Неточные совпадения
— Он говорит, что внутренний мир не может быть выяснен навыками разума мыслить мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное человеческое,
убивают свободу воображения
идеями, догмами…
Он понимал, что на его глазах
идея революции воплощается в реальные формы, что, может быть, завтра же, под окнами его комнаты, люди начнут
убивать друг друга, но он все-таки не хотел верить в это, не мог допустить этого.
— Ввиду того, что Крафт сделал серьезные изучения, вывел выводы на основании физиологии, которые признает математическими, и
убил, может быть, года два на свою
идею (которую я бы принял преспокойно a priori), ввиду этого, то есть ввиду тревог и серьезности Крафта, это дело представляется в виде феномена.
— Невинен ваш брат или виновен? Он отца
убил или лакей? Как скажете, так и будет. Я четыре ночи не спал от этой
идеи.
Кожин только посмотрел на него остановившимися страшными глазами и улыбнулся. У него по странной ассоциации
идей мелькнула в голове мысль: почему он не
убил Карачунского, когда встрел его ночью на дороге, — все равно бы отвечать-то. Произошла раздирательная сцена, когда Кожина повели в город для предварительного заключения. Старуху Маремьяну едва оттащили от него.
Они были более честны, чем политически опытны, и забывали, что один Дон Кихот может
убить целую
идею рыцарства.
— Я обязан неверие заявить, — шагал по комнате Кириллов. — Для меня нет выше
идеи, что бога нет. За меня человеческая история. Человек только и делал, что выдумывал бога, чтобы жить, не
убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый раз выдумывать бога. Пусть узнают раз навсегда.
Мы, может быть, требуем слишком много и ничего не достигнем. Может быть, так, но мы все-таки не отчаиваемся; прежде 1848 года России не должно, невозможно было вступать в революционное поприще, ей следовало доучиться, и теперь она доучилась. Сам царь это замечает и свирепствует против университетов, против
идей, против науки; он старается отрезать Россию от Европы,
убить просвещение. Он делает свое дело.
Но уж если в слабом мозгу ее каким-нибудь случайным образом складывалось что-нибудь похожее на
идею, на предприятие, то отказать ей в исполнении значило на несколько времени морально
убить ее.
Мы видим: перестрадав сверх меры, люди только сходят у Достоевского с ума,
убивают себя, умирают, захлебываясь проклятиями. Там, где
идея эта должна проявиться, Достоевский как раз замолкает. Раскольников на каторге очистился страданием, для него началась новая жизнь, «обновление» и «перерождение», но… Но «это могло составить тему нового рассказа, теперешний же рассказ наш окончен». То же и относительно Подростка.
Фанатик всегда «идеалист» в том смысле, что «
идея» для него выше человека, живого существа, и он готов насиловать, истязать, пытать и
убивать людей во имя «
идеи», все равно, будет ли это «
идеей» Бога и теократии или справедливости и коммунистического строя.
Он сам, по своеволию и произволу своему, решает вопрос, можно ли
убить хотя бы последнего из людей во имя своей «
идеи», Но решение этого вопроса принадлежит не человеку, а Богу.
Через
идею товарища класс
убивает человека.
Эта
идея, вызывающая эмоции, близкие к одержимости,
убивает в России человека, она напоила Россию ненавистью и злобой.
Идея класса
убила в России
идею человека.
Революционный социализм, как он обнаружился сейчас в России, окончательно
убивает возможность братства людей в принципе, в самой новой вере, в
идее.