Неточные совпадения
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да
собаку за волка
убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Прямо с прихода Крак потянул к кочкам. Васенька Весловский первый побежал за
собакой. И не успел Степан Аркадьич подойти, как уж вылетел дупель. Весловский сделал промах, и дупель пересел в некошенный луг. Весловскому предоставлен был этот дупель. Крак опять нашел его, стал, и Весловский
убил его и вернулся к экипажам.
Из-под ног его вылетел бекас; он ударил и
убил, —
собака продолжала стоять.
Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого рода чувство кипело тогда в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня
убить как
собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса.
— Врешь, чертов Иуда! — закричал, вышед из себя, Тарас. — Врешь,
собака! Ты и Христа распял, проклятый Богом человек! Я тебя
убью, сатана! Утекай отсюда, не то — тут же тебе и смерть! — И, сказавши это, Тарас выхватил свою саблю.
— Вон, мерзавец! — закричал Обломов, бледный, трясясь от ярости. — Сию минуту, чтоб нога твоя здесь не была, или я
убью тебя, как
собаку!
«Что ж? — пронеслось в уме моем, — оправдаться уж никак нельзя, начать новую жизнь тоже невозможно, а потому — покориться, стать лакеем,
собакой, козявкой, доносчиком, настоящим уже доносчиком, а самому потихоньку приготовляться и когда-нибудь — все вдруг взорвать на воздух, все уничтожить, всех, и виноватых и невиноватых, и тут вдруг все узнают, что это — тот самый, которого назвали вором… а там уж и
убить себя».
— Я понимаю именно такую охоту, — говорила Зося. — Это совсем не то, что
убивать птицу из-под
собаки… Охота с ружьем — бойня. А здесь есть риск, есть опасность.
Стрелки шли впереди, а я немного отстал от них. За поворотом они увидали на протоке пятнистых оленей — телка и самку. Загурский стрелял и
убил матку. Телок не убежал; остановился и недоумевающе смотрел, что люди делают с его матерью и почему она не встает с земли. Я велел его прогнать. Трижды Туртыгин прогонял телка, и трижды он возвращался назад. Пришлось пугнуть его
собаками.
По наблюдениям моим над междоусобицами жителей я знал, что они, мстя друг другу за обиды, рубят хвосты кошкам, травят
собак,
убивают петухов и кур или, забравшись ночью в погреб врага, наливают керосин в кадки с капустой и огурцами, выпускают квас из бочек, но — всё это мне не нравилось, нужно было придумать что-нибудь более внушительное и страшное.
Около юрт обыкновенно стоят сушильни с рыбой, распространяющей далеко вокруг промозглый, удушливый запах; воют и грызутся
собаки; тут же иногда можно увидеть небольшой сруб-клетку, в котором сидит молодой медведь: его
убьют и съедят зимой на так называемом медвежьем празднике.
— Очень просто,
убью, как
собаку, не поцеремонюсь.]
С
собакой ему иногда удается эта хитрость, но охотник видел, откуда прилетел он;
убивает посланника и прямо идет к его жилищу.
Мне случилось однажды, сидя в камыше на лодке с удочкой, услышать свист, похожий на отрывистый свист или крик погоныша, только не чистый, а сиповатый; вскоре за тем выплыла из осоки болотная курица, и я подумал, что этот сиповатый крик принадлежит ей; потом, чрез несколько лет, я услышал точно такой же сиповатый свист в камыше отдельного озерка; я послал туда
собаку, наверное ожидая болотной курицы, но
собака выгнала мне погоныша, которого я и
убил.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности
собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не
убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Про силу лебедя рассказывают чудеса: говорят, что он ударом крыла
убивает до смерти
собаку, если она приблизится к нему, легко раненному, или бросится на его детей.
собака бросалась, и — вспархивал гаршнеп. [Знакомый мне охотник
убил четырех гаршнепов 6 ноября около родников, когда уже порядочный снег покрывал землю] Не всегда удавалось
убить его, потому что ружье бывало заряжено немелкою дробью; по когда удавалось — радость была большая.
Я
убил одного чирка, и
собака подала его мне с воды.
Если нужда заставляет охотиться с
собакой, которая гоняется, то как скоро она найдет высыпку, надобно сейчас привязать
собаку, потому что гораздо больше
убьешь без нее, особенно если несколько человек с ружьями или без ружей будут идти около охотника не в дальнем расстоянии друг от друга, равняясь в одну линию.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь в одну ночь, я бросился с хорошею
собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая
собака вальдшнепа, которого я и
убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы день замерз.
Я догадывался об этом давно по горячему поиску
собаки, даже видал что-то, взлетавшее в кустах, и по красноте перьев думал, что это вальдшнепы, но потом убедился, что это были коростели; я
убивал их в исходе апреля, а кричать начинают они в исходе мая.
Если случится застать болотную курицу на месте проходимом, то она сейчас уйдет в непроходимое; застрелить ее, как дупеля или коростеля из-под
собаки, — величайшая редкость; скорее
убить, увидев случайно, когда она выплывет из камыша или осоки, чтоб перебраться на другую сторону болотного озерка, прудового материка или залива, к чему иногда ее принудить посредством
собаки, а самому с ружьем подстеречь на переправе.
Очевидно, что во время стрельбы
собака не нужна, но поутру необходимо употреблять ее для отыскания убитых и подбитых дупелей, которые иногда имеют еще силы отойти довольно далеко. В заключение скажу, что мне показалось как-то совестно
убивать птицу пьяную, безумную, вследствие непреложного закона природы, птицу, которая в это время не видит огня и не слышит ружейного выстрела!
Если и поднимешь нечаянно, то редко
убьешь, потому что не ожидаешь; с доброю
собакой, напротив, охотник не только знает, что вот тут, около него, скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск
собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником; а в ее страстной горячности, когда она добирается до птицы, и в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты, что все это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Редкая
собака не поддается обману и не погонится за ней; обыкновенно утка уводит
собаку за версту и более, но охотнику хорошо известно, что значат такие проделки, и, несмотря на то, он часто по непростительной жадности, позабыв о том, что утка летит так плохо от яиц, то есть от гнезда, что с нею гибнет целая выводка, сейчас ее
убивает, если не помешает близкое преследованье
собаки, у которой иногда она висит над рылом, как говорится.
Стрельба выходила славная и добычливая: куропатки вылетали из соломы поодиночке, редко в паре и очень близко, из-под самых ног: тут надобно было иногда или послать
собаку в солому, или взворачивать ее самому ногами. было бить их рябчиковою дробью, даже 7-м и 8-м нумером, чего уже никак нельзя сделать на обыкновенном неблизком расстоянии, ибо куропатки, особенно старые, крепче к ружью многих птиц, превосходящих их своею величиною, и уступают в этом только тетереву; на сорок пять шагов или пятнадцать сажен, если не переломишь крыла, куропатку не добудешь, то есть не
убьешь наповал рябчиковой дробью; она будет сильно ранена, но унесет дробь и улетит из виду вон: может быть, она после и умрет, но это будет хуже промаха — пропадет даром.
Если вдруг выпадет довольно глубокий снег четверти в две, пухлый и рыхлый до того, что нога зверя вязнет до земли, то башкирцы и другие азиатские и русские поселенцы травят, или, вернее сказать, давят, в большом числе русаков не только выборзками, но и всякими дворными
собаками, а лис и волков заганивают верхами на лошадях и
убивают одним ударом толстой ременной плети, от которой, впрочем, и человек не устоит на ногах.
Несмотря на то, добрая
собака с долгим и верхним чутьем весьма полезна для отыскиванья стрепетов, которые иногда, особенно врассыпную, так плотно и крепко таятся в траве или молодом хлебе, что охотник проедет мимо и не увидит их, но
собака с тонким чутьем почует стрепетов издалека и поведет прямо к ним охотника; зато боже сохрани от
собаки горячей и гоняющейся за птицей: с ней не
убьешь ни одного стрепета.
Но охотник, знающий эти проделки, сейчас
убивает матку; потом
собака поодиночке найдет всех тетеревят, и хороший стрелок, если не станет горячиться и будет выпускать тетеревенка в меру, перебьет всех без промаха.
Я никогда не находил много гаршнепов вдруг в одном болоте (говоря о стрельбе уже осенней), никогда двух вместе; но я слыхал от охотников, что в других губерниях, именно в Симбирской и Пензенской, осенью бывает гаршнепов очень много, что весьма часто поднимаются они из-под
собаки по два и по три вдруг и что нередко случается
убивать по два гаршнепа одним зарядом.
Если утка скрывается с утятами в отдельном камыше или береговой траве и охотник с
собакой подойдет к ней так близко, что уйти некуда и некогда, утка выскакивает или вылетает, смотря по расстоянию, также на открытую воду и производит тот же маневр: ружейный выстрел прекращает тревогу и
убивает матку наповал.
— Я тебя породил,
собаку, я тебя и
убью! — орал Тит в бешенстве.
— И пусть
убьют:
собаке собачья и смерть, — грубо ответил Макар. — Затем пришли.
Скоро лес огласился громким хлопаньем выстрелов: дупеля оторопели, перепархивали с места на место,
собаки делали стойки, и скоро у всех участников охоты ягдташи наполнились дичью. Родион Антоныч тоже стрелял, и его Зарез работал на славу; в результате оказалось, что он
убил больше всех, потому что стрелял влет без промаха.
— И следовало бы поколотить: зачем стреляли в
собаку, — заметила Луша с серьезным видом. — Вот чего никогда, никогда не пойму…
Убить беззащитное животное — что может быть хуже этого?..
Когда гроб зарыли — люди ушли, а
собака осталась и, сидя на свежей земле, долго молча нюхала могилу. Через несколько дней кто-то
убил ее…
— Кулаком правду не
убьешь! — крикнул Рыбин, наступая да него. — И бить меня не имеешь права,
собака ты паршивая!
— Эх, ба-тень-ка! — с презрением, сухо и недружелюбно сказал Слива несколько минут спустя, когда офицеры расходились по домам. — Дернуло вас разговаривать. Стояли бы и молчали, если уж Бог
убил. Теперь вот мне из-за вас в приказе выговор. И на кой мне черт вас в роту прислали? Нужны вы мне, как
собаке пятая нога. Вам бы сиську сосать, а не…
Четвертый был свидетелем большого лесного пожара и того, как
убивали бешеную
собаку.
— Если вы после такого признания не оставите Лизавету Николаевну и сделаете ее несчастною сами, то я
убью вас палкой, как
собаку под забором!
Дайте мне пощечину и
убейте здесь в поле, как
собаку!
— Никто мне не нужен! — ревел на весь дом Тулузов. — Я
убью тебя здесь же на месте, как
собаку!
Мы видели, как
убивали привязанных у дверей хозяев
собак, только чтобы попробовать новый револьвер.
«Их отцы старые, бедные их матери, которые в продолжение 20 лет любили, обожали их, как умеют обожать только матери, узнают через шесть месяцев или через год, может быть, что сына, большого сына, воспитанного с таким трудом, с такими расходами, с такою любовью, что сына этого, разорванного ядром, растоптанного конницей, проехавшей через него, бросили в яму, как дохлую
собаку. И она спросит: зачем
убили дорогого мальчика — ее надежду, гордость, жизнь? Никто не знает. Да, зачем?
Слезы текли по его лицу; он крикнул: «
Убью, как
собаку!» — и схватил со стола револьвер.
Вдруг далеко, в самой чаще, раздался лай Рябчика — характерный лай
собаки, идущей за зверем: тоненький, заливчатый и нервный, почти переходящий в визг. Тотчас же услышал я и голос Ярмолы, кричавшего с ожесточением вслед
собаке: «У — бый! У — бый!», первый слог — протяжным резким фальцетом, а второй — отрывистой басовой нотой (я только много времени спустя дознался, что этот охотничий полесский крик происходит от глагола «
убивать»).
Однако нельзя было удержать
собаку, на самой дороге набегавшую на следы, и он
убил еще пару фазанов, так что, задержавшись за ними, он только к полдню стал узнавать вчерашнее место.
— Не буду, — сказал Маклаков, подумав. — Ну, вот что — прощай! Прими мой совет — я его даю, жалея тебя, — вылезай скорее из этой службы, — это не для тебя, ты сам понимаешь. Теперь можно уйти — видишь, какие дни теперь! Мёртвые воскресают, люди верят друг другу, они могут простить в такие дни многое. Всё могут простить, я думаю. А главное, сторонись Сашки — это больной, безумный, он уже раз заставил тебя брата выдать, — его надо бы
убить, как паршивую
собаку! Ну, прощай!
Железнов. Тебя
убить следовало, вот что!
Убить, жестокое сердце твое вырвать,
собакам бросить. Замотала ты меня, запутала. Ты…
— Саша! Останься. Я тебе говорю. Все вздор! Ничего нет. Я обманул тебя, Саша! Меня следует
убить. У-у-у,
собака!