Неточные совпадения
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что
тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не
остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
— Благодарю! — Грэй сильно сжал руку боцмана, но тот, сделав невероятное усилие, ответил таким пожатием, что капитан уступил. После этого подошли все, сменяя друг друга застенчивой теплотой взгляда и бормоча поздравления. Никто не крикнул, не зашумел — нечто не совсем простое чувствовали матросы в отрывистых словах капитана. Пантен облегченно вздохнул и повеселел — его душевная
тяжесть растаяла. Один корабельный плотник
остался чем-то недоволен: вяло подержав руку Грэя, он мрачно спросил...
Она хотела молиться, и не могла. О чем она станет молиться? Ей
остается смиренно склонить голову перед громом и нести его. Она клонила голову и несла
тяжесть «презрения», как она думала.
Хотел он подпустить красноречия, сделав обзор того, как была вовлечена в разврат Маслова мужчиной, который
остался безнаказанным, тогда как она должна была нести всю
тяжесть своего падения, но эта его экскурсия в область психологии совсем не вышла, так что всем было совестно.
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился
остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на себе
тяжесть светского ига.
Какое-то странное волнение охватило Галактиона, точно он боялся чего-то не довезти и потерять дорогой. А потом эта очищающая жажда высказаться, выложить всю душу… Ему сделалось даже страшно при мысли, что отец мог вдруг умереть, и он
остался бы навсегда с
тяжестью на душе.
Из этих коротких и простых соображений не трудно понять, почему
тяжесть самодурных отношений в этом «темном царстве» обрушивается всего более на женщин. Мы обещали в прошедшей статье обратить внимание на рабское положение женщины в русской семье, как оно является в комедиях Островского. Мы, кажется, достаточно указали на него в настоящей статье;
остается нам сказать несколько слов о его причинах и указать при этом на одну комедию, о которой до сих пор мы не говорили ни слова, — на «Бедную невесту».
Но где-то на краю этого ликующего мира, далеко на горизонте,
оставалось темное, зловещее пятно: там притаился серенький, унылый городишко с тяжелой и скучной службой, с ротными школами, с пьянством в собрании, с
тяжестью и противной любовной связью, с тоской и одиночеством.
С самой простой, низменной, мирской точки зрения уже ясно, что безумно
оставаться под сводом не выдерживающего своей
тяжести здания и надо выходить из него.
Мы чувствуем для себя лично всю
тяжесть настоящей жизни, мы видим и то, что порядок жизни этой, если будет продолжаться, неизбежно погубит нас, но вместе с тем мы хотим, чтобы условия этой нашей жизни, выросшие из нее: наши науки, искусства, цивилизации, культуры при изменении нашей жизни
остались бы целы.
Порой ему казалось, что он сходит с ума от пьянства, — вот почему лезет ему в голову это страшное. Усилием воли он гасил эту картину, но, лишь только
оставался один и был не очень пьян, — снова наполнялся бредом, вновь изнемогал под
тяжестью его. Желание свободы все росло и крепло в нем. Но вырваться из пут своего богатства он не мог.
Снаружи свободными
оставались только руки, все тело вместе с неподвижными ногами было заключено в сплошной голубой эмалевый гроб громадной
тяжести; голубой огромный шар, с тремя стеклами передним и двумя боковыми — и с электрическим фонарем на лбу, скрывал его голову; подъемный канат, каучуковая трубка для воздуха, сигнальная веревка, телефонная проволока и осветительный провод, казалось, опутывали весь снаряд и делали еще более необычайной и жуткой эту мертвую, голубую, массивную мумию с живыми человеческими руками.
— Но ведь ты знаешь, что я люблю тебя. Ты все знаешь. Зачем ты так смотришь на Иуду? Велика тайна твоих прекрасных глаз, но разве моя — меньше? Повели мне
остаться!.. Но ты молчишь, ты все молчишь? Господи, Господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашел! Освободи меня. Сними
тяжесть, она тяжеле гор и свинца. Разве ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?
Оставалось всю
тяжесть подозрения взвалить на одного только несчастного Урбенина.
В своих сочинениях Беме многократно пытается — все сызнова, но приблизительно из того же материала, — строить и перестраивать свою систему, отсюда такая бесконечная масса повторений в его сочинениях [Черту эту Шеллинг называет «Rotation seines Geistes», в силу которой он «in jeder seiner Schriften wieder anfängt, die oft genun erklärten Anfänge wieder exponiert, ohne je weiter oder von der Stelle zu kommen»123 (I. c., 124).], однако материал недостаточно слушается своего мастера, изнемогающего под
тяжестью его изобилия, и
остается в значительной степени сырым и непереработанным.
Но вот берег всё ближе и ближе, гребцы работают веселее; мало-помалу с души спадает
тяжесть, и когда до берега
остается не больше трех сажен, становится вдруг легко, весело, и я уж думаю...
Уже одно то обстоятельство, что они
остались при ней из-за каких-то воображаемых расчетов, тогда как будто бы признавали ее самозванкой, делает их соучастниками в ее преступлении; одно только откровенное признание во всем, до нее и зачинщиков замысла касающемся, может освободить их от всей
тяжести заслуженного ими наказания.
Итак, он уехал в Петербург, а мы придвинулись к Христе, которая была очень спокойна и даже как бы довольна, что
осталась одна, — обстоятельство, которое меня еще сильнее навело на мысль, что Христя только бодрится, а в существе очень страдает от невыносимой
тяжести положения, которое себе устроила, очертя ум и волю.
Другая
тяжесть, впрочем,
осталась на его сердце.
Полуектов
остается на левом берегу, пока не наведен мост и не переправлены через него регулярная конница, артиллерия и
тяжести его отряда.
От материи
останется лишь преображенная чувственность и вечная форма просветленной телесности, свободной от всякой
тяжести и органически-родовой необходимости.