Неточные совпадения
Стародум. Слушай, друг мой! Великий
государь есть
государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб править людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех в деревне, выбирается обыкновенно пасти стадо, потому что немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола
государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это
видим своими глазами.
Стародум. Они в руках
государя. Как скоро все
видят, что без благонравия никто не может выйти в люди; что ни подлой выслугой и ни за какие деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что люди выбираются для мест, а не места похищаются людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится.
Анализуя свое чувство и сравнивая его с прежними, она ясно
видела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б он не спас жизни
Государя, не была бы влюблена в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый для нее тонкий звук его голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие белые руки с напухшими жилами.
Мы каждый день под окна к нему будем ходить, а проедет
государь, я стану на колени, этих всех выставлю вперед и покажу на них: «Защити, отец!» Он отец сирот, он милосерд, защитит,
увидите, а генералишку этого…
Вы
видите, милостивый
государь, благородных сирот, можно даже сказать, с самыми аристократическими связями…
Из канцелярии Сената Нехлюдов поехал в комиссию прошений к имевшему в ней влияние чиновнику барону Воробьеву, занимавшему великолепное помещение в казенном доме. Швейцар и лакей объявили строго Нехлюдову, что
видеть барона нельзя помимо приемных дней, что он нынче у
государя императора, а завтра опять доклад. Нехлюдов передал письмо и поехал к сенатору Вольфу.
31. Товарищи его,
видевши происшедшее, очень огорчились и, пришедши, рассказали
государю своему всё бывшее.
Видишь ли,
государь мой, проницательный читатель, какие хитрецы благородные-то люди, и как играет в них эгоизм-то: не так, как в тебе,
государь мой, потому что удовольствие-то находят они не в том, в чем ты,
государь мой; они,
видишь ли, высшее свое наслаждение находят в том, чтобы люди, которых они уважают, думали о них, как о благородных людях, и для этого,
государь мой, они хлопочут и придумывают всякие штуки не менее усердно, чем ты для своих целей, только цели-то у вас различные, потому и штуки придумываются неодинаковые тобою и ими: ты придумываешь дрянные, вредные для других, а они придумывают честные, полезные для других.
Государь,
увидев несколько лиц, одетых в партикулярных платьях (в числе следовавших за экипажем), вообразил, что это были лица подозрительные, приказал взять этих несчастных на гауптвахты и, обратившись к народу, стал кричать: „Это все подлые полячишки, они вас подбили!“ Подобная неуместная выходка совершенно испортила, по моему мнению, результаты».
Так вот,
видите, я говорю ее мужу-то: «Что бы тебе сказать
государю, ну, как это пустяки такие делают?» Куда ты!
Государь спросил, стоя у окна: «Что это там на церкви…. на кресте, черное?» — «Я не могу разглядеть, — заметил Ростопчин, — это надобно спросить у Бориса Ивановича, у него чудесные глаза, он
видит отсюда, что делается в Сибири».
Видя, что порок наказан и нравственность торжествует,
государь ограничился тем, что высочайше соизволил утвердить волю студентов и отставил профессора.
— Слышал я,
государь мой, — говорил он однажды, — что братец ваш еще кавалерию изволил получить. Стар, батюшка, становлюсь, скоро богу душу отдам, а ведь не сподобил меня господь
видеть братца в кавалерии, хоть бы раз перед кончиной лицезреть их в ленте и во всех регалиях!
Его величество,
видя, как вы мало исправились, изволил приказать вас отправить обратно в Вятку; но я, по просьбе генерала Дубельта и основываясь на сведениях, собранных об вас, докладывал его величеству о болезни вашей супруги, и
государю угодно было изменить свое решение.
Ну!
вижу, что он просто боится идти к
государю…
— Желаю здравствовать, милостивый
государь! — проговорил он,
увидевши Ивана Федоровича.
— Гм, что это за индейка! — сказал вполголоса Иван Иванович с видом пренебрежения, оборотившись к своему соседу. — Такие ли должны быть индейки! Если бы вы
увидели у меня индеек! Я вас уверяю, что жиру в одной больше, чем в десятке таких, как эти. Верите ли,
государь мой, что даже противно смотреть, когда ходят они у меня по двору, так жирны!..
Увидев его, сказал: —
Государь мой!
— Заснуть! — крикнул генерал. — Я не пьян, милостивый
государь, и вы меня оскорбляете. Я
вижу, — продолжал он, вставая опять, — я
вижу, что здесь всё против меня, всё и все, Довольно! Я ухожу… Но знайте, милостивый
государь, знайте…
Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит; а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не
видит, — только из усов кольца вьет.
Тогда англичане позвали
государя в самую последнюю кунсткамеру, где у них со всего света собраны минеральные камни и нимфозории, начиная с самой огромнейшей египетской керамиды до закожной блохи, которую глазам
видеть невозможно, а угрызение ее между кожей и телом.
Государь посмотрел и
видит: точно, лежит на серебряном подносе самая крошечная соринка.
Подали мелкоскоп, и
государь увидел, что возле блохи действительно на подносе ключик лежит.
«Что же такое? — думает. — Если
государю угодно меня
видеть, я должен идти; а если при мне тугамента нет, так я тому не причинен и скажу, отчего так дело было».
В ту же минуту мелкоскоп был подан, и
государь взял блоху и положил ее под стекло сначала кверху спинкою, потом бочком, потом пузичком, — словом сказать, на все стороны ее повернули, а
видеть нечего. Но
государь и тут своей веры не потерял, а только сказал...
— Отчего же, —
государь говорит, — я его не
вижу?
А англичане,
видя между
государя такую перемолвку, сейчас подвели его к самому Аболону полведерскому и берут у того из одной руки Мортимерово ружье, а из другой пистолю.
— Напрасно так нас обижаете, — мы от вас, как от государева посла, все обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились и подумали, будто мы даже государево имя обмануть сходственны, — мы вам секрета нашей работы теперь не скажем, а извольте к
государю отвезти — он
увидит, каковы мы у него люди и есть ли ему за нас постыждение.
Государь этого не хотел долго слушать, а Платов,
видя это, не стал усиливаться.
«Таким образом, милостивые
государи, вы можете
видеть, что на покрытие всех решительно нужд семи наличных членов ассоциации, получавших в Доме, решительно все им нужное, как-то: квартиру, отопление, прислугу, стол, чай и чистку белья (что составляет при отдельном житье весьма немаловажную статью), на все это издержано триста двадцать шесть рублей восемьдесят три копейки, что на каждого из нас составляет по двадцати пяти рублей с ничтожными копейками.
— Не замолчу, я до
государя доведу. Я виноват, я и повинюсь, что я виноват: казните, милуйте; загубил христианскую душу. Тебя просил: не греши, Антошка; дели как по-божинскому. Вместе били почтальона, вместе нам и казна пополам, а ты теперь,
видя мое калечество, что мне напхал в подушку?
Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие к
государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела
видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
— И
государя видеть изволили?
«Нет, милостивый
государь! — сказал бы я, — вы ошибаетесь! я хожу к Бергу совсем не для юпок и проч., а для того, чтоб
видеть французскую веселость, la bonne et franche gaite franГaise!» [милую, свободную французскую веселость! (франц.)]
— В настоящее время, пришедши в преклонность моих лет, я, милостивый
государь,
вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше по святым монастырям и обителям, не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни будущей…
— Зашедши в питейный дом,
увидел я зрелище… зрелище, относящееся к двум пунктам-с… Мог ли я, вопрошаю вас,
государь мой, мог ли я оставить это втуне? мог ли не известить предержащую власть?
— Милостивый
государь! позвольте вас поторопить, потому что я не желала бы, чтоб заклятой мой враг
видел мое унижение! — сказала она.
— Я вам скажу, например, Флоранс — что это за женщина, что это за огонь был! Сгорала, милостивый
государь! сгорала и вновь возрождалась, и вновь сгорала! Однажды приезжаю к ней и
вижу, что есть что-то тут неладное; губки бледные, бровки, знаете, сдвинуты, а в глазах огоньки горят.
Царь все ближе к Александрову. Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Он с чудесной ясностью
видит лицо
государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей.
Видит его глаза, прямо и ласково устремленные в него. Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой золотой песок, льется из его глаз.
— И в продолжение двадцати лет составляли рассадник всего, что теперь накопилось… все плоды… Кажется, я вас сейчас
видел на площади. Бойтесь, однако, милостивый
государь, бойтесь; ваше направление мыслей известно. Будьте уверены, что я имею в виду. Я, милостивый
государь, лекций ваших не могу допустить, не могу-с. С такими просьбами обращайтесь не ко мне.
Но без императора всероссийского нельзя было того сделать; они и пишут
государю императору нашему прошение на гербовой бумаге: «Что так, мол, и так, позвольте нам Наполеондера выкопать!» — «А мне что, говорит, плевать на то, пожалуй, выкапывайте!» Стали они рыться и
видят гроб въявь, а как только к нему, он глубже в землю уходит…
— Любопытно бы было
видеть эту инструкцию, — сказал насмешливо Крапчик, — но, кроме того, слух слуху рознь. Это уж я говорю не как помещик, а как губернский предводитель дворянства: назначать неосмотрительно дознания по этого рода делам значит прямо вызывать крестьян на бунт против помещиков, а это я не думаю, чтобы было приятно
государю.
«Милостивый
государь, Александр Яковлевич! Сколько бы нам ни приятно было
видеть у нас Вашего доброго Пьера, но, к нашему горю, мы не можем этого сделать, потому что нынешним летом уезжаем за границу…»
— Борис Федорыч! Случалось мне
видеть и прежде, как царь молился; оно было не так. Все теперь стало иначе. И опричнины я в толк не возьму. Это не монахи, а разбойники. Немного дней, как я на Москву вернулся, а столько неистовых дел наслышался и насмотрелся, что и поверить трудно. Должно быть, обошли
государя. Вот ты, Борис Федорыч, близок к нему, он любит тебя, что б тебе сказать ему про опричнину?
—
Видел,
государь; он прямо ко мне приехал; думал, твоя милость в Слободе, и просил, чтоб я о нем сказал тебе. Я хотел было захватить его под стражу, да подумал, неравно Григорий Лукьяныч скажет, что я подыскиваюсь под него; а Серебряный не уйдет, коли он сам тебе свою голову принес.
— Ты
видел его, князь, пять лет тому, рындою при дворе
государя; только далеко ушел он с тех пор и далеко уйдет еще; это Борис Федорович Годунов, любимый советник царский.
— Не слушай его,
государь, — умолял Малюта, — он пьян, ты
видишь, он пьян! Не слушай его! Пошел, бражник, вишь, как нарезался! Пошел, уноси свою голову!
— Прости,
государь, холопа твоего! — вскричал он в испуге. —
Видя твою нелюбовь ко мне, надрывался я сердцем и, чтоб войти к тебе в милость, выпросил у мельника этого корня. Это тирлич,
государь! Мельник дал мне его, чтоб полюбил ты опять холопа твоего, а замысла на тебя,
видит бог, никакого не было!
Серебряному пришлось сидеть недалеко от царского стола, вместе с земскими боярами, то есть с такими, которые не принадлежали к опричнине, но, по высокому сану своему, удостоились на этот раз обедать с
государем. Некоторых из них Серебряный знал до отъезда своего в Литву. Он мог
видеть с своего места и самого царя, и всех бывших за его столом. Грустно сделалось Никите Романовичу, когда он сравнил Иоанна, оставленного им пять лет тому назад, с Иоанном, сидящим ныне в кругу новых любимцев.
— Надёжа-государь! — отвечал стремянный с твердостию, —
видит бог, я говорю правду. А казнить меня твоя воля; не боюся я смерти, боюся кривды, и в том шлюсь на целую рать твою!