому что хочу испытать на себе, что такое страх. Это у меня — только интеллектуальное пристрастие ко всему ужасному и загадочному… Вот оно, высшее мужество, — мужество трагического философа! Заглянуть
ужасу в самые
глаза и не сморгнуть.
— Ну, милая, и ты и твоя Феня врете! — рассердилась я,
видя, как зрачки Люды расширились от
ужаса и вся она лихорадочными
глазами впилась
в рассказчицу.
Помню
в детстве отшатывающий, всю душу насквозь прохватывающий страх перед темнотой. Трусость ли это у детей — этот настороженный, стихийный страх перед темнотой? Тысячи веков дрожат
в глубине этого страха, — тысячи веков дневного животного: оно ничего
в темноте не
видит, а кругом хищники зряче следят мерцающими
глазами за каждым его движением. Разве не
ужас? Дивиться можно только тому, что мы так скоро научаемся преодолевать этот
ужас.
Я побежал вместе с толпою, чтобы еще раз встретиться с ним
глазами, и это удалось мне, когда они входили уже
в дом. Он вошел последним, пропуская мимо себя товарищей, и еще раз взглянул на меня. И тут я
увидел в его черных, больших, без зрачка
глазах такую муку, такую бездну
ужаса и безумия, как будто я заглянул
в самую несчастную душу на свете.
И я невольно поднимаюсь с камня и, шатаясь, смотрю
в его
глаза — и
вижу в них бездну
ужаса и безумия.
И
в близких старых
глазах его я
увидел то же остановившееся, тупо пораженное. И что-то ужасное, нестерпимое, похожее на падение тысячи зданий, мелькнуло
в моей голове, и, холодея от
ужаса, я прошептал...
Я поднялся на руках, огляделся. Исчезла перегородка. И я
увидел: Алеша лежит на спине, с пустыми, остановившимися
глазами. А Хозяин его, как вывалившийся из гнезда гад, барахтается на полу возле кровати;
в ужасе барахтается, вьется и мечется, чуя над собою недвижную силу Неведомого. Заражаясь, затрепетал и мой Хозяин. И я чувствовал, —
в судорогах своих он сейчас тоже выбросится на пол, а я с пустыми
глазами повалюсь навзничь.
Кузька вздрогнул и открыл
глаза. Он
увидел перед собой некрасивое, сморщенное, заплаканное лицо, рядом с ним — другое, старушечье, беззубое, с острым подбородком и горбатым носом, а выше них бездонное небо с бегущими облаками и луной, и вскрикнул от
ужаса. Софья тоже вскрикнула; им обоим ответило эхо, и
в душном воздухе пронеслось беспокойство; застучал по соседству сторож, залаяла собака. Матвей Саввич пробормотал что-то во сне и повернулся на другой бок.
Маша жадно смотрела на меня,
в ее
глазах замер
ужас. Душою своею она
видела, как неотвратимо надвигается что-то, чего другие не
видят. Я успокаивал ее. У нее лились слезы, она быстро бормотала, как будто молилась про себя...
Весело прыгнула с постели королева и
видит — лица у ее свиты, фрейлин и служанок испуганные, белые, как мел, губы дрожат.
В глазах ужас написан.
Когда человек
видит умирающее животное,
ужас охватывает его: то, чтò есть он сам — сущность его,
в его
глазах очевидно уничтожается — перестает быть. Но когда умирающее есть человек и человек любимый, тогда кроме
ужаса, ощущаемого перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая так же, как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
Смущенно улыбнувшись, он протянул к ней руки с неуклюжей ласковостью человека, который никогда не имел дела с женщинами. И
увидел: сцепив напряженно пальцы, она поднесла их к подбородку и точно вся превратилась
в одно огромное, задержанное
в поднятой груди дыхание. И
глаза у нее стали огромные, и смотрели они с
ужасом, с тоской, с невыносимым презрением.