Неточные совпадения
Это случалось периодически один или два раза в
месяц, потому что
тепла даром в трубу пускать не любили и закрывали печи, когда в них бегали еще такие огоньки, как в «Роберте-дьяволе». Ни к одной лежанке, ни к одной печке нельзя было приложить руки: того и гляди, вскочит пузырь.
По приходе в Англию забылись и страшные, и опасные минуты, головная и зубная боли прошли, благодаря неожиданно хорошей для тамошнего климата погоде, и мы, прожив там два
месяца, пустились далее. Я забыл и думать о своем намерении воротиться, хотя адмирал, узнав о моей болезни, соглашался было отпустить меня. Вперед, дальше манило новое. Там, в заманчивой дали, было
тепло и ревматизмы неведомы.
«Два
месяца! Это ужасно!» — в отчаянии возразил я. «Может быть, и полтора», — утешил кто-то. «Ну нет: сей год Лена не станет рано, — говорили другие, — осень
теплая и ранний снежок выпадал — это верный знак, что зимний путь нескоро установится…»
Нагасаки на этот раз смотрели как-то печально. Зелень на холмах бледная, на деревьях тощая, да и холодно, нужды нет, что апрель, холоднее, нежели в это время бывает даже у нас, на севере. Мы начинаем гулять в легких пальто, а здесь еще зимний воздух, и Кичибе вчера сказал, что
теплее будет не раньше как через
месяц.
Как ни знакомо было Нехлюдову это зрелище, как ни часто видел он в продолжение этих трех
месяцев всё тех же 400 человек уголовных арестантов в самых различных положениях: и в жаре, в облаке пыли, которое они поднимали волочащими цепи ногами, и на привалах по дороге, и на этапах в
теплое время на дворе, где происходили ужасающие сцены открытого разврата, он всё-таки всякий раз, когда входил в середину их и чувствовал, как теперь, что внимание их обращено на него, испытывал мучительное чувство стыда и сознания своей виноватости перед ними.
…Зачем же воспоминание об этом дне и обо всех светлых днях моего былого напоминает так много страшного?.. Могилу, венок из темно-красных роз, двух детей, которых я держал за руки, факелы, толпу изгнанников,
месяц,
теплое море под горой, речь, которую я не понимал и которая резала мое сердце… Все прошло!
Чудно блещет
месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь. Под плотным кожухом
тепло; от мороза еще живее горят щеки; а на шалости сам лукавый подталкивает сзади.
Ночь была тихая,
теплая, светлая, — петербургская ночь начала июня
месяца, но в густом, тенистом парке, в аллее, где он находился, было почти уже совсем темно.
Она томилась, рвалась, выплакала все глаза, отстояла колени, молясь
теплой заступнице мира холодного, просила ее спасти его и дать ей силы совладать с страданием вечной разлуки и через два
месяца стала навещать старую знакомую своей матери, инокиню Серафиму, через полгода совсем переселилась к ней, а еще через полгода, несмотря ни на просьбы и заклинания семейства, ни на угрозы брата похитить ее из монастыря силою, сделалась сестрою Агниею.
Месяцев за семь до описываемой нами поры, когда еще в Петербурге было
тепло и белые ночи, утомляя глаза своим неприятным полусветом, сокращали расходы на освещение бедных лачуг, чердаков и подземельев, в довольно просторной, но до крайности неопрятной и невеселой квартире происходила довольно занимательная сцена.
Мать очень боялась, чтоб мы с сестрой не простудились, и мы обыкновенно лежали в пологу, прикрытые
теплым одеялом; у матери от дыму с непривычки заболели глаза и проболели целый
месяц.
— Стара стала, слаба стала! Шли мы, я помню, в восемьсот четырнадцатом, походом — в
месяц по четыре ведра на брата выходило! Ну-с, четырежды восемь тридцать два — кажется, лопнуть можно! — так нет же, все в своем виде! такая уж компания веселая собралась: всё ребята были
теплые!
Я только один раз был у него летом, кажется, в мае
месяце. Он, по обыкновению, лежал на диване; окна были открыты, была
теплая ночь, а он в меховой шапке читал гранки. Руки никогда не подавал и, кто бы ни пришел, не вставал с дивана.
Лекции в семинарии он равным образом начал читать с большим успехом, и, пока все это происходило, наступил май
месяц, не только что
теплый, но даже жаркий, так что деревья уж распустились в полный лист.
И вот начала она меня прикармливать: то сладенького даст, а то просто так, глазами обласкает, ну, а известно, о чём в эти годы мальчишки думают, — вытягиваюсь я к ней, как травина к
теплу. Женщина захочет — к ней и камень прильнёт, не то что живое. Шло так у нас
месяца три — ни в гору, ни под гору, а в горе, да на горе: настал час, подошла она вплоть ко мне, обнимает, целует, уговаривает...
Я вышел почти вслед за ним освежиться.
Месяц еще не всходил; ночь была темная, воздух
теплый и удушливый. Листья на деревьях не шевелились. Несмотря на страшную усталость, я хотел было походить, рассеяться, собраться с мыслями, но не прошел и десяти шагов, как вдруг услышал голос дяди. Он с кем-то всходил на крыльцо флигеля и говорил с чрезвычайным одушевлением. Я тотчас же воротился и окликнул его. Дядя был с Видоплясовым.
Хозяева перешли в
теплую, а юнкеру за три монета в
месяц отдали холодную хату.
Когда-то,
месяца три или четыре тому назад, во время катанья по реке большим обществом, Нина, возбужденная и разнеженная красотой
теплой летней ночи, предложила Боброву свою дружбу на веки вечные, — он принял этот вызов очень серьезно и в продолжение целой недели называл ее своим другом, так же как и она его, И когда она говорила ему медленно и значительно, со своим обычным томным видом: «мой друг», то эти два коротеньких слова заставляли его сердце биться крепко и сладко.
Леонид. Теперь бы хорошо на лодке покататься; погода
теплая,
месяц светит.
— Жаль только, — перервал путешественник, — что любовь не греет у вас в России: это было бы очень кстати. Скажите, княгиня, бывает ли у вас когда-нибудь
тепло? Боже мой! — прибавил он, подвигаясь к камину, — в мае
месяце! Quel pays! [Что за страна! (франц.)]
— Знаю я, как вы уклоняете: к вам приходит чиновничек, получающий рублей пятнадцать в
месяц жалованья, и вы ему говорите: «Вам надобно жить в сухих квартирах, употреблять здоровую, питательную пищу!», — а у него едва хватает денег приютиться в конуре какой-нибудь и питаться протухлой колбасой. «Но всего полезнее для вас, — советуете вы, — поезжайте в
теплый, благорастворенный климат!»
Впрочем, наступила ночь, и все козявочки попрятались в камышах, где было так
тепло. Высыпали звезды на небе, взошел
месяц, и все отразилось в воде.
Ржавым криком кричал на луговой низине коростель; поздний опрокинутый
месяц тающим серпочком лежал над дальним лесом и заглядывал по ту сторону земли. Жарко было от долгой и быстрой ходьбы, и
теплый, неподвижный воздух не давал прохлады — там в окна он казался свежее. Колесников устало промолвил...
Красный свет вечерней зари оставался еще на половине неба; еще домы, обращенные к той стороне, чуть озарялись ее
теплым светом; а между тем уже холодное синеватое сиянье
месяца становилось сильнее.
Осень. Вечер.
Месяц светит. Внутренность двора. В середине сенцы, направо
теплая изба и ворота, налево холодная изба и погреб. В избе слышны говор и пьяные крики. Соседка выходит из сеней, манит к себе Анисьину куму.
Тридцати недель не прошло с той поры, как злые люди его обездолили, четырех
месяцев не минуло, как, разоренный пожаром и покражами, скрепя сердце, благословлял он сыновей идти из
теплого гнезда родительского на трудовой хлеб под чужими кровлями…
Прошло несколько
месяцев. Наступила весна. С весною наступили и ясные, светлые дни, когда жизнь не так ненавистна и скучна и земля наиболее благообразна… Повеяло с моря и с поля
теплом… Земля покрылась новой травой, на деревьях зазеленели новые листья. Природа воскресла и предстала в новой одежде…
Токарев вышел на террасу. Было
тепло и тихо, легкие облака закрывали
месяц. Из темного сада тянуло запахом настурций, левкоев. В голове Токарева слегка шумело, перед ним стояла Марья Михайловна — красивая, оживленная, с нежной белой шеей над кружевом изящной кофточки. И ему представилось, как в этой
теплой ночи катится по дороге коляска Будиновских. Будиновский сидит, обняв жену за талию. Сквозь шелк и корсет ощущается теплота молодого, красивого женского тела…
Было тихо,
тепло. Ущербный
месяц стоял высоко над горами. Впереди по шоссе шли Анна Ивановна и Катя с княгинею, за ними сзади — Иван Ильич, Белозеров и Заброда. Иван Ильич громко говорил, размахивая руками.
Интенданты были очень горды, что опоздали с ними всего на
месяц: в русско-турецкую войну полушубки прибыли в армию только в мае [Впрочем, как впоследствии выяснилось, особенно гордиться было нечего: большое количество полушубков пришло в армию даже не в мае, а через год после заключения мира. «Новое Время» сообщало в ноябре 1906 года: «В Харбин за последнее время продолжают прибывать как отдельные вагоны, так и целые поезда грузов интендантского ведомства, состоящих главным образом из
теплой одежды.
Пожил Митька у меня
месяцев с восемь. Андрей Васильич Абдулин той порой на
теплые воды собрался жену лечить. Ехал в чужие край всей семьей. Стал у меня Митька с ними проситься. Что ж, думаю, избным
теплом далеко не уедешь, печка нежит, дорога разуму учит, дам я Митьке партию сала, пущай продаст его в чужих краях; а благословит его бог, и заграничный торг заведем!.. Тут уж меня никто не уговаривал — враг смутил!.. Захочет кого господь наказать — разум отымет, слепоту на душу нашлет!..
Ордынцев отпер ключом дверь дачи, они вошли в комнаты. В широкие окна было видно, как из-за мыса поднимался
месяц и чистым, робко-дробящимся светом ласкал
теплую поверхность моря. Вера Дмитриевна вышла на балкон, за нею Ордынцев. Здесь, на высоте, море казалось шире и просторнее, чем внизу. В темных садах соловьи щелкали мягко и задумчиво. Хотелось тихого, задушевного разговора.
В один из вечеров конца ноября
месяца к почтовой станции Московского тракта невдалеке от города Тихвина подъехал дормез, запряженный четверкой почтовых лошадей, и из него вышли две
тепло закутанные с головы до ног женские фигуры.
Она успела за несколько
месяцев совместной жизни в квартире его матери оценить душевные качества Дмитрия Павловича, и он являлся первым мужчиной, затронувшим в ее сердце
теплое чувство любви — именно то чувство, которое живет годами, а не вспыхивает и угасает, как страсть.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была
теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп
месяца, и в противоположной от
месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Длинный ряд
месяцев и годов проходил перед ним, и почти ни одного проблеска света и радости,
теплого сочувствия или страстной вспышки.
Во время своего выздоровления, Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних
месяцев, и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что
теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя всё в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена; смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.