Неточные совпадения
Пребывание
в Петербурге казалось Вронскому еще тем тяжелее, что всё это время
он видел в Анне какое-то новое, непонятное для
него настроение. То она была как будто влюблена
в него, то она становилась холодна, раздражительна и непроницаема. Она чем-то мучалась и что-то скрывала от
него и как будто не замечала тех оскорблений, которые отравляли
его жизнь и для нее, с ее тонкостью
понимания, должны были быть еще мучительнее.
— Для кого-нибудь да берегу, — говорил
он задумчиво, как будто глядя вдаль, и продолжал не верить
в поэзию страстей, не восхищался
их бурными проявлениями и разрушительными следами, а все хотел
видеть идеал бытия и стремления человека
в строгом
понимании и отправлении жизни.
Когда все было готово и все пошли прощаться с покойником, то
в зале поднялся вой, громко раздававшийся по всему дому; я чувствовал сильное волнение, но уже не от страха, а от темного
понимания важности события, жалости к бедному дедушке и грусти, что я никогда
его не
увижу.
Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой
они оба вместе уже
видят фразу;
в одну и ту же минуту
они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство, — что для людей с другим
пониманием может казаться совершенно иначе.
С
ними нельзя толковать о высших и благороднейших истинах,
они тупо отказываются от
понимания всего,
в чем не
видят материального барыша для своей жизни.
В нем видим мы глубокое внимание и живое сочувствие,
в нем находим мы широкое
понимание той жизни, на которую смотрят так легко и которую понимают так узко и убого многие из образованнейших наших экономистов, славянистов, юристов, [либералов,] нувеллистов и пр. и пр.
Находя, что приближается
в действительности для
них решительная минута, которою определится навеки
их судьба, мы все еще не хотим сказать себе:
в настоящее время не способны
они понять свое положение; не способны поступить благоразумно и вместе великодушно, — только
их дети и внуки, воспитанные
в других понятиях и привычках, будут уметь действовать как честные и благоразумные граждане, а сами
они теперь не пригодны к роли, которая дается
им; мы не хотим еще обратить на
них слова пророка: «Будут
видеть они и не
увидят, будут слышать и не услышат, потому что загрубел смысл
в этих людях, и оглохли
их уши, и закрыли
они свои глаза, чтоб не
видеть», — нет, мы все еще хотим полагать
их способными к
пониманию совершающегося вокруг
них и над
ними, хотим думать, что
они способны последовать мудрому увещанию голоса, желавшего спасти
их, и потому мы хотим дать
им указание, как
им избавиться от бед, неизбежных для людей, не умеющих вовремя сообразить своего положения и воспользоваться выгодами, которые представляет мимолетный час.
— Не знают
они графа, а потому так и говорят! — вспыхнула Наденька. — Бесстыдные сплетницы!
Они привыкли
видеть в людях одно только дурное… Хорошее недоступно
их пониманию!
М., 1928.] как трансцендентных сущностях,
в них он видит лишь идеологическое удвоение действительности, которое не пользует немало для ее
понимания, ибо платоновские идеи отделены непроходимой пропастью от действительности и лишены движущей силы, энергии.
Отыскивая причины социального зла
в несовершенствах той или иной социальной функции, социологи обычно совсем не
видят его общих и глубоких корней, страдают
в понимании проблемы зла социологическим дальтонизмом и ограниченностью.
Излагая учение о «светилах» и «Hayoth'ax», Зогар говорит, что над видимыми hayoth'ами («животными»
в видении пророка Иезекииля) находятся невидимые, а «над
ними высший свод, выше которого никто уже не может
видеть, потому что здесь все выше
понимания.
Такое
понимание культа приводит к тому, что
в его символическом действе
видят лишь произвольно установленные аллегорические символы, или театральные жесты, возбуждающие известное настроение или выражающие известную идею (почти такое значение получил обряд и
в современном протестантизме, где даже евхаристия понимается как некая символическая аллегория).
Зато все младшее отделение, начиная от большой десятилетней Вассы Сидоровой и кончая малютками Олей Чурковой и Дуней Прохоровой, все
они обожают Варварушку. Каждая из девочек
видит в ней что-то свое, родственное, простое, и, несмотря на то что нянька иногда и ругнет и даже пихнет под сердитую руку, она более близка
их сердцу, более доступна
их пониманию, нежели сама воплощенная кротость тетя Леля.
И душа не только не борется с таким настроением, не только не старается с негодованием стряхнуть
его с себя, —
в нем она, напротив,
видит высшую мудрость, глубочайшее прозрение и
понимание жизни.
«Смысл добра» открывается и Пьеру Безухову
в учении масонов. «
Он был, как
ему казалось, порочным только потому, что
он как-то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным». Мы
увидим — пребывание
в плену дало Пьеру новое, широкое
понимание жизни, и
он с чуждым, отказывающимся чувством вспоминает об откровениях масонства.
Всегда и во всех формах органическое
понимание общества антиперсоналистично,
оно неизбежно признает примат общества над личностью и принуждено
видеть в личности орган общественного организма.
Он не может не
видеть и того, что, при допущении такого же
понимания жизни и
в других людях и существах, жизнь всего мира, вместо прежде представлявшихся безумия и жестокости, становится тем высшим разумным благом, которого только может желать человек, — вместо прежней бессмысленности и бесцельности, получает для
него разумный смысл: целью жизни мира представляется такому человеку бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет жизнь и
в котором сначала люди, а потом и все существа, более и более подчиняясь закону разума, будут понимать (то, что дано понимать теперь одному человеку), что благо жизни достигается не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно с законом разума, каждого существа к благу всех других.
Приводят многие места «Дневника писателя»,
в которых
он будто бы был врагом свободы общественно-политической, консерватором и даже реакционером, и эти совершенно внешние подходы мешают
увидеть свободу как сердцевину всего творчества Достоевского, как ключ к
пониманию его миросозерцания.
Стыдно теперь сказать, каким дураком отправился я сегодня к Казанскому собору на всенародное молебствие; и когда это со мною случилось, что я стал вдруг понимать и
видеть, совершенно не могу припомнить. Помню, что поначалу я все улыбался скептически и разыскивал
в народе других таких же интеллигентов, как и я, чтобы обменяться с
ними взорами взаимного высокого
понимания и насмешки, помню, что обижался на тесноту и давку и сам, не без ума, подставлял ближнему острые локти — но когда я поумнел?