Неточные совпадения
Из всех этих
слов народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти
слова, то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно
требовать!
Понятно, как должен был огорчиться бригадир, сведавши об таких похвальных
словах. Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властию старик поопасился. Собравши излюбленных глуповцев, он вкратце изложил перед ними дело и
потребовал немедленного наказания ослушников.
— Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не
требую, — говорил он, — но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно одно счастье в жизни, это
слово, которого вы так не любите… да, любовь…
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика
требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его
слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Не поминая даже о том, чему он верил полчаса назад, как будто совестно и вспоминать об этом, он
потребовал, чтоб ему дали иоду для вдыхания в стклянке, покрытой бумажкой с проткнутыми дырочками. Левин подал ему банку, и тот же взгляд страстной надежды, с которою он соборовался, устремился теперь на брата,
требуя от него подтверждения
слов доктора о том, что вдыхания иода производят чудеса.
Но для выражения этого желания освобождения не было у него
слов, и потому он не говорил об этом, а по привычке
требовал удовлетворения тех желаний, которые уже не могли быть исполнены.
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга
слово уж дала
Онегину. О Боже, Боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит,
требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.
Карл Иваныч рассердился, поставил меня на колени, твердил, что это упрямство, кукольная комедия (это было любимое его
слово), угрожал линейкой и
требовал, чтобы я просил прощенья, тогда как я от слез не мог
слова вымолвить; наконец, должно быть, чувствуя свою несправедливость, он ушел в комнату Николая и хлопнул дверью.
Евфросинья Потаповна. Да не об ученье peчь, а много очень добра изводят. Кабы свой материал, домашний, деревенский, так я бы
слова не сказала, а то купленный, дорогой, так его и жалко. Помилуйте,
требует сахару, ванилю, рыбьего клею; а ваниль этот дорогой, а рыбий клей еще дороже. Ну и положил бы чуточку для духу, а он валит зря: сердце-то и мрет, на него глядя.
Пред Климом встала бесцветная фигурка человека, который, ни на что не жалуясь, ничего не
требуя, всю жизнь покорно служил людям, чужим ему. Было даже несколько грустно думать о Тане Куликовой, странном существе, которое, не философствуя, не раскрашивая себя
словами, бескорыстно заботилось только о том, чтоб людям удобно жилось.
Для того чтоб согласиться с этими мыслями, Самгину не нужно было особенно утруждать себя. Мысли эти давно сами собою пришли к нему и жили в нем, не
требуя оформления
словами. Самгина возмутил оратор, — он грубо обнажил и обесцветил эти мысли, «выработанные разумом истории».
Ушел. Коротко, точно удар топора, хлопнула дверь крыльца. Минутный диалог в прихожей несколько успокоил тревогу Самгина. Путешествуя из угла в угол комнаты, он начал искать словесные формы для перевода очень сложного и тягостного ощущения на язык мысли. Утомительная путаница впечатлений
требовала точного, ясного
слова, которое, развязав эту путаницу, установило бы определенное отношение к источнику ее — Тагильскому.
Бездействующий разум не
требовал и не воскрешал никаких других
слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
Говорил он гибким, внушительным баском, и было ясно, что он в совершенстве постиг секрет: сколько
слов требует та или иная фраза для того, чтоб прозвучать уничтожающе в сторону обвинителя, человека с лицом блудного сына, только что прощенного отцом своим.
— Н-но н-нельзя же, черт возьми,
требовать, ч-чтоб в-все студенчество шло н-на ф-фабрики! — сорванным голосом выдувал Попов
слова обиды, удивления.
Он чувствовал, что в нем вспухают значительнейшие мысли. Но для выражения их память злокозненно подсказывала чужие
слова, вероятно, уже знакомые Лидии. В поисках своих
слов и желая остановить шепот Лидии, Самгин положил руку на плечо ее, но она так быстро опустила плечо, что его рука соскользнула к локтю, а когда он сжал локоть, Лидия
потребовала...
— Смерти я не боюсь, но устал умирать, — хрипел Спивак, тоненькая шея вытягивалась из ключиц, а голова как будто хотела оторваться. Каждое его
слово требовало вздоха, и Самгин видел, как жадно губы его всасывают солнечный воздух. Страшен был этот сосущий трепет губ и еще страшнее полубезумная и жалобная улыбка темных, глубоко провалившихся глаз.
Оно — не в том, что говорит Лидия, оно прячется за
словами и повелительно
требует, чтоб Клим Самгин стал другим человеком, иначе думал, говорил, —
требует какой-то необыкновенной откровенности.
Последние
слова она произнесла настолько резко, что Клим оробел. А она
требовала...
Говоря, Иноков улыбался, хотя
слова его не
требовали улыбки. От нее вся кожа на скуластом лице мягко и лучисто сморщилась, веснушки сдвинулись ближе одна к другой, лицо стало темнее.
Соединение пяти неприятных звуков этого
слова как будто
требовало, чтоб его произносили шепотом. Клим Иванович Самгин чувствовал, что по всему телу, обессиливая его, растекается жалостная и скучная тревога. Он остановился, стирая платком пот со лба, оглядываясь. Впереди, в лунном тумане, черные деревья похожи на холмы, белые виллы напоминают часовни богатого кладбища. Дорога, путаясь между этих вилл, ползет куда-то вверх…
— Рассуждая революционно, мы, конечно, не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по
слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а жизнь
требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое дело рабочего класса — их кровное, историческое дело…
— В стране быстро развивается промышленность. Крупная буржуазия организует свою прессу: «
Слово» — здесь, «Утро России» — в Москве. Москвичи, во главе с министром финансов,
требуют изменения торговых договоров с иностранными государствами, прежде всего — с Германией, — жаловался испуганный человек и покашливал все сильнее.
Смугловатое лицо его было неподвижно, только густые, круто изогнутые брови вздрагивали, когда он иронически подчеркивал то или иное
слово. Самгин молчал, утвердительно кивая головою там, где этого
требовала вежливость, и терпеливо ожидал, когда маленький, упругий человечек даст понять: чего он хочет?
Варавка
требовал с детей честное
слово, что они не станут щекотать его, и затем начинал бегать рысью вокруг стола, топая так, что звенела посуда в буфете и жалобно звякали хрустальные подвески лампы.
Не
требуя больше
слов, догадка вызвала очень тягостное чувство.
Вечером он выехал в Дрезден и там долго сидел против Мадонны, соображая: что мог бы сказать о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального не нашлось, а все пошлое уже было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется, не меньше, чем в Берлине, а погода — еще хуже. От картин, от музеев он устал, от солидной немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила мать.
Слово «мать»
потребовало наполнения.
Ведь случайности, хоть бы и выгоды какие-нибудь, беспокойны: они
требуют хлопот, забот, беготни, не посиди на месте, торгуй или пиши, —
словом, поворачивайся, шутка ли!
Илье Ильичу не нужно было пугаться так своего начальника, доброго и приятного в обхождении человека: он никогда никому дурного не сделал, подчиненные были как нельзя более довольны и не желали лучшего. Никто никогда не слыхал от него неприятного
слова, ни крика, ни шуму; он никогда ничего не
требует, а все просит. Дело сделать — просит, в гости к себе — просит и под арест сесть — просит. Он никогда никому не сказал ты; всем вы: и одному чиновнику и всем вместе.
— Не могу не сомневаться, — перебил он, — не
требуйте этого. Теперь, при вас, я уверен во всем: ваш взгляд, голос, все говорит. Вы смотрите на меня, как будто говорите: мне
слов не надо, я умею читать ваши взгляды. Но когда вас нет, начинается такая мучительная игра в сомнения, в вопросы, и мне опять надо бежать к вам, опять взглянуть на вас, без этого я не верю. Что это?
Они говорили между собой односложными
словами. Бабушке почти не нужно было отдавать приказаний Василисе: она сама знала все, что надо делать. А если надобилось что-нибудь экстренное, бабушка не
требовала, а как будто советовала сделать то или другое.
Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. «Она проницательна, угадала давно мою тайну и разделяет чувство… волнуется,
требует откровенного и короткого
слова…»
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность…
словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы
требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
Он стал весел, развязен и раза два гулял с Верой, как с посторонней, милой, умной собеседницей, и сыпал перед ней, без умысла и желания добиваться чего-нибудь, весь свой запас мыслей, знаний, анекдотов, бурно играл фантазией, разливался в шутках или в задумчивых догадках развивал свое миросозерцание, —
словом, жил тихою, но приятною жизнью, ничего не
требуя, ничего ей не навязывая.
— Она положительно отказывается от этого — и я могу дать вам
слово, что она не может поступить иначе… Она больна — и ее здоровье
требует покоя, а покой явится, когда вы не будете напоминать о себе. Я передаю, что мне сказано, и говорю то, что видел сам…
«Нет, извольте сказать, чем он нехорош, я
требую этого, — продолжает он, окидывая всех взглядом, — двадцать человек обедают, никто
слова не говорит, вы один только…
Адмирал заметил, что это отнюдь не помешает возникающей между нами приязни; что вопросы эти не
потребуют каких-нибудь мудреных ответов, а просто двух
слов, «да» или «нет».
Сам я только что собрался обещать вам — не писать об Англии, а вы
требуете, чтоб я писал, сердитесь, что до сих пор не сказал о ней ни
слова.
От француза вы не
требуете же, чтоб он так же занимался своими лошадьми, так же скакал по полям и лесам, как англичане, ездил куда-нибудь в Америку бить медведей или сидел целый день с удочкой над рекой…
словом, чтоб был предан страстно спорту.
Маслова обвинялась в умышленном отравлении Смелькова с исключительно корыстною целью, каковая являлась единственным мотивом убийства, присяжные же в ответе своем отвергли цель ограбления и участие Масловой в похищении ценностей, из чего очевидно было, что они имели в виду отвергнуть и умысел подсудимой на убийство и лишь по недоразумению, вызванному неполнотою заключительного
слова председателя, не выразили этого надлежащим образом в своем ответе, а потому такой ответ присяжных безусловно
требовал применения 816 и 808 статей Устава уголовного судопроизводства, т. е. разъяснения присяжным со стороны председателя сделанной ими ошибки и возвращения к новому совещанию и новому ответу на вопрос о виновности подсудимой», — прочел Фанарин.
Одним
словом, я готов на все, выдам все документы, какие
потребуете, все подпишу… и мы эту бумагу сейчас же и совершили бы, и если бы можно, если бы только можно, то сегодня же бы утром…
Одним
словом, я работница за плату, я
требую тотчас же платы, то есть похвалы себе и платы за любовь любовью.
Нет, хоть и думается все это же, но думаются еще четыре
слова, такие маленькие четыре
слова: «он не хочет этого», и все больше и больше думаются эти четыре маленькие
слова, и вот уж солнце заходит, а все думается прежнее и эти четыре маленькие
слова; и вдруг перед самым тем временем, как опять входит неотвязная Маша и
требует, чтобы Вера Павловна пила чай — перед самым этим временем, из этих четырех маленьких
слов вырастают пять других маленьких
слов: «и мне не хочется этого».
Исследовали, расспрашивали больную; больная отвечала с готовностию, очень спокойно; но Кирсанов после первых
слов отстал от нее, и только смотрел, как исследовали и расспрашивали тузы; а когда они намаялись и ее измучили, сколько
требует приличие в таких случаях, и спросили Кирсанова: «Вы что находите, Александр Матвеич?», он сказал: «Я не довольно исследовал больную.
Он не стал докучать ее приторными изъяснениями и смешными восторгами,
слова его были просты и не
требовали ответов.
Ребенок должен был быть с утра зашнурован, причесан, навытяжке; это можно было бы допустить в ту меру, в которую оно не вредно здоровью; но княгиня шнуровала вместе с талией и душу, подавляя всякое откровенное, чистосердечное чувство, она
требовала улыбку и веселый вид, когда ребенку было грустно, ласковое
слово, когда ему хотелось плакать, вид участия к предметам безразличным,
словом — постоянной лжи.
Когда декан вызвал меня, публика была несколько утомлена; две математические лекции распространили уныние и грусть на людей, не понявших ни одного
слова. Уваров
требовал что-нибудь поживее и студента «с хорошо повешенным языком». Щепкин указал на меня.
С этими
словами она выбежала из девичьей и нажаловалась матушке. Произошел целый погром. Матушка
требовала, чтоб Аннушку немедленно услали в Уголок, и даже грозилась отправить туда же самих тетенек-сестриц. Но благодаря вмешательству отца дело кончилось криком и угрозами. Он тоже не похвалил Аннушку, но ограничился тем, что поставил ее в столовой во время обеда на колени. Сверх того, целый месяц ее «за наказание» не пускали в девичью и носили пищу наверх.
Благо еще, что ко взысканию не подают, а только документы из года в год переписывают. Но что, ежели вдруг взбеленятся да
потребуют: плати! А по нынешним временам только этого и жди. Никто и не вспомнит, что ежели он и занимал деньги, так за это двери его дома были для званого и незваного настежь открыты. И сам он жил, и другим давал жить… Все позабудется; и пиры, и банкеты, и оркестр, и певчие; одно не позабудется — жестокое
слово: «Плати!»
Одним
словом, Аннушка, сколько ни хлопотала, осталась ни при чем. Справедливость
требует, однако ж, сказать, что Григорий Павлыч дал ей на бедность сто рублей, а сына определил в ученье к сапожному мастеру.