Неточные совпадения
Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая
глаза, я
видел его
перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение.
Прекрасная полячка так испугалась,
увидевши вдруг
перед собою незнакомого человека, что не могла произнесть ни одного слова; но когда приметила, что бурсак стоял, потупив
глаза и не смея от робости пошевелить рукою, когда узнала в нем того же самого, который хлопнулся
перед ее
глазами на улице, смех вновь овладел ею.
Вид этого человека с первого взгляда был очень странный. Он глядел прямо
перед собою, но как бы никого не
видя. В
глазах его сверкала решимость, но в то же время смертная бледность покрывала лицо его, точно его привели на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
Заметив, что Дронов называет голодного червя — чевряком, чреваком, чревоедом, Клим не поверил ему. Но, слушая таинственный шепот, он с удивлением
видел пред
собою другого мальчика, плоское лицо нянькина внука становилось красивее,
глаза его не бегали, в зрачках разгорался голубоватый огонек радости, непонятной Климу. За ужином Клим
передал рассказ Дронова отцу, — отец тоже непонятно обрадовался.
— Еще бы вы не верили!
Перед вами сумасшедший, зараженный страстью! В
глазах моих вы
видите, я думаю,
себя, как в зеркале. Притом вам двадцать лет: посмотрите на
себя: может ли мужчина, встретя вас, не заплатить вам дань удивления… хотя взглядом? А знать вас, слушать, глядеть на вас подолгу, любить — о, да тут с ума сойдешь! А вы так ровны, покойны; и если пройдут сутки, двое и я не услышу от вас «люблю…», здесь начинается тревога…
Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными
глазами вокруг
себя.
Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из
глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки
увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
Глаза его ничего не видали
перед собой, а смотрели куда-то в другое место, далеко, и там он будто
видел что-то особенное, таинственное.
Глаза его становились дики, суровы, а иногда точно плакали.
Он это
видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои
глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета,
перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал
себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Как ни приятно любоваться на страстную улыбку красавицы с влажными
глазами, с полуоткрытым, жарко дышащим ртом, с волнующейся грудью; но
видеть перед собой только это лицо, и никогда не
видеть на нем ни заботы, ни мысли, ни стыдливого румянца, ни печали — устанешь и любоваться.
И когда он представлял
себе только, как он
увидит ее, как он скажет ей всё, как покается в своей вине
перед ней, как объявит ей, что он сделает всё, что может, женится на ней, чтобы загладить свою вину, — так особенное восторженное чувство охватывало его, и слезы выступали ему на
глаза.
Путешествие по тайге всегда довольно однообразно. Сегодня — лес, завтра — лес, послезавтра — опять лес. Ручьи, которые приходится переходить вброд, заросшие кустами, заваленные камнями, с чистой прозрачной водой, сухостой, валежник, покрытый мхом, папоротники удивительно похожи друг на друга. Вследствие того что деревья постоянно приходится
видеть близко
перед собой,
глаз утомляется и ищет простора. Чувствуется какая-то неловкость в зрении, является непреодолимое желание смотреть вдаль.
Солнце давно уже освещало постелю, на которой лежал гробовщик. Наконец открыл он
глаза и
увидел перед собою свою работницу, раздувавшую самовар. С ужасом вспомнил Адриан все вчерашние происшествия. Трюхина, бригадир и сержант Курилкин смутно представились его воображению. Он молча ожидал, чтоб работница начала с ним разговор и объявила о последствиях ночных приключений.
Странное готовилось ему пробуждение. Он чувствовал сквозь сон, что кто-то тихонько дергал его за ворот рубашки. Антон Пафнутьич открыл
глаза и при бледном свете осеннего утра
увидел перед собой Дефоржа: француз в одной руке держал карманный пистолет, а другою отстегивал заветную суму. Антон Пафнутьич обмер.
Тут осмелился и кузнец поднять голову и
увидел стоявшую
перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми
глазами, и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять
себе все и мог только принадлежать одной царствующей женщине.
Полуянов долго не решался сделать окончательный выбор деятельности, пока дело не решилось само
собой. Раз он делал моцион
перед обедом, — он приобретал благородные привычки, — и
увидел новую вывеску на новом доме: «Главное управление Запольской железной дороги». Полуянов остановился, протер
глаза, еще раз перечитал вывеску и сказал всего одно слово...
— У человека факты живые
перед глазами, а он уж и их не
видит, — говорил Розанов, снимая с
себя сапоги. — Стану я факты отрицать, не выживши из ума! Просто одуреваешь ты, Помада, просто одуреваешь.
Павел стал искать его
глазами — и вдруг
увидел перед собой Анну Ивановну, в прелестном воздушном платье и всю залитую в брильянты.
Полковник теперь
видел, точно въявь,
перед собою его искаженное, с впалыми
глазами, лицо, и его искривленную улыбку, которою он как бы говорил: «А!..
Большие, но тусклые
глаза его, вставленные в какие-то синие круги, всегда глядели прямо
перед собою, никогда в сторону и никогда ничего не
видя, — я в этом уверен.
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у
себя от всех
глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не хотел
видеть и проклинал
перед всеми.
Никогда он не взял в руки ни одной газеты, не произнес ни одного слова, ни одного звука; а только сидел, смотря
перед собою во все
глаза, но таким тупым, безжизненным взглядом, что можно было побиться об заклад, что он ничего не
видит из всего окружающего и ничего не слышит.
Мать слышала его слова точно сквозь сон, память строила
перед нею длинный ряд событий, пережитых за последние годы, и, пересматривая их, она повсюду
видела себя. Раньше жизнь создавалась где-то вдали, неизвестно кем и для чего, а вот теперь многое делается на ее
глазах, с ее помощью. И это вызывало у нее спутанное чувство недоверия к
себе и довольства
собой, недоумения и тихой грусти…
Порою он останавливался, не находя слов, и тогда
видел перед собой огорченное лицо, на котором тускло блестели затуманенные слезами, добрые
глаза.
Мимо матери мелькали смятенные лица, подпрыгивая, пробегали мужчины, женщины, лился народ темной лавой, влекомый этой песней, которая напором звуков, казалось, опрокидывала
перед собой все, расчищая дорогу. Глядя на красное знамя вдали, она — не
видя —
видела лицо сына, его бронзовый лоб и
глаза, горевшие ярким огнем веры.
Ее толкнули в грудь. Сквозь туман в
глазах она
видела перед собой офицерика, лицо у него было красное, натужное, и он кричал ей...
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не
видя, долго смотрела
перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и
глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Как только я вынул куклу из рук лежащей в забытьи девочки, она открыла
глаза, посмотрела
перед собой мутным взглядом, как будто не
видя меня, не сознавая, что с ней происходит, и вдруг заплакала тихо-тихо, но вместе с тем так жалобно, и в исхудалом лице, под покровом бреда, мелькнуло выражение такого глубокого горя, что я тотчас же с испугом положил куклу на прежнее место.
Ромашов быстро поднялся. Он
увидел перед собой мертвое, истерзанное лицо, с разбитыми, опухшими, окровавленными губами, с заплывшим от синяка
глазом. При ночном неверном свете следы побоев имели зловещий, преувеличенный вид. И, глядя на Хлебникова, Ромашов подумал: «Вот этот самый человек вместе со мной принес сегодня неудачу всему полку. Мы одинаково несчастны».
Открыл я
глаза — это точно я помню, что открыл, — и
вижу перед собой старца, ликом чудна и облаком пресветлым озаренного.
Воображаю, как он вытаращит
глаза, когда проснется и
увидит перед собой addition! [ресторанный счет] Вот-то, я думаю, выругается!
Все оно словно раскрыто: раскрыты
глаза, алчные, светлые, дикие; губы, ноздри раскрыты тоже и дышат жадно; глядит она прямо, в упор
перед собою, и, кажется, всем, что она
видит, землею, небом, солнцем и самым воздухом хочет завладеть эта душа, и об одном только она и жалеет: опасностей мало — все бы их одолела!
Я смотрел на эти вещи и, не закрывая
глаз,
видел ее
перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда она говорит: «Гордость? да?» — и радостно подает мне руку, или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими
глазами.
Майор по-прежнему насмешливо пожал плечами, но послушался Миропы Дмитриевны; Людмила, как нарочно, в это время сидела, или, лучше сказать, полулежала с закрытыми
глазами в кресле у выставленного окна. Майор даже попятился назад,
увидев ее…
Перед ним была не Людмила, а труп ее. Чтобы не мучить
себя более, он возвратился к Миропе Дмитриевне.
Вероятно, их вожаки подливали в него воды, чтобы уверить простаков; но что обряд наплакиванья у них существовал, это мне, еще ребенку, кинулось тогда в
глаза, и, как теперь, я
вижу перед собой: все это сборище бегало, кружилось и скакало вокруг чана, и при этом одна нестарая еще женщина с распущенными, вскосмаченными волосами больше всех радела и неистовствовала, причем все они хлестали друг друга прутьями и восклицали: «Ой, бог!..
Мне хотелось познакомиться с шорником, о чем-то долго говорить с ним, но я не решался подойти к нему, — Клещов смотрел на всех белесыми
глазами так странно, точно не
видел перед собою никого.
Старушка была теперь в восторге, что
видит перед собою своего многоученого сына; радость и печаль одолевали друг друга на ее лице; веки ее
глаз были красны; нижняя губа тихо вздрагивала, и ветхие ее ножки не ходили, а все бегали, причем она постоянно старалась и на бегу и при остановках брать такие обороты, чтобы лица ее никому не было видно.
То он
видел перед собой силача Абунунцал-Хана, как он, придерживая рукою отрубленную, висящую щеку, с кинжалом в руке бросился на врага; то
видел слабого, бескровного старика Воронцова с его хитрым белым лицом и слышал его мягкий голос; то
видел сына Юсуфа, то жену Софиат, то бледное, с рыжей бородой и прищуренными
глазами, лицо врага своего Шамиля.
Лицо у неё было новое: слиняло всё и дрожало,
глаза округлились и тупо, оловянные, смотрели прямо
перед собою, должно быть, ничего не
видя.
Она ожидала насмешки, подняла
глаза и
увидела перед собой печальное и дружелюбное лицо…
Захлебываясь и кашляя, Егорушка открыл
глаза и
увидел перед собой мокрое, смеющееся лицо озорника Дымова.
Стало слышно, как под ногами шедшего шуршала трава и потрескивал бурьян, но за светом костра никого не было видно. Наконец раздались шаги вблизи, кто-то кашлянул; мигавший свет точно расступился, с
глаз спала завеса, и подводчики вдруг
увидели перед собой человека.
Он вынул изо рта рыбий хвостик, ласково поглядел на него и опять сунул в рот. Пока он жевал и хрустел зубами, Егорушке казалось, что он
видит перед собой не человека. Пухлый подбородок Васи, его тусклые
глаза, необыкновенно острое зрение, рыбий хвостик во рту и ласковость, с какою он жевал пескаря, делали его похожим на животное.
— За что ты Софью Никоновну обидел? — строго допрашивал Павел, стоя
перед ним. В надутом лице Грачёва и в укоряющих его
глазах Илья
видел осуждение
себе, но отнёсся к нему равнодушно.
Его красивая, статная фигура, даже пальцы его белых рук замерли на красном фоне спинки стула. Он как-то застыл. Казалось, что
глаза ничего не
видят перед собой или
видят то, что не
видит никто, или недвижно ищут ответа невозможного.
Такого чтения после П. А. Никитина я не слыхал никогда, и, слушая ее тогда и после, я будто
вижу перед собой П.А. Никитина, слышу его голос, тон, переливы, и
вижу перед собой меняющее выражение лицо и
глаза Ермоловой, Ермоловой того дня, того незабвенного вечера, когда вскоре после бенефиса прочла она «Песню о рубашке» Томаса Гуда, затем некрасовское «Внимая ужасам войны».
Перед глазами Евсея закружились пёстрым хороводом статные, красивые люди в блестящих одеждах, возникала другая, сказочная жизнь. Она оставалась с ним, когда он лёг спать; среди этой жизни он
видел себя в голубом кафтане с золотом, в красных сапогах из сафьяна и Раису в парче, украшенной самоцветными камнями.
Сначала они немножко дулись друг на друга: Gigot, увидав
перед собою длинного костюмированного человека с одним изумрудным
глазом, счел его сперва за сумасшедшего, но потом,
видя его всегда серьезным, начал опасаться: не философ ли это, по образцу древних, и не может ли он его, господина Gigot, на чем-нибудь поймать и срезать?
— Неизбежный, как судьба!.. — повторила почти набожным голосом хозяйка дома, подняв к небесам свои томные
глаза. — Ах, как должен быть величествен вид вашего Наполеона!.. Мне кажется, я его
вижу перед собою!.. Какой грандиозо [величие (итал.)] должен быть в этом орлином взгляде, в этом…
И когда оторвался он от земли чьими-то руками, а потом
увидел перед самыми
глазами толстую, вздрагивающую, подвижную шею лошади, а позади
себя почувствовал знакомую тяжесть, услыхал хриплое дыхание, поскрипывание ремней и твердого сукна — ему стало так страшно обоих, и отца и лошади, что он закричал и забился.
Он стоял, упираясь пальцами левой руки в стену и смотря прямо
перед собой, изредка взглядывая на женщину совершенно больными
глазами. Правую руку он держал приподнято, поводя ею в такт слов. Дигэ, меньше его ростом, слушала, слегка отвернув наклоненную голову с печальным выражением лица, и была очень хороша теперь, — лучше, чем я
видел ее в первый раз; было в ее чертах человеческое и простое, но как бы обязательное, из вежливости или расчета.