Неточные совпадения
Пушкари побрели обратно на пожарище и
увидели кучи
пепла и обуглившиеся бревна, под которыми тлелся огонь.
Он
видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая
пепел папиросы с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Самгин остался в кухне и
видел, как она сожгла его записки на шестке печи, а
пепел бросила в помойное ведро и даже размешала его там веником.
«Это я слышал или читал», — подумал Самгин, и его ударила скука: этот день, зной, поля, дорога, лошади, кучер и все, все вокруг он многократно
видел, все это сотни раз изображено литераторами, живописцами. В стороне от дороги дымился огромный стог сена, серый
пепел сыпался с него, на секунду вспыхивали, судорожно извиваясь, золотисто-красненькие червячки, отовсюду из черно-серого холма выбивались курчавые, синие струйки дыма, а над стогом дым стоял беловатым облаком.
Нет, она не собиралась замолчать. Тогда Самгин, закурив, посмотрел вокруг, — где пепельница? И положил спичку на ладонь себе так, чтоб Лидия
видела это. Но и на это она не обратила внимания, продолжая рассказывать о монархизме. Самгин демонстративно стряхнул
пепел папиросы на ковер и почти сердито спросил...
Я сидел на лежанке ни жив ни мертв, не веря тому, что
видел: впервые при мне он ударил бабушку, и это было угнетающе гадко, открывало что-то новое в нем, — такое, с чем нельзя было примириться и что как будто раздавило меня. А он всё стоял, вцепившись в косяк, и, точно
пеплом покрываясь, серел, съеживался. Вдруг вышел на середину комнаты, встал на колени и, не устояв, ткнулся вперед, коснувшись рукою пола, но тотчас выпрямился, ударил себя руками в грудь...
Пепел. Поверят, потому — правда! И тебя еще запутаю… ха! Погублю всех вас, черти, —
увидишь!
Пепел. Врешь ты! Я очень… жалею ее… Плохо ей тут жить… я
вижу…
Василиса(в проулке). Убили мужа моего… ваше благородие… Васька
Пепел, вор… он убил… господин пристав! Я —
видела… все
видели…
Пепел. Сатин говорит: всякий человек хочет, чтобы сосед его совесть имел, да никому,
видишь, не выгодно иметь-то ее… И это — верно…
Пепел. Велика радость! Вы не токмо всё мое хозяйство, а и меня, по доброте моей, в кабаке пропьете… (Садится на нары.) Старый черт… разбудил… А я — сон хороший
видел: будто ловлю я рыбу, и попал мне — огромаднейший лещ! Такой лещ, — только во сне эдакие и бывают… И вот я его вожу на удочке и боюсь, — леса оборвется! И приготовил сачок… Вот, думаю, сейчас…
Пепел. Я сказал — брошу воровство! Ей-богу — брошу! Коли сказал — сделаю! Я — грамотный… буду работать… Вот он говорит — в Сибирь-то по своей воле надо идти… Едем туда, ну?.. Ты думаешь — моя жизнь не претит мне? Эх, Наташа! Я знаю…
вижу!.. Я утешаю себя тем, что другие побольше моего воруют, да в чести живут… только это мне не помогает! Это… не то! Я — не каюсь… в совесть я не верю… Но — я одно чувствую: надо жить… иначе! Лучше надо жить! Надо так жить… чтобы самому себя можно мне было уважать…
Пепел. Полюбишь — не бойся! Я тебя приучу к себе… ты только согласись! Больше года я смотрел на тебя…
вижу, ты девица строгая… хорошая… надежный человек… Очень полюбил тебя!..
Нил. А ты… уж я не знаю — как тебя назвать? Я знаю, — и это вообще ни для кого не тайна, — ты влюблен, тебя — любят. Ну, вот хотя бы по этому поводу — неужели тебе не хочется петь, плясать? Неужели и это не дает тебе радости? (Поля гордо смотрит на всех из-за самовара. Татьяна беспокойно ворочается, стараясь
видеть лицо Нила. Тетерев, улыбаясь, выколачивает
пепел из трубки.)
Сеет он потихоньку слова свои, осыпаются они на меня, как
пепел дальнего пожара, и не нужны мне, не трогают души. Как будто чёрный сон
вижу, непонятный, тягостно-скучный.
Видят они этот упрямо спрашивающий взгляд;
видят — ходит народ по земле тих и нем, — и уже чувствуют незримые лучи мысли его, понимают, что тайный огонь безмолвных дум превращает в
пепел законы их и что возможен — возможен! — иной закон!
Вспыхнуло сердце у меня,
вижу бога врагом себе, будь камень в руке у меня — метнул бы его в небо. Гляжу, как воровской мой труд дымом и
пеплом по земле идёт, сам весь пылаю вместе с ним и говорю...
Май, окно открыто… ночь в саду тепло цветами дышит… яблони — как девушки к причастию идут, голубые в серебре луны. Сторож часы бьёт, и кричит в тишине медь, обиженная ударами, а человек предо мной сидит с ледяным лицом и спокойно плетёт бескровную речь; вьются серые, как
пепел, слова, обидно и грустно мне —
вижу фольгу вместо золота.
— Я тебе однажды скажу, погоди… я, брат, такое дело знаю… такое
видел… прямо — умирать надо! Я тебе говорю: люди — как трава — р-раз! — и скошены. Как солома — вспыхнули, и — нет их! Дым,
пепел! Одни глаза в памяти остаются — больше ничего!
— А воротишься от Софонтия, — молвила Манефа Василью Борисычу, — на
пепел отца Варлаама съезди да заодно уж и к матери Голиндухе. Сборища там бывают невеликие, соблазной от мирских человек не
увидишь — место прикровенное.
«Где есть мирская красота? Где есть временных мечтание? Не же ли
видим землю и
пепел? Что убо тружаемся всуе? Что же не отвержемся мира?» — поют в часовне.
Алеша полагает, что Иван к этому близок. Но мы уже
видели, Алеша глубоко ошибается. Умирающую под холодным
пеплом последнюю искорку жизни он принимает за огонь, способный ярко осветить и жарко согреть душу.