Неточные совпадения
Он не хотел
видеть и не
видел, что в свете уже многие косо смотрят на его жену, не хотел понимать и не понимал, почему жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать в Царское, где жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря
полка Вронского.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было
видеть полкового командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут были замешаны интересы
полка.
— Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле: я
видел, что ему будет неприятно, так зачем же? Месяца три спустя его назначили в е….й
полк, и он уехал в Грузию. Мы с тех пор не встречались, да, помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию, но в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего брата вести поздно доходят.
И вот уже глядит он растерянно и смутно на движущуюся толпу перед ним, на летающие экипажи, на кивера и ружья проходящего
полка, на вывеску — и ничего хорошо не
видит.
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный
полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не
видяИль предузнав издалека
Кончину дяди старика.
А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За
полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин,
видела я вас,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей…
И такие поминки по Остапе отправлял он в каждом селении, пока польское правительство не
увидело, что поступки Тараса были побольше, чем обыкновенное разбойничество, и тому же самому Потоцкому поручено было с пятью
полками поймать непременно Тараса.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с
полок его, сквозь стекло, Самгин
видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Сквозь предвечерний сумрак Самгин
видел в зеркале крышу флигеля с
полками, у трубы, для голубей, за крышей — голые ветви деревьев.
— Тогда, это… действительно — другое дело! — выговорил Харламов, не скрывая иронии. — Но,
видите ли: мне точно известно, что в 905 году капитан Вельяминов был подпоручиком Псковского
полка и командовал ротой его, которая расстреливала людей у Александровского сквера. Псковский
полк имеет еще одну историческую заслугу пред отечеством: в 831 году он укрощал польских повстанцев…
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты огней с фокусной быстротою охватили
полку и побежали по коньку крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая крышу, убегали все дальше по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин
видел, что лицо в зеркале нахмурилось, рука поднялась к телефону над головой, но, не поймав трубку, опустилась на грудь.
Уж близок полдень. Жар пылает.
Как пахарь, битва отдыхает.
Кой-где гарцуют казаки.
Равняясь, строятся
полки.
Молчит музыка боевая.
На холмах пушки, присмирев,
Прервали свой голодный рев.
И се — равнину оглашая,
Далече грянуло ура:
Полки увидели Петра.
И, злобясь,
видит Карл могучий
Уж не расстроенные тучи
Несчастных нарвских беглецов,
А нить
полков блестящих, стройных,
Послушных, быстрых и спокойных,
И ряд незыблемый штыков.
— Вот только на этой
полке почти все попорчено: проклятый Марк! А прочие все целы! Смотри! У меня каталог составлен: полгода сидел за ним.
Видишь!..
Впросонках
видел, как пришел Крюднер, посмотрел на нас, на оставленное ему место, втрое меньше того, что ему нужно по его росту, подумал и лег, положив ноги на пол, а голову куда-то, кажется, на
полку.
— Я одну такую же
видел… в
полку… — вдумчиво произнес Митя, — только у той задняя ножка была сломана… Петр Ильич, хотел я тебя спросить кстати: крал ты когда что в своей жизни аль нет?
Он был не в состоянии думать о своих делах, хозяйственных распоряжениях, и Егоровна
увидела необходимость уведомить обо всем молодого Дубровского, служившего в одном из гвардейских пехотных
полков и находящегося в то время в Петербурге.
Да я и позабыла… дай примерить очинок, хоть мачехин, как-то он мне придется!» Тут встала она, держа в руках зеркальце, и, наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь упасть,
видя под собою вместо полу потолок с накладенными под ним досками, с которых низринулся недавно попович, и
полки, уставленные горшками.
Было уже ему без малого пятнадцать лет, когда перешел он во второй класс, где вместо сокращенного катехизиса и четырех правил арифметики принялся он за пространный, за книгу о должностях человека и за дроби. Но,
увидевши, что чем дальше в лес, тем больше дров, и получивши известие, что батюшка приказал долго жить, пробыл еще два года и, с согласия матушки, вступил потом в П*** пехотный
полк.
Кроме отворенных пустых сундуков и привешенных к потолку мешков, на
полках, которые тянулись по стенам в два ряда, стояло великое множество всякой всячины, фаянсовой и стеклянной посуды, чайников, молочников, чайных чашек, лаковых подносов, ларчиков, ящичков, даже бутылок с новыми пробками; в одном углу лежал громадный пуховик, или, лучше сказать, мешок с пухом; в другом — стояла большая новая кадушка, покрытая белым холстом; из любопытства я поднял холст и с удивлением
увидел, что кадушка почти полна колотым сахаром.
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в
полку под ранцы с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже в чине капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он
видел этого солдата с впалыми глазами, с искаженным лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
— Вы согласитесь, что полковой командир может и сэкономить, может и не сэкономить — это в его воле; а между тем, извольте
видеть, что выходит: он будет сдавать
полк, он не знает еще, сколько с него будущий командир потребует, — что же, ему свои, что ли, деньги в этом случае прикладывать; да иногда их и нет у него…
— Прежде мы солдатчины почти не чувствовали, а теперь даже болезнью от нее не отмолишься. У меня был сын; даже доктор ему свидетельство дал, что слаб здоровьем, — не поверили, взяли в
полк. И что ж! шесть месяцев его там мучили,
увидели, что малый действительно плох, и прислали обратно. А он через месяц умер! — вторит другой немец.
Ромашов быстро поднялся. Он
увидел перед собой мертвое, истерзанное лицо, с разбитыми, опухшими, окровавленными губами, с заплывшим от синяка глазом. При ночном неверном свете следы побоев имели зловещий, преувеличенный вид. И, глядя на Хлебникова, Ромашов подумал: «Вот этот самый человек вместе со мной принес сегодня неудачу всему
полку. Мы одинаково несчастны».
Назанский, ходивший взад и вперед по комнате, остановился около поставца и отворил его. Там на
полке стоял графин с водкой и лежало яблоко, разрезанное аккуратными, тонкими ломтями. Стоя спиной к гостю, он торопливо налил себе рюмку и выпил. Ромашов
видел, как конвульсивно содрогнулась его спина под тонкой полотняной рубашкой.
Скосив глаза направо, Ромашов
увидел далеко на самом краю поля небольшую тесную кучку маленьких всадников, которые в легких клубах желтоватой пыли быстро приближались к строю. Шульгович со строгим и вдохновенным лицом отъехал от середины
полка на расстояние, по крайней мере вчетверо больше, чем требовалось. Щеголяя тяжелой красотой приемов, подняв кверху свою серебряную бороду, оглядывая черную неподвижную массу
полка грозным, радостным и отчаянным взглядом, он затянул голосом, покатившимся по всему полю...
Лябьеву наскучило наконец слушать проникнутое благородством разглагольствование Максиньки, и он, расплатившись, хотел уехать, но в это время в кофейную быстро вошел молодой гвардейский офицер в вицмундире Семеновского
полка, стройный, живой. Это был тот самый молодой паж, которого мы когда-то
видели в почтамтской церкви и которого фамилия была Углаков.
Аннинька не знала, что и сказать на эти слова. Мало-помалу ей начинало казаться, что разговор этих простодушных людей о «сокровище» совершенно одинакового достоинства с разговорами господ офицеров «расквартированного в здешнем городе
полка» об «la chose». Вообще же, она убедилась, что и здесь, как у дяденьки,
видят в ней явление совсем особенное, к которому хотя и можно отнестись снисходительно, но в некотором отдалении, дабы «не замараться».
Тут-то Алексей Никитич, дай им бог здоровья, уж и им это дело насолило,
видят, что беда ожидает неминучая, вдруг надумались или с кем там в
полку из умных офицеров посоветовались, и доложили маменьке, что будто бы Вихиоршина карлица пропала.
— Не лазяй, говорят, — проговорил Ергушов, подсыпая порох на
полку ружья. — Вишь не шелохнется, уж я
вижу. До утра недалече, дай с кордона прибегут. Ступай, Назар. Эка робеешь! Не робей, я говорю.
Так прекрасно встретили меня в
полку, и никто из прибывших со мной солдат не косился на это: они
видели, как провожали меня в Саратове,
видели, как относился ко мне начальник эшелона, и прониклись уважением после того, когда во Млетах я спустился со скалы.
На Волге в бурлаках и крючниках мы и в глаза не видали женщин, а в
полку видели только грязных баб, сидевших на корчагах с лапшой и картошкой около казарменных ворот, да гуляющих девок по трактирам, намазанных и хриплых, соприкосновения с которыми наша юнкерская компания прямо-таки боялась, особенно наслушавшись увещаний полкового доктора Глебова.
Вольский никогда никого не наказывал, а в
полку были ротные, любители этого способа воспитания. Я раз
видел, как наказывали по суду. Это в
полку называлось конфирмацией.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И
вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди
полки скорее на Москву —
Очисти Кремль, садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
Евсей вздрогнул, стиснутый холодной печалью, шагнул к двери и вопросительно остановил круглые глаза на жёлтом лице хозяина. Старик крутил пальцами седой клок на подбородке, глядя на него сверху вниз, и мальчику показалось, что он
видит большие, тускло-чёрные глаза. Несколько секунд они стояли так, чего-то ожидая друг от друга, и в груди мальчика трепетно забился ещё неведомый ему страх. Но старик взял с
полки книгу и, указывая на обложку пальцем, спросил...
Должно быть, идея у него была неясная, крайне спутанная, куцая; всякий раз, точно чувствуя, что чего-то не хватает, он прибегал к разного рода пристройкам, присаживая их одну к другой, и я, как сейчас,
вижу узкие сенцы, узкие коридорчики, кривые лестнички, ведущие в антресоли, где можно стоять только согнувшись и где вместо пола — три громадных ступени вроде банных
полок; а кухня непременно под домом, со сводами и с кирпичным полом.
Вызванным Багговут приказал идти в фехтовальную залу, которая была так расположена, что мы из классов могли
видеть все там происходившее. И мы
видели, что солдаты внесли туда кучу серых шинелей и наших товарищей одели в эти шинели. Затем их вывели на двор, рассадили там с жандармами в заготовленные сани и отправили по
полкам.
Когда он разговаривал с нею таким образом, вдруг загремела музыка. Каштанка оглянулась и
увидела, что по улице прямо на нее шел
полк солдат. Не вынося музыки, которая расстраивала ей нервы, она заметалась и завыла. К великому ее удивлению, столяр, вместо того чтобы испугаться, завизжать и залаять, широко улыбнулся, вытянулся во фрунт и всей пятерней сделал под козырек.
Видя, что хозяин не протестует, Каштанка еще громче завыла и, не помня себя, бросилась через дорогу на другой тротуар.
Затем мы спустились в аптеку, и сразу я
увидел, что в ней не было только птичьего молока. В темноватых двух комнатах крепко пахло травами, и на
полках стояло все, что угодно. Были даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять, что я никогда не слыхал о них ничего.
— Кто это, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце? О Суламифь, красота твоя грознее, чем
полки с распущенными знаменами! Семьсот жен я знал, и триста наложниц, и девиц без числа, но единственная — ты, прекрасная моя!
Увидят тебя царицы и превознесут, и поклонятся тебе наложницы, и восхвалят тебя все женщины на земле. О Суламифь, тот день, когда ты сделаешься моей женой и царицей, будет самым счастливым для моего сердца.
— Ну, брат, отдыхай с дороги, — сказал Борисов, — а там надо тебя познакомить с
полком, в который ты поступаешь. Сам
увидишь, какие хорошие люди!
Саженях в двухстах шел царский поезд; машинист,
видя выстроившийся
полк, убавил хода, и вагоны, медленно громыхая, проходили перед глазами, жадно смотревшими на окна.
Как сквозь сон помню этот переход; пыль, поднимаемую обгонявшими нас на рысях казачьими
полками, широкую степь, спускавшуюся к Дунаю, другой синевший берег которого мы
увидели верст за пятнадцать; усталость, жару, свалку и драку у встретившегося нам уже под Зимницею колодца; грязный маленький городок, наполненный войсками, каких-то генералов, махавших нам с балкона фуражками и кричавших «ура», на что мы отвечали тем же.
Я заглянул в директорскую ложу и был поражен необычайным и невиданным мною зрелищем; но чтоб лучше
видеть полную картину, я сошел в оркестр: при ярком освещении великолепной залы Большого Петровского театра, вновь отделанной к коронации, при совершенной тишине ложи всех четырех ярусов (всего их находится пять) были наполнены гвардейскими солдатами разных
полков; в каждой ложе сидело по десяти или двенадцати человек; передние ряды кресел и бельэтаж, предоставленные генералам, штаб-и обер-офицерам, были еще пусты.
Вижу — налетел я с ковшом на брагу, хочу ему ответить, а он повернулся и ушёл. Сижу я в дураках, смотрю. Комната — большая, чистая, в углу стол для ужина накрыт, на стенах —
полки с книгами, книги — светские, но есть библия, евангелие и старый славянский псалтирь. Вышел на двор, моюсь. Дядя идёт, картуз ещё больше на затылке, руками махает и голову держит вперёд, как бык.
Вдруг
вижу: Коновалов бесшумно поднимается с полу, идет к
полке, берет с нее книгу Костомарова, раскрывает ее и подносит к глазам.
— Лучков — благородный, замечательный человек, — с важностью возразил Кистер. — Его не знают у нас в
полку, не ценят,
видят в нем только наружную сторону. Конечно, он ожесточен, странен, нетерпелив, но сердце у него доброе.
Но о спажинках была я в их доме; кружевцов немного продала, и вдруг мне что-то кофию захотелось, и страсть как захотелось. Дай, думаю, зайду к Домуховской, к Леканиде Петровне, напьюсь у нее кофию. Иду это по черной лестнице, отворяю дверь на кухню — никого нет. Ишь, говорю, как живут откровенно — бери, что хочешь, потому и самовар и кастрюли, все,
вижу, на
полках стоит.
А узнал об этом прежде всех я, но только тоже уж слишком поздно, — когда вся моя военная карьера через эту гадость была испорчена, благодаря глупости моих товарищей. Господа же офицеры наши еще и обиделись моим поступком, нашли, что я будто поступил нечестно, — выдал, изволите
видеть, тайну дамы ее мужу… Вот ведь какая глупость! Однако, потребовали, чтобы я из
полка вышел. Нечего было делать — я вышел. Но при проезде через город жид мне все и открыл.
Смеется. «Дурак ты, я
вижу, говорит. По закону твое дело в двух смыслах выходит. Закон на
полке лежит, а я, между прочим, — власть. Куда захочу, туда тебя и суну».