Неточные совпадения
Чувствовать себя необыкновенным, каким он никогда не был, Климу мешал Иноков. В коротких перерывах между сказами Федосовой, когда она, отдыхая, облизывая
темные губы кончиком языка, поглаживала кривой бок, дергала концы головного платочка, завязанного под ее подбородком, похожим на шляпку гриба, когда она, покачиваясь вбок, улыбалась и кивала головой восторженно кричавшему народу, — в эти минуты Иноков разбивал настроение Клима, неистово хлопая
ладонями и крича рыдающим голосом...
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел в сад, заглянул в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие в
темных ямах, непонятливо смотрит на
ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
По площади ползали окровавленные люди, другие молча подбирали их, несли куда-то; валялось много шапок, галош; большая серая шаль лежала комом, точно в ней был завернут ребенок, а около ее, на снеге —
темная кисть руки вверх
ладонью.
Пред Самгиным над столом возвышалась точно отрезанная и уложенная на
ладони голова, знакомое, но измененное лицо, нахмуренное, с крепко сжатыми губами; в
темных глазах — напряжение человека, который читает напечатанное слишком неясно или мелко.
И теперь еще, при конце плавания, я помню то тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в
темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный луч света чрез толстое в
ладонь стекло.
Хиония Алексеевна замахала руками, как ветряная мельница, и скрылась в ближайших дверях. Она, с уверенностью своего человека в доме, миновала несколько комнат и пошла по
темному узкому коридору, которым соединялись обе половины. В темноте чьи-то небольшие мягкие
ладони закрыли глаза Хионии Алексеевны, и девичий звонкий голос спросил: «Угадайте кто?»
Примется Чертопханов расписывать своего Малек-Аделя — откуда речи берутся! А уж как он его холил и лелеял! Шерсть на нем отливала серебром — да не старым, а новым, что с
темным глянцем; повести по ней
ладонью — тот же бархат! Седло, чепрачок, уздечка — вся как есть сбруя до того была ладно пригнана, в порядке, вычищена — бери карандаш и рисуй! Чертопханов — чего больше? — сам собственноручно и челку заплетал своему любимцу, и гриву и хвост мыл пивом, и даже копыта не раз мазью смазывал…
Иногда по двору ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым носом, выводил из конюшни серую длинноголовую лошадь; узкогрудая, на тонких ногах, она, выйдя на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее
ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова прятали в
темную конюшню. И мне казалось, что старик хочет уехать из дома, но не может, заколдован.
Он по старой мужицкой привычке провел всею
ладонью по своему широкому бородатому лицу с плутоватыми
темными глазками, тряхнул головой и весело подумал: «А мы чем хуже других?» С заводскою администрацией Груздев сильно дружил и с управителями был за панибрата, но Луки Назарыча побаивался старым рабьим страхом.
Он сел, широко расставив ноги, уперся в колена
ладонями вопросительно ощупывая Павла
темными глазами, добродушно улыбаясь, ждал ответа.
В его памяти навсегда осталось белое лицо Марфы, с приподнятыми бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв глаза, догадывалась о чём-то. Лежала она на полу, одна рука отброшена прочь, и
ладонь открыта, а другая, сжатая в пухлый кулачок, застыла у подбородка. Мясник ударил её в печень, и, должно быть, она стояла в это время: кровь брызнула из раны, облила белую скатерть на столе сплошной
тёмной полосой, дальше она лежала широкими красными кружками, а за столом, на полу, дождевыми каплями.
Потом явилась дородная баба Секлетея, с гладким лицом,
тёмными усами над губой и бородавкой на левой щеке. Большеротая, сонная, она не умела сказывать сказки, знала только песни и говорила их быстро, сухо, точно сорока стрекотала. Встречаясь с нею, отец хитро подмигивал, шлёпал
ладонью по её широкой спине, называл гренадёром, и не раз мальчик видел, как он, прижав её где-нибудь в угол, мял и тискал, а она шипела, как прокисшее тесто.
Случилось, что Боря проколол себе
ладонь о зубец гребня, когда, шаля, чесал пеньку. Обильно закапала на снег алая кровь, мужики, окружив мальчика, смотрели, как он сжимал и разжимал ярко окрашенные пальцы, и чмокали, ворчали что-то, наклоняя над ним
тёмные рожи, как большие собаки над маленькой, чужой.
Когда старик поднимает голову — на страницы тетради ложится
тёмное, круглое пятно, он гладит его пухлой
ладонью отёкшей руки и, прислушиваясь к неровному биению усталого сердца, прищуренными глазами смотрит на белые изразцы печи в ногах кровати и на большой, во всю стену, шкаф, тесно набитый чёрными книгами.
В углу, около постели, стенные часы нерешительно и негромко пробили раз — два; женщина дважды вздрогнула, подошла, остановила прихрамывающие взмахи маятника неверным движением руки и села на постель. Поставив локти на колени, она сжала голову
ладонями, волосы её снова рассыпались, окутали руки, закрыли лицо плотной,
тёмной завесой.
После ужина сыщик закутал лицо свое шарфом и куда-то ушёл, а Раиса послала Евсея за водкой; когда же он принёс ей бутылку столовой и другую — какой-то
тёмной наливки, — она налила в чайную чашку из обеих бутылок, высосала всю её и долго стояла, закрыв глаза, растирая горло
ладонью. Потом спросила, кивнув головой на бутылку...
В голосе его, странно глубоком, было что-то потрясающее, раскинутые руки, длинные, как весла, дрожали, обращены
ладонями к людям. Дрожало и его медвежье лицо в косматой бороде, кротовые, слепые глаза
темными шариками выкатились из орбит. Казалось, что невидимая рука вцепилась в горло ему и душит.
Назаров уважительно посмотрел на эту руку,
тёмную от загара, с длинными пальцами и узкой
ладонью, потом искоса и мельком взглянул на тяжёлую кисть своей правой руки и сжал её в кулак.
С другой стороны окна на него близко и пристально глядело
темное, широкое, бородатое лицо Файбиша, с приставленными к вискам так же, как и у Цирельмана,
ладонями.
Но Нелли не слышит кухарки. Отстранив ее рукой, она, как сумасшедшая, бежит в докторскую квартиру. Пробежав несколько
темных и душных комнат, свалив на пути два-три стула, она, наконец, находит докторскую спальню. Степан Лукич лежит у себя в постели одетый, но без сюртука и, вытянув губы, дышит себе на
ладонь. Около него слабо светит ночничок. Нелли, не говоря ни слова, садится на стул и начинает плакать. Плачет она горько, вздрагивая всем телом.
У папы
потемнело лицо от печали, он оперся лбом о
ладонь и долго молчал. Потом грустно сказал...
Закон должен быть уложен, словно открытая
ладонь, без перстаницы (великий князь развернул свой кулак); всякий
темный человек довидит, что на ней, и зернышко маково не укроется.
Она показала свежевымытые руки с кровавыми волдырями у начала пальцев. Марк наклонился низко, взял ее руку и поцеловал в
ладонь. Нинка равнодушно высвободила руку и продолжала рассказывать про субботник. Марк
потемнел.
Охорашивается флейтист в стекло, подтяжечками поигрывает, с сонной зевоты рыбкой потянулся, — ан почудилось ему, будто с надворной стороны серый козел на дыбки подымается, в окно на него во все глаза смотрит… Прикрыл солдат бровки
ладонью, воззрился в
темную ночь, — так вдоль стены и метнулось чтой-то… Да еще фыркнуло, шершавое зелье, — по всем кустам смешок глухой шорохом прокатился.