Неточные совпадения
Поднялись на доменные печи, где с шипением и
треском пылало целое море огня и снопом летели кверху крупные искры.
Я выстрелил и начал было заряжать ружье, как вдруг позади меня
поднялся громкий
треск, и, раздвигая кусты руками, подъехал ко мне верховой.
Хохот
поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице медленно выступавшего супруга не слишком показалось такое приветствие: красные щеки ее превратились в огненные, и
треск отборных слов посыпался дождем на голову разгульного парубка...
Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и
треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком
поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под ноги бабушке.
Тогда они становятся гораздо бойчее,
поднимаются всей стаею вдруг, с шумом и
треском, почти всегда вне выстрела.
Мать опять отпустила меня на короткое время, и, одевшись еще теплее, я вышел и увидел новую, тоже не виданную мною картину: лед трескался, ломался на отдельные глыбы; вода всплескивалась между ними; они набегали одна на другую, большая и крепкая затопляла слабейшую, а если встречала сильный упор, то
поднималась одним краем вверх, иногда долго плыла в таком положении, иногда обе глыбы разрушались на мелкие куски и с
треском погружались в воду.
В ту же секунду над самой головой раздается величественный гул, который, как будто
поднимаясь все выше и выше, шире и шире, по огромной спиральной линии, постепенно усиливается и переходит в оглушительный
треск, невольно заставляющий трепетать и сдерживать дыхание.
Дым,
поднимаясь чаще и чаще, расходился быстро по линии и слился наконец весь в одно лиловатое, свивающееся и развивающееся облако, в котором кое-где едва мелькали огни и черные точки, — все звуки — в один перекатывающийся
треск.
Проснулись гул и степь немая,
Поднялся в поле
треск и звон...
Ахилла все забирался голосом выше и выше, лоб, скулы, и виски, и вся верхняя челюсть его широкого лица все более и более покрывались густым багрецом и пόтом; глаза его выступали, на щеках, возле углов губ, обозначались белые пятна, и рот отверст был как медная труба, и оттуда со звоном,
треском и громом вылетало многолетие, заставившее все неодушевленные предметы в целом доме задрожать, а одушевленные
подняться с мест и, не сводя в изумлении глаз с открытого рта Ахиллы, тотчас, по произнесении им последнего звука, хватить общим хором: «Многая, многая, мно-о-о-огая лета, многая ле-е-ета!»
Как будто от того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней
поднимается веселая молодая трескотня, какой не бывает днем;
треск, подсвистыванье, царапанье, степные басы, тенора и дисканты — все мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить.
К часу ночи на дворе
поднялся упорный осенний ветер с мелким дождем. Липа под окном раскачивалась широко и шумно, а горевший на улице фонарь бросал сквозь ее ветви слабый, причудливый свет, который узорчатыми пятнами ходил взад и вперед по потолку. Лампадка перед образом теплилась розовым, кротко мерцающим сиянием, и каждый раз, когда длинный язычок огня с легким
треском вспыхивал сильнее, то из угла вырисовывалось в золоченой ризе темное лицо спасителя и его благословляющая рука.
Враги сцепились и разошлись. Мелькнула скользкая, изъеденная водой каменная голова; весло с
треском, с силой отчаяния ударилось в риф. Аян покачнулся, и в то же мгновение вскипающее пеной пространство отнесло шлюпку в сторону. Она вздрогнула,
поднялась на гребне волны, перевернулась и ринулась в темноту.
Сухой
треск, хаос обломков, которые вдруг
поднялись кверху и поползли на обледенелые края мыса, — и два черных тела легко, как брошенный камень, метнулись на берег, поверх этого хаоса.
Вдруг… среди тишины… с
треском лопнула железная крышка гроба и
поднялся мертвец.
Немного часов остается до полночи, когда на одно мановенье тот чудный цветок распускается. Только что наступит полночь, из середины широколистного папоротника
поднимается цветочная почка, шевéлится она, двигается, ровно живая, и вдруг с страшным
треском разрывается, и тут является огненный цвет… Незримая рука тотчас срывает его… То «цвет-огонь», дарованный богом Ярилой первому человеку… То — «царь-огонь»…
Словом сказать — «пошла писать губерния!».
Треск и грохот, езда и движение
поднялись по городу такие, что могло бы показаться, будто все эти господа новый год справляют вместо января да в апреле.
Занавес
поднялся. Через десять минут вышла бенефициантка. Театр захлопал и закричал. После первого
треска рукоплесканий, точно залпов ружейной пальбы, протянулись и возобновлялись новые аплодисменты. Капельмейстер подал из оркестра корзины одну за другой. С каждым подношением рукоплескания крепчали. Актриса-любимица кланялась в тронутой позе, прижимала руки к груди, качала головой, потом взялась за платок и в волнении прослезилась.
«Неприятность»
поднялась было из-за маленькой книжной этажерки, которую тянули в две противоположные стороны до тех пор, пока она с
треском распалась на свои составные части, и тогда те части, которые остались в руках дамы, полетели в лицо мужу.
Опять между зрителями
поднялся страшный шум и
треск, и все с восторженными лицами стали кричать...