Дом стоял безмолвный и темный, но чудилось, как сквозь
тяжелые ставни, закрывающие высокие окна, сияют зеркальные стекла и вечно живые цветы радуются свету, движению и жизни.
Неточные совпадения
Улицу перегораживала черная куча людей; за углом в переулке тоже работали, катили по мостовой что-то
тяжелое. Окна всех домов закрыты
ставнями и окна дома Варвары — тоже, но оба полотнища ворот — настежь. Всхрапывала пила, мягкие тяжести шлепались на землю. Голоса людей звучали не очень громко, но весело, — веселость эта казалась неуместной и фальшивой. Неугомонно и самодовольно звенел тенористый голосок...
—
Ставни заперты ли, Феня? да занавес бы опустить — вот так! — Она сама опустила
тяжелые занавесы, — а то на огонь-то он как раз налетит. Мити, братца твоего, Алеша, сегодня боюсь. — Грушенька говорила громко, хотя и в тревоге, но и как будто в каком-то почти восторге.
Голубые пыльные столбы, исходившие из отверстий в
ставнях, пронизывали прямо и вкось
тяжелый сумрак.
Он запер
ставни, двери и тут же, уходя окончательно и кланяясь мне в пояс, как Семену Матвеичу, прыснул, разразился
тяжелым восторженным хохотом.
Извозчик остановился у каменного двухэтажного особняка с приличным подъездом, с окнами, закрытыми сплошь
ставнями. Остальные приехали раньше и уже их дожидались. Их пустили не сразу. Сначала в
тяжелой двери открылось изнутри четырехугольное отверстие, величиной с ладонь, и в нем на несколько секунд показался чей-то холодный и внимательный серый глаз. Потом двери раскрылись.
Ашанин торопливо выпрыгнул из кровати, поспешил опустить жалюзи и запереть
ставни и стал одеваться, изнемогая от зноя. Белье словно прилипало к телу; летняя пара из тонкого трико казалась
тяжелой шубой.
На дворе в это время стояли человеконенавистные дни октября: ночью мокрая вьюга и изморозь, днем ливень, и в промежутках
тяжелая серая мгла; грязь и мощеных, и немощеных улиц растворилась и топила и пешего, и конного. Мокрые заборы, мокрые крыши и запотелые окна словно плакали, а осклизшие деревья садов, доставлявших летом столько приятной тени своею зеленью, теперь беспокойно качались и, скрипя на корнях, хлестали черными ветвями по стеклам не закрытых
ставнями окон и наводили уныние.