Неточные совпадения
Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья, то почему
революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян? Но всё это были мысли, которые ничего не могли решить. Одно несомненно можно было
видеть — это то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить было дурно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на то, что тучки собрались и что от дождя лучше итти домой.
— Потом
видел ее около Лютова, знаете, — есть такой… меценат
революции, как его назвала ваша сестра.
— Мне кажется, что появился новый тип русского бунтаря, — бунтарь из страха пред
революцией. Я таких фокусников
видел. Они органически не способны идти за «Искрой», то есть, определеннее говоря, — за Лениным, но они,
видя рост классового сознания рабочих, понимая неизбежность
революции, заставляют себя верить Бернштейну…
— Не знаю, — сказала Гогина. — Но я много
видела и
вижу этих ветеранов
революции. Романтизм у них выхолощен, и осталась на месте его мелкая, личная злость. Посмотрите, как они не хотят понять молодых марксистов, именно — не хотят.
«Сейчас
увижу этого, Якова… Я участвую в
революции по своей воле, свободно, без надежды что-то выиграть, а не как политик. Я знаю, что времена Гедеона — прошли и триста воинов не сокрушат Иерихон капитализма».
Замечу, между прочим, что в том, что он заговорил со мной про французскую
революцию, я
увидел какую-то еще прежнюю хитрость его, меня очень забавлявшую: он все еще продолжал считать меня за какого-то революционера и во все разы, как меня встречал, находил необходимым заговорить о чем-нибудь в этом роде.
Можно удивляться, что существуют еще люди, которые идеализируют
революции и готовы
видеть в грядущих
революциях торжество высокого и прекрасного.
Если под
революцией понимать совершаемые в известный исторический день насилия, убийства, кровопролития, если понимать под ней отмену всех свобод, концентрационные лагеря и пр., то желать
революции нельзя и нельзя ждать от нее явления нового человека, можно только при известных условиях
видеть в ней роковую необходимость и желать ее смягчения.
Мы
видели в его произведениях, как светская мысль восемнадцатого столетия с своей секуляризацией жизни вторгалась в музыку; с Моцартом
революция и новый век вошли в искусство.
Реформация и
революция были сами до того испуганы пустотою мира, в который они входили, что они искали спасения в двух монашествах: в холодном, скучном ханжестве пуританизма и в сухом, натянутом цивизме республиканского формализма. Квакерская и якобинская нетерпимость были основаны на страхе, что их почва не тверда; они
видели, что им надобны были сильные средства, чтобы уверить одних, что это церковь, других — что это свобода.
После Июньских дней я
видел, что
революция побеждена, но верил еще в побежденных, в падших, верил в чудотворную силу мощей, в их нравственную могучесть. В Женеве я стал понимать яснее и яснее, что
революция не только побеждена, но что она должна была быть побежденной.
Я сочувствовал «падению священного русского царства» (название моей статьи в начале
революции), я
видел в этом падении неотвратимый процесс развоплощения изолгавшейся символики исторической плоти.
В режиме советском, революционном, стража тюрьмы
видела в заключенных «врагов народа» и
революции, и управление тюрьмы было отнюдь не патриархальным, оно отражало диктатуру и террор.
Я могу признавать положительный смысл
революции и социальные результаты
революции, могу
видеть много положительного в самом советском принципе, могу верить в великую миссию русского народа и вместе с тем ко многому относиться критически в действиях советской власти, могу с непримиримой враждой относиться к идеологической диктатуре.
И это нужно сказать и в том случае, когда мы
видим правду в
революции.
Но это не помешало ему
видеть возможность трагического конфликта личности и народных масс, он как бы предвидел конфликт, который случится в разгар русской
революции.
Один из самых глубоких русских поэтов, Тютчев, в своих стихах выражает метафизически-космическую тему, и он же предвидит мировую
революцию. За внешним покровом космоса он
видит шевелящийся хаос. Он поэт ночной души природы...
Увидел он у меня на столе недавно появившуюся книгу M-me Staлl «Considérations sur la Révolution franзaise» [А.-Л. Сталь, Взгляд на главнейшие события французской
революции, 1818 (перевод полного французского названия).] и советовал мне попробовать написать что-нибудь об ней и из нее.
— Да, и на кой черт она нам теперь,
революция, когда и так без
революции дело идет как нельзя лучше на нашу сторону… А вон ваш сынишка,
видите, стоит и слушает. Зачем вы ему позволяете слушать, что большие говорят.
— Ах, какая забавная эта одна добрая мать, — повторял Пепко, натягивая на себя одеяло. — Она все еще
видит во мне ребенка… Хорош ребеночек!.. Кстати, вот что, любезный друг Василий Иваныч: с завтрашнего дня я устраиваю
революцию — пьянство прочь, шатанье всякое прочь, вообще беспорядочность. У меня уже составлена такая таблица, некоторый проспект жизни: встаем в семь часов утра, до восьми умыванье, чай и краткая беседа, затем до двух часов лекции, вообще занятия, затем обед…
«Ничего… петит
революция… тре петит, тре петит…» [Маленькая
революция… очень маленькая, очень маленькая… (франц.)] — и
вижу, что его уже и точно трепетит.
Во-первых,
увидит он, что хрестоматии появились новые и притом такие, в коих заключаются зачатки
революции.
Теперь он, при всей своей детской доверчивости,
видел уже и то, что люди, бредящие в Петербурге
революциею, совсем люди не того закала, какой требуется для
революций, и отписал об этом со всею искренностию, кому находил нужным, в Лондон.
— Представьте, что только теперь, когда меня выгоняют из России, я
вижу, что я никогда не знал ее. Мне говорили, что нужно ее изучать то так, то этак, и всегда, из всех этих разговоров, выходил только один вздор. Мои несчастия произошли просто оттого, что я не прочитал в свое время «Мертвых душ». Если бы я это сделал хотя не в Лондоне а в Москве, то я бы первый считал обязательством чести доказывать, что в России никогда не может быть такой
революции, о которой мечтает Герцен.
Он жил в Париже до
революции, помнил Марию-Антуанетту, получил приглашение к ней в Трианон;
видел и Мирабо, который, по его словам, носил очень большие пуговицы — «exagere en tout» [«Преувеличивая во всем» (фр.).] — и был вообще человек дурного тона — «en depit de sa naissance!» [«Вопреки своему происхождению!» (фр.).]
«Интересно, кто там сидит сейчас на моем месте?.. Кто-нибудь да сидит… Молодой врач вроде меня… Ну, что же, я свое высидел. Февраль, март, апрель… ну, и, скажем, май — и конец моему стажу. Значит, в конце мая я расстанусь с моим блистательным городом и вернусь в Москву. И ежели
революция подхватит меня на свое крыло — придется, возможно, еще поездить… но, во всяком случае, своего участка я более никогда в жизни не
увижу… Никогда… Столица… Клиника… Асфальт, огни…»
Все Дворы удивились Ее умеренности; но Екатерина знала время, обстоятельства; хотела
видеть следствие некоторых новых Европейских перемен [Французской
революции] и отсрочила дальнейшие успехи Российского оружия.
Шура. За то, что я — рыжая, за то, что отец болен… за все! Вот когда начнется
революция, я развернусь!
Увидишь.
— Какой я вам «батюшка»! Не
видите разве, кто я? — вспылил адъютант, принявший за дерзость даже и «батюшку», после привычного для его дисциплинированного уха «вашего благородия». При том же и самое слово «выборные» показалось ему зловеще многознаменательным: «выборные… власти долой, значит… конвент… конституционные формы… самоуправление…
революция… Пугачев» — вот обрывки тех смешанно-неясных мыслей и представлений, которые вдруг замелькали и запутались в голове поручика при слове «выборные».
Пожары — вот вы
увидите, окончательно раздражат народ и сделают его восприимчивее для принятия новых идей и порядков, — ну, и конечно, хочешь не хочешь втолкнут его в
революцию.
Назначалось даже время, к которому общерусская
революция вспыхнет необходимо и неизбежно, и временем этим долженствовал быть 1863 г., когда окончательно прекратятся временно-обязательные отношения крестьян к помещикам, а причина будущей
революции виделась в том, что помещики недовольны и ропщут и что правительство «понадуло» крестьян, и крестьяне будто бы
увидят это по прекращении обязательных отношений.
Такое соотношение между иррациональным и рациональным мы
видим в двух самых больших
революциях — французской и русской.
— И вот теперь все разбито, все затоптано! Что пред этим прежние поражения! За самыми черными тучами, за самыми слякотными туманами чувствовалось вечно живое, жаркое солнце
революции. А теперь замутилось солнце и гаснет, мы морально разбиты,
революция заплевана, стала прибыльным ремеслом хама, сладострастною утехою садиста. И на это все смотреть, это все
видеть — и стоять, сложив руки на груди, и сознавать, что нечего тебе тут делать. И что нет тебе места…
С ним не было никакого сладу! Он придирался ко всему и везде
видел тлетворные идеи, особенно по части социализма и
революции.
— Ну, во-от! Не правда ли? — спросил Киселев. — Ведь невозможно, господа, так относиться! Книжки вам говорят, что по политической экономии артелями
революции вашей нельзя достигнуть, — вам и довольно. А ведь это все живые люди; можно ли так рассуждать?… Мне и не то еще приходилось слышать: переселения, например, тоже вещь нежелательная, их незачем поощрять, потому что,
видите ли, в таком случае у нас останется мало безземельных работников.
Вопреки доктринерскому марксизму меньшевиков, Ленин
видел в политической и экономической отсталости России преимущество для осуществления социальной
революции.
— Черт знает, — какое холуйство! Сидят, развалились, пьянствуют в первом классе, а пассажирам негде сесть. Раз они рабочие, передовые люди, то должны бы понимать, что мы здесь не офицеры, не буржуазия, а просто проезжие… Извольте
видеть, — вот какая у нас
революция!
— Время родит вождей, — отвечал воевода. — Наше войско многочисленно и одушевлено патриотизмом, но до времени притаилось по домам. Оно выступит из земли, когда мы кликнем ему клич, и удивит мир своим появлением. Покуда оно худо вооружено, худо обмундировано; но если нужно будет, косари наши, в белых сермягах, также сумеют резать головы москалей, как они привыкли косить траву. Мы
видели, что во время французской
революции нестройные сброды санкюлотов, босоногих воинов, побеждали регулярные армии.
Нравственное и эстетическое безобразие русской
революции не должно мешать нам
увидеть ее огромное значение.
Нельзя внешне относиться к
революции,
видеть в ней лишь эмпирический факт, никак не связанный с моей духовной жизнью, с моей судьбой.
В России сейчас образовалось три течения: одно хочет безусловно, без торга и без расчета спасать родину, в которой
видит вечную ценность, и требует дисциплины в армии в целях патриотических и национальных; другое хочет спасать родину условно, и расчетливо договаривается о том, чтобы родина была подчинена «
революции» и «демократии», требует исключительно «революционной» дисциплины; третье безусловно предает родину и требует истребления ее во имя всемирной
революции.
— Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ
видел в нем великого человека.
Революция была великое дело, — продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё поскорее высказать.
Мы не знаем того часа, когда ребенок стал юношей, но знаем, что бывший ребенок уже не может играть в игрушки; так же мы не можем назвать того года, десятилетия даже, во время которого люди христианского мира выросли из прежней формы жизни и перешли в другой, определяемый их религиозным сознанием, возраст, но не можем не знать, не
видеть того, что люди христианского мира уже не могут серьезно играть в завоевания, в свидания монархов, в дипломатические хитрости, в конституции, с своими палатами и думами, в социал-революционные, демократические, анархические партии и
революции, а главное, не могут делать всех этих дел, основывая их на насилии.
8-го сентября. Дьякон Ахилла приходил с плачем и, стоя на коленях, исповедывал, что та польская песня, что он пел, есть гимн
революции; но он до сегодня слов ее не понимал.
Видя его искреннее раскаяние, простил его и дал слово о сем никогда не вспоминать; а городничему только заметил, как не стыдно, что и он тоже в этих пениях принимал участие. Тоже был очень сконфужен. Советовал им держаться от поляков подалее.
Русская революционная демократия
видит самые ценные завоевания
революции во всеобщем избирательном праве, в Учредительном собрании, в развитии классовой борьбы, в демократизации и социализации общества, но не
видит их в правах человека, в свободных правах человека.